Но зато и Кассий лишь две недели спустя мог узнать, как восприняли новость Марк Аврелий и войска на Дунае, какой реакции он должен ожидать. Впрочем, Императорскому совету приходилось принимать в расчет и еще одно неизвестное: как заявление Кассия приняли в Риме? Ведь он мог принять там серьезные предварительные меры, заслав в Город своих агентов. И вскоре в Сирмии узнали, что эти агенты действительно неплохо поработали. Так что заговор Кассия был подготовлен заблаговременно и оправдались предостережения Луция Марку (если, конечно, не сомневаться в подлинности их переписки, о которой шла речь в главе про Парфянскую войну). В обстоятельствах 175 года было непонятно, каково положение у законного императора в Сирмии: стратегически выигрышное или цугцванг. Очевидного ответа на этот вопрос не было — если бы он был, Кассий не бросился бы в авантюру. На какие же преимущества по дебюту своей партии мог рассчитывать мятежник?
Мы видели, что под его началом было шесть легионов в Сирии, Иудее и Аравии; теперь к ним можно было прибавить еще египетский легион: Кассий уже прежде им командовал, а по последним сведениям, префект Египта Кальвизий Стациан передал легион в его распоряжение. Конечно, они были ослаблены отправкой части солдат в Дунайскую армию, но Кассий в случае удачного для себя оборота дел как раз и рассчитывал на своих солдат в Европе. Законный император, со своей стороны, располагал шестнадцатью легионами с Рейна и Дуная, а теперь узнал, что и два легиона Марция Вера остались ему верны. Британские и испанские легионы могли прислать войска в поддержку. Бояться было нечего, кроме предательства, эпидемии беспорядков, раскола Империи, возможно, способного привести к гражданской войне вроде случившейся после смерти Цезаря. Такую перспективу нельзя было не предвидеть, и она удручала Марка Аврелия. Как могли его службы прозевать заговор? Впрочем, ведомство греческих дел под руководством Александра Пелопатона делало свою работу нормально. Рим не в первый раз получал сюрпризы с Востока: там ходило столько слухов, что всерьез их не воспринимали. Гораздо больше беспокоил префект Кальвизий Стациан, бывший глава ведомства латинских дел, доверенный человек Марка Аврелия. Вспомнили, что его сын Фаустиниан сам напросился на службу в Александрию, где занимал пост главного контролера финансов. Явное предательство, или Кассий, к которому Египет перешел на службу, чистосердечно полагал, что Марк Аврелий потерял контроль над Империей?
Обстоятельства этого дела так и не стали известны, все документы были намеренно уничтожены. Было бы, например, интересно проверить, действительно ли здоровье Марка Аврелия в тот год внушало серьезное беспокойство его близким. Если так, становился бы правдоподобен слух о сговоре между Кассием и Фаустиной. Слух этот восходит к Диону Кассию — тогда молодому человеку, ожидавшему зачисления в сенаторы и получавшему все правдивые и ложные сведения из первых рук. В его «Истории» читаем: «Когда Авидий Кассий поднял мятеж в Сирии, император, никак этого не ожидавший, послал против него Коммода, который достиг отроческого возраста. Кассий, уроженец Кирры, был человеком редкого мужества и одарен всеми достоинствами, которых можно ожидать от владыки Империи… Конечно, решив захватить верховную власть, он совершил большую ошибку, но его подвигла на это Фаустина: видя, что муж ее нездоров, а Коммод мал и неумен, она испугалась, как бы власть не попала в руки кого-нибудь, кто сделал бы ее простой обывательницей. Тогда она тайно подговорила Кассия жениться на ней и стать владыкой Империи, если болезнь Марка Аврелия придет к роковому исходу. Покуда Кассий обдумывал этот план, к нему пришла весть о смерти Императора (ведь в таких обстоятельствах всегда выдумывают самое худшее). Не проверив, истинна ли весть, он объявил о намерении взять власть; говорили, что войска, служившие в Паннонии, уже передали ее Кассию».
Разумеется, Дион Кассий — не единственный источник дошедших до нас сведений об этом эпизоде, который надолго разладил все римское общество. «Жизнеописания Августов» говорят о нем, опираясь, вероятно, на сообщения другого современника — утраченное сочинение Мария Максима, выдержки из которого позднее сделал Псевдо-Юлий Капитолин. В «Жизни Марка Аврелия» сообщается: «Авидий Кассий принял императорский титул, как говорят, по желанию Фаустины, не надеявшейся, что супруг ее останется жив… Другие же говорят, что Кассий возложил на себя инсигнии, сам распустив слух о смерти Марка Аврелия». Эти совпадающие свидетельства, вроде бы явно обличающие узурпатора и его сообщницу, все же оставляют место для разных предположений, выбор между которыми историки, придерживающиеся установленных фактов, сделать не решаются. Ясно, почему древнее предание неблагожелательно к Фаустине и видит в ней вдохновительницу всего замысла. Ей и следовало заключить с Кассием через голову мужа договор о страховании жизни, который в случае кончины Марка Аврелия должен был быть автоматически выполнен по всем пунктам. Кассия войска тотчас провозглашали императором, а династическую легитимность он обретал через брак с Августой. Усыновив несовершеннолетнего пасынка, он становился переходным императором — играл роль, назначенную для Антонина Адрианом. И что мог сделать сенат, как не оформить законом свершившийся факт? Но в этом вроде бы логичном плане есть слабые места. Он предполагает, что всех военачальников Рейнской и Дунайской армии уговорами или угрозами перетягивали на свою сторону. Но тогда в расчет не принимался Помпеян, уже фактически имевший власть второго лица в государстве. Он был так силен, что Фаустина (говорили и так) только затем и обратилась к Кассию, чтобы перейти дорогу нелюбимому зятю. Ей не нравилось, что он сын сирийского всадника. Впрочем, таков же был и Кассий.
Марк Аврелий принимает вызов
Как бы то ни было, Кассий объявил себя императором, назначил префекта претория, взял в свои руки Египет — житницу Рима, и его люди объявили, что он вот-вот высадится в Италии. После минутного замешательства Марк Аврелий, находясь в Сирмии, энергично выступил в ответ. Он срочно послал в Рим за Коммодом и одновременно отправил особые войска «для охраны Города». Дион Кассий сообщает, что сперва он попытался сохранить втайне новость, полученную от Марция Вера, но слухи поползли по всем большим дорогам, и тогда Марк Аврелий решился обратиться к легионам. Текст его речи, переданный историком, — конечно же одно из многих риторических сочинений, которыми он перегрузил свое повествование. Но этот текст настолько хорошо подходит к обстоятельствам и к личности Марка Аврелия, что в нем нельзя не признать признаков правдоподобия, опирающихся на подлинные сведения. Пересказ речи, выполненный двадцать пять лет спустя, не мог слишком сильно отличаться от оригинала, иначе современники ему бы не поверили.
Ритуал воззвания к воинам связан со священным характером лагеря легионеров, в центре которого находился храм, предназначенный для гаданий. Принеся жертву на алтаре, военачальник-император обращался к войскам, выстроившимся перед помещением командования (преторием) бок о бок с храмом. Пожалуй, только первые ряды, в которых стояли трибуны и центурионы, могли расслышать слабый голос Марка Аврелия, только что, как сообщают биографы, откушавшего очередной дозы фериака: «К чему нам, дорогие мои товарищи, гневить Богов, раз уж мы в их руках? И все же тот, кто, подобно мне, испытал заслуженное несчастье, не может удержаться от жалобы. Война все время сменяется войной — и вот уже война гражданская. Какое может быть несчастье больше, чем увидеть, что верность не царит более среди мужей, чем убедиться в предательстве близкого соратника! Я бы презрел эту угрозу, касайся она только меня — ведь я же не притязаю на бессмертие. Но поскольку Кассий угрожает гражданскому миру и общей участи, я желал бы призвать его, чтобы он, представ перед вами и перед сенатом, дал взвесить свои притязания. И если бы решили, чтобы для блага государства я отрекся в его пользу, я бы охотно сделал это. Да и зачем мне держаться за должность, многие годы отнимающую у меня сон и покой?
Но Кассий, явив свое великое вероломство, не захочет услышать меня и откажет мне в доверии. И тогда я призываю вас, дорогие мои товарищи, к мужеству…» Примечательно диалектическое построение речи: видно, как величайшее умение служит здесь величайшей искренности. Но надо было воззвать и к более примитивным чувствам людей, пришедших в смятение: «Впрочем, никогда не будет, чтобы солдаты из Киликии, Сирии и Египта, будь они хоть в тысячу раз многочисленнее, одержали над вами верх. Как бы ни был одарен Кассий, как бы ни был он до сих пор удачлив, он преуспеет не больше, чем лев во главе стада коз. Вспомните, что вы, а не он одержали победу над парфянами. За Марцием Вером, который на нашей стороне, числится не меньше подвигов…» Наконец, предлагается мир с позиции силы: «Может быть даже, Кассий, узнав, что я жив, уже раскаялся. Тогда он, узнав, что вы уже в походе, конечно, откажется от своего предприятия. Тогда я боюсь лишь одного: чтобы он не убил себя или другой кто не убил его, дабы избежать позора при встрече с нами. В этом случае я утратил бы единственную возможную пользу от войны и победы: возможность прошения».
