Тем не менее, согласно уже цитировавшейся докладной записке Матвеева и Быстрова, с первых же дней оккупации немцами и органами местного самоуправления были приняты меры по открытию церквей[936]. Судя по докладу Н. Рыжикова, немцы производили ремонт церквей за счет населения, сами занимались подбором кадров священнослужителей[937]. Для отправления религиозных служб, возрождения храмов создавались весьма благоприятные условия. Так, верующим передавались не только закрытые храмы, но и, там, где церковные здания отсутствовали, школьные, клубные, колхозные, общественные помещения с правом их использования для проведения богослужений[938]. В частности, в Орле были восстановлены Богоявленский кафедральный собор (до войны использовался как антирелигиозный музей), Крестительская и Никитская церкви. Всего до окончания оккупации в Орле действовало пять церквей[939]. В Брянске в течение первого года оккупации открылось не менее четырех церквей[940].
В тех местностях, где открыть церковь или молитвенный дом было невозможно, тем не менее проводились нерегулярные, иногда разовые мероприятия религиозного характера, например служились молебны, приуроченные к тому или иному событию. К их организации привлекались местные старосты, которые выделяли соответствующие помещения, заботились о доставке священников[941].
Нередки случаи, когда командование германских частей и соединений передавало верующим храмы, оказывало помощь в их восстановлении. Причем делалось это вопреки поступившему уже в июле 1941 г. вышеупомянутому запрету Гитлера оказывать помощь в возрождении церковной жизни в России. Тем не менее многие командиры вермахта, не будучи согласны с генеральной линией фюрера, пытались ее игнорировать. На торжествах по открытию храмов присутствовали представители германского командования, наравне с местным населением принимая участие в религиозных церемониях, как, например, в Борисове, где на освящении переданного верующим храма присутствовали фельдмаршал фон Бок и высшие офицеры группы армий «Центр»[942].
Уже в этот период, в течение лета – осени 1941 г., зарегистрированы эпизоды, когда религиозный коллаборационизм трансформировался в военный. В частности, в октябре 1941 г. в тылу 18-й немецкой армии при абвере из староверов был создан русский вооруженный отряд. К концу 1941 г. он разросся в роту, численностью в 200 человек, которая участвовала в бою под Тихвином, дислоцировалась в селе Лампово – одном из северо-западных центров староверов-федосеевцев. По данным абвера, старообрядцы стали для фронтовой разведки особо ценным материалом, в отличие от священников РПЦ и протестантов[943]. По данным А. В. Посадского, именно старообрядцы оказывали оккупантам большую помощь в борьбе с партизанским движением. В частности, точно информировали абвер о дислокации партизанских отрядов, их передвижениях, в то же время среди старообрядцев не было советских агентов. Попавший в немецкий плен советский майор госбезопасности на допросе показал, что в течение 1941–1942 гг. множество переброшенных за линию фронта советских агентов погибли либо от рук староверов, либо были выданы ими врагу, что объясняется большим количеством староверов в северо-западной части России, их враждебностью к советской власти[944].
Русская православная церковь на оккупированных территориях имела сложную и запутанную систему управления, которая не была централизованной. Некоторые епархии подчинялись Архиерейскому синоду Русской православной церкви за границей (РПЦЗ), некоторые были самостоятельными, не сумев попасть под чью-либо юрисдикцию. Так, учрежденная в марте 1942 г. Смоленская епархия, в которую вошла также значительная часть территории современной Брянской области, вошла в состав Белорусской православной церкви. Правящим архиереем был поставлен епископ Орловский и Брянский Стефан (Севбо), прибывший в Смоленск лишь 27 декабря 1942 г.[945] Наиболее парадоксальная ситуация сложилась в оккупированной части Ленинградской области, включая Псковский и Новгородский районы, управлял которой экзарх Московской патриархии в Прибалтике митрополит Вильнюсский и Литовский Сергий (Воскресенский), подчинявшийся жившему в Москве патриаршему местоблюстителю митрополиту Сергию (Страгородскому). С приходом немцев ставленник Константинопольской патриархии митрополит Августин (Петерсон), руководивший церковной жизнью в Прибалтике до февраля 1941 г., обратился к германским властям с просьбой выслать митрополита Сергия как ставленника Москвы и переподчинить церковь Прибалтики и Ленинградской области Константинопольской патриархии. Однако митрополит Сергий к тому времени завоевал себе авторитет среди священников и епископов, в результате почти все приходы встали на его сторону. Б. С. Гусев описывает, как экзарх, собрав духовенство Риги в Троице-Сергиевском монастыре, заявил: «Я должен вам сообщить, что сам я был и остаюсь послушником митрополита Сергия (Страгородского), а как вы?»[946] Одновременно митрополиту Сергию удалось убедить оккупационные власти, что подчинение гонимому большевиками патриаршему местоблюстителю Сергию лишь стимулирует антикоммунистические настроения православного населения, тогда как переподчинение церкви в Прибалтике и Ленинградской области митрополиту Августину, резиденция которого находится в Англии, не даст должного эффекта. Германское командование согласилось с этим доводом, так как влияния Англии немцы боялись больше ввиду того, что церковь в Москве была гонима, а в Англии пользовалась почетом[947].
Будучи номинально подчинен патриаршему местоблюстителю, а с сентября 1943 г. – патриарху Московскому и Всея Руси Сергию, митрополит Сергий одновременно установил неплохие отношения с германскими оккупационными властями, необходимые для решения организационных церковных вопросов. Однажды экзарх даже послал приветственную телеграмму Гитлеру[948]. Он же устраивал торжественные приемы, приглашая на них представителей германских властей, однажды возил одного из немецких генералов в Псково-Печерскую лавру, где хранились подлинные полотна Репина и Айвазовского. Авторитет митрополита был столь высок, что немцы, прекрасно зная цену этих картин, не тронули их[949]. Схожую характеристику митрополиту Сергию дал псаломщик С. Д. Плескан в своем письме митрополиту Алексию от 25 января 1944 г. о положении церкви во время оккупации: «Это тучный человек с большим самолюбием, властью и славой. Доверенная власть со стороны немцев была огромна. Везде, где он появлялся, был триумф…»[950]
При всем при этом митрополит Сергий вряд ли испытывал искреннюю симпатию к оккупантам и установленному ими на захваченной территории СССР режиму. Скорее, он вел с ними тонкую дипломатическую игру. Так, в разговоре с русским эмигрантом, заметившим, что экзарх обращается к немцам с нереальными и заведомо неисполнимыми просьбами, Сергий ответил: «Не таких обманывали! С НКВД справлялись, а этих колбасников обмануть не трудно»[951].
Уже в июле 1941 г. по почину митрополита Сергия была создана Псковская миссия РПЦ, которая ставила своей задачей духовное просвещение народа, восстановление подавленной советской властью церковной жизни в занятых немцами областях. Одновременно, в начале июля 1941 г., Сергий вступил в переговоры с германским командованием, предложив отправлять миссионеров в «большевистские области России»[952], под которыми, очевидно, понимались оккупированные территории. Немецкое военное командование дало согласие на открытие миссии, положительно относилось ко всем начинаниям экзарха. Уже в августе 1941 г. в Псков прибыли первые 15 русских священников из Прибалтики. В дальнейшем священнослужители продолжали прибывать, их общее количество к концу оккупации составило 200 человек[953]. Кадры священнослужителей готовили двухгодичные курсы в Вильнюсе, причем их выпускники направлялись не только на территорию миссии, но и на другие территории России. Курсанты обучались, проживали и питались бесплатно[954].
Миссия распространяла свое влияние на современные Псковскую, Новгородскую области и часть Ленинградской. За 2,5 года оккупации при содействии миссии на пространстве от Гатчины до Новгорода и Великих Лук открылось более 470 храмов[955].
Миссия находилась на полном самообеспечении, ее материальными вопросами занимался хозяйственный отдел, который имел в ведении свечной завод, магазин церковных принадлежностей, иконописную мастерскую. Все подразделения хозотдела приносили ежемесячный доход до 4000 рейхсмарок, которые расходовались на содержание сотрудников, ремонт храмов и иных зданий, канцелярские нужды[956].
