1) Сообщая, что в 1947 году были осуждены 1 490 959 человек, Г. М. Иванова явно стремится внушить, что речь идет о политических обвиняемых (например, по ее словам, об "инакомыслящих и вольнодумцах"). На самом деле, как очевидно из уже пять лет назад рассекреченных документов МГБ (а в этом ведомстве велся строжайший учет), по политическим обвинениям в 1947 году были осуждены 78 тыс. 810 человек - то есть всего лишь 5,2 процента от общего количества осужденных в этом году38. Обилие осужденных в целом объясняется тем, что в 1947 году был принят "Закон об усилении ответственности за имущественные преступления",- закон, без сомнения, очень жестокий: даже за мелкие хищения государственной, общественной и личной собственности предусматривалось заключение - нередко весьма длительное - в лагерях и колониях. Дело в том, что война, которая довела миллионы людей до крайней нищеты и даже ставила их на грань голодной смерти, а кроме того подрывала в их сознании элементарные моральные нормы, породила чрезвычайно широкую волну всякого рода хищений, и государство стремилось подавить эту волну, правда,- что нельзя отрицать - нередко поистине беспощадными мерами. И, скажем, в январе 1951 года в местах заключения находились 1 млн. 466 тыс. 492 человека, осужденных за всякого рода "имущественные" (а вовсе не политические!) преступления.
Нельзя не заметить, что Иванова, явно противореча своей собственной сугубо тенденциозной - общей постановке вопроса, упомянула все же, что начиная с 1947 года "колхозник, укравший мешок картошки, стал... едва ли не главной фигурой ГУЛАГа" (с. 224); то есть в лагеря отправлялись, в абсолютном большинстве, не политические обвиняемые (они составляли в 1947 году, как сказано, всего только пять с небольшим процентов осужденных), а разного рода расхитители,- правда, нередко слишком жестоко караемые...
К 1959 году - то есть через двенадцать лет после принятия закона 1947 года и через шесть лет после смерти Сталина - количество заключенных по этого рода обвинениям сильно сократилось, но все же составляло 536 тыс. 839 человек!39
Тем, кто не знакомы с криминальной статистикой, приведенные цифры могут показаться слишком грандиозными, но, согласно опубликованным в 1990 году сведениям, количество осужденных, скажем, в 1985 году, когда не было государственного "беспредела", составляло 1 млн. 269 тыс. 493 человека40,то есть не намного меньше, чем в 1947 году, который Г. М. Иванова пытается представить как своего рода беспрецедентный по обилию оказавшихся осужденными людей.
2) Самое нелепое и, надо прямо сказать, постыдное в статье Ивановой (о чем уже шла речь) - попытка внушить читателям, что в 1947-м и последующих годах в ГУЛАГе-де умирало по миллиону человек. Ибо известны точные сведения: в 1947-м умерли 35 668 лагерных заключенных41, то есть 2,3 процента от тех 1 490 599 людей, которые были отправлены в 1947 году в ГУЛАГ. Напомню, что именно в том году страна пережила наиболее тяжкий голод, который, вполне понятно, не мог не повлиять и на судьбу заключенных; так, в течение 1946 года (голод в стране достиг высшей точки только в его конце) в ГУЛАГе умерли почти в два раза меньше людей, чем в 1947-м,- 18 154 заключенных*.
3) Г. М. Иванова, определяет послевоенный ГУЛАГ как "символ массового беззакония", "преступного нарушения прав человека", "чудовищную по своей жестокости и масштабам политику" и т. п. (с. 209). Нет сомнения, что эти определения уместны по отношению к тем или иным конкретным фактам из "практики" МГБ и МВД 1946-1953 годов. Но объективное изучение реального положения дел показывает, что по сравнению с непосредственным временем революции и гражданской войны, коллективизацией и тем, что называют обычно "тридцать седьмым", в послевоенные годы была уже совершенно иная ситуация.
Кстати сказать, это признает в некоторых фразах своей статьи сама Иванова, правда, делая это как бы сквозь зубы или даже тенденциозно перетолковывая сообщаемые ею факты. Так, например, она говорит об указе 1947 года об отмене смертной казни, но тут же утверждает, что указ этот-де только "ухудшил" положение: "...отмена смертной казни развязала руки уголовному миру" (с. 227). Далее, сказав о восстановлении смертной казни 12 января 1950 года, она сообщает, что за следующие четыре года "были расстреляны около четырех тысяч человек, осужденных за контрреволюционные и государственные преступления" (с. 231), но не считает нужным напомнить читателю, что в иные довоенные годы выносилась не одна тысяча, а по три сотни тысяч смертных приговоров!
Но важнее всего другое. По сути дела абсолютное большинство заключенных послевоенных лет предстает в статье Ивановой как абсолютно безвинные жертвы "массового беззакония", "преступного нарушения прав человека" и т. п., к тому же само их количество, по ее определению,"чудовищное по масштабам" (хотя, как уже сказано, количество осужденных в 1985 году при Горбачеве было почти таким же, как в 1947-м при Сталине...). И вообще сами лагеря существовали в 1946-1953 годах для того, чтобы, по словам Ивановой, "уничтожать" в стране "инакомыслие и вольнодумство". Правда, в одной уже цитированной беглой фразе она сообщает, что с 1947 года "главной фигурой ГУЛАГа" был не кто иной, как расхититель, но это сообщение, в сущности, полностью заглушается громогласными общими положениями о "массовом беззаконии", "преступном нарушении прав" и т. п.
Да, хищения карались нередко слишком жестоко, и это понятно: "революционная" беспощадность еще не была изжита18. Но жестокий закон о хищениях, принятый в 1947 году, был все же законом, последствия нарушения которого были доведены до сведения населения, и поэтому многие сотни тысяч осужденных расхитителей некорректно называть жертвами "преступного нарушения прав человека".
4) Но обратимся к политическим заключенным. Всего за семь лет (1946-1952) по политическим обвинениям были осуждены 490 714 человек, из которых 7 697 (1,5 процента) получили (в 1946-м - начале 1947-го и в 1950 1952-м) смертные приговоры, 461 017 человек отправлены в заключение, остальные - в ссылку42.
Цифры, конечно же, страшные*, но следует знать, что большинство этих людей были репрессированы за сотрудничество с врагом во время войны; характерно, что более 40 процентов из этого количества были осуждены за первые два года из семи (1946-й и 1947-й). Об этом (поскольку невозможно отрицать бесспорные факты) говорит в своей статье и Иванова, но говорит весьма "специфически": "...в первые послевоенные годы наметилось явное ужесточение карательной политики, острие которой репрессивные органы направили в первую очередь против тех, кто по разным причинам общались или сотрудничали с неприятелем" (с. 217. Выделено мною.- В. К.).
Здесь особенно фальшиво слово "общались", ибо оно, в сущности, внушает, что за любое "общение с неприятелем" жестоко карают. Заведомая фальшь состоит в том, что ведь так или иначе "общались с неприятелем" десятки миллионов людей, оказавшихся на оккупированных территориях...
Но хуже всего то, что Иванова определяет репрессии в отношении сотрудничавших с неприятелем людей как "ужесточение карательной политики", присущее, мол, только нашей ужасной стране. Ведь она вроде бы не может не знать, что после войны и в европейских странах жестоко карали так называемых коллаборационистов (от франц. слова "сотрудничество"), хотя, если вдуматься, для этого на Западе было гораздо меньше оснований, чем в нашей стране. Так, например, во Франции были приговорены к смертной казни даже глава государства в 1940-1944 годах Петен** и премьер-министр в 1942-1944-м Лаваль, хотя ведь страна официально капитулировала 22 июня 1940 года и, в основном, вошла в Третий рейх.
Принципиально иное значение имело сотрудничество с врагом тех или иных людей в нашей стране, которая четыре года сражалась с этим врагом не на жизнь, а на смерть. Поэтому усматривать (как это делает Иванова) некое уникально бесчеловечное "ужесточение карательной политики" в том, что в нашей стране пособников врага отправляли в заключение, можно только с заведомо тенденциозной точки зрения, которая по сути дела продиктована стремлением в наибольшей степени очернить жизнь страны в те времена. Еще раз повторю: репрессии в отношении пособников врага в СССР были, если угодно, гораздо "законнее", чем подобные репрессии в той же Франции, которая ведь в целом покорилась в 1940 году новой европейской империи.
Нельзя отрицать, что репрессии в отношении пособников врага были в СССР нередко чрезмерно жестокими, но порожденная мировой войной жестокость имела место, как видим, вовсе не только в нашей стране, и попросту безнравственно применять пресловутый двойной счет (как поступают многие и "туземные", и зарубежные авторы),- счет, по которому то, что делается на Западе - как бы "нормально", а то, что у нас,- ничем не оправдываемая жестокость.
Как уже сказано, по политическим обвинениям были осуждены в 1946-1952 годах 490 тысяч человек, преобладающее большинство которых обвинялись в сотрудничестве с врагом; не исключено, что такое количество пособников врага (а даже Г. М. Иванова признала - хотя и в одной беглой фразе,- что политические репрессии были тогда направлены "в первую очередь" против тех, кто "сотрудничали с неприятелем") представится слишком уж громадным.
