Оставив Шато-дю-Луар, Ричард сразу направился в замок Шалю, где, как он небезосновательно подозревал, и прятали сокровища. На следующий день после приезда, 26 марта, король поднялся на крепостные валы и осмотрел их. Быть может, он находился как раз на верхушке Круглой башни, сохранившейся до наших дней. Сюда и прилетела стрела, выпущенная из арбалета умелой рукой, — та самая, что угодила королю в плечо. Прокричав похвалу стрелку, Ричард вернулся в свой шатер. Рана казалась ему никак не серьезнее тех ран, которые он так часто получал в Святой земле, где его, по возвращении из боя, нередко сравнивали с подушечкой, утыканной булавками. Однако войсковому лекарю пришлось потрудиться, прежде чем он смог извлечь стрелу. Он не заметил, что часть металлического наконечника так и осталась в кости. Сам король тем временем корчился на кушетке, с трудом выдерживая мучительную боль. Нет нужды напоминать, что тогда не было никаких средств предупреждения инфекции, да никто и понятия не имел о заражении крови, так как методы борьбы с инфекцией были открыты лишь в нашем веке. А тогда раны лишь промывали вином да прикладывали к ним сало, чтобы рана поскорее затянулась. В этом же случае все эти предосторожности, кажущиеся нам смехотворными, не подействовали бы, да и вряд ли они применялись, тем более что Ричард не позволял себе ни отдыха, ни особенной диеты…
Достаточно скоро стало ясно, что рана может оказаться смертельной, и потому послали за его матерью, королевой Алиенорой в Фонтевро. Та прибыла «так скоро, как только могла». Мать застала любимого своего сына в живых и смогла быть рядом с ним в его последние мгновения. Возле короля находился и его духовник, Пьер Милон, настоятель цистерцианского аббатства Пен, неподалеку от Санксе, в Пуату; король к нему очень благоволил. Это ему король исповедался, и это он совершил помазание страждущего короля освященным елеем. Ричард не дерзал приступать к Святым Дарам со времени своего возвращения из Святой земли, считая, что нельзя причащаться, испытывая ненависть, а он ненавидел Филиппа Августа, извлекавшего выгоды из его заточения и даже пробовавшего его продлить. Рассказывают, что того, кто ранил его стрелой из арбалета, некоего Пьера Базиля, король велел оставить в живых, целым и невредимым, и даже вручил ему сумму в сотню шиллингов. Но хроника сообщает также, что вскоре по смерти короля Меркадье велел схватить этого человека, содрать с него кожу и повесить…
«Затем, когда король понял, что не сможет жить, он присудил своему брату королевства Англии и всех своих иных земель и велел ему присягнуть в верности тем, которые были там; три части своих сокровищ и все свои драгоценности он присудил Оттону, своему племяннику, а четвертую часть приказал разделить между нищими и теми, кто ему служил».
Так написано в «Книге королей Англии». Другой летописец добавляет, что Ричард вознес Господу моление об оставлении его в чистилище до конца времен в наказание за великие и страшные прегрешения, совершенные им за свою жизнь.
После того как он испустил дух, вечером 6 апреля 1199 года, королева Алиенора перевезла его останки в Фонтевро, где они были торжественно погребены в Вербное воскресенье (день «Пасхи цветов», как выражались в те времена). Отпевал Ричарда не кто иной, как Гуго, святой епископ Линкольнский, которому сослужили епископы Пуатуанский и Анжерский, аббат монастыря в Тюрпене Лука, сопровождавший королеву в ее путешествии, и Милон Пенский; по желанию усопшего сердце его перенесли в собор в Руане, где благодаря раскопкам оно было обретено вновь уже в наши дни (в 1961 году).
Тем временем в том же Руане двое его верных слуг печально ожидали подтверждения скорбной вести, которую они получили несколькими днями ранее от гонца в Водрё. Гийом ле Марешаль поспешил в Нотр-Дам-дю-Пре, где пребывал тогда архиепископ Кентерберийский Губерт Готье. Хронист передает короткий разговор, состоявшийся между двумя мужами накануне Вербного воскресенья, когда роковая новость окончательно подтвердилась. Архиепископ склонялся к признанию наследником Ричарда Артура Бретонского. На это Гийом ле Марешаль заметил: «У Артура нет советников, кроме дурных советчиков, он подозрителен и спесив; если мы поставим его своим главой, он наделает нам хлопот, ведь он не любит англичан». В самом деле, Ричард назначил своим наследником и преемником брата Иоанна Безземельного. «Марешаль, — сказал архиепископ, — будь по-вашему, но скажу вам, что никогда, ни об одном выборе своем вы не сожалели так, как пожалеете об этом своем выборе». — «Пусть так, но между тем таково мое мнение», — подвел итог Гийом Марешаль.
Такого же мнения держалась и королева Алиенора. Судьба уготовила ей лицезреть смерть ее возлюбленного сына, умершего в расцвете сил, в возрасте сорока одного года, после полной победы, когда можно было надеяться на достижение прочного мира. И теперь другой ее сын, тот самый Иоанн, который столь много вредил Ричарду, поддерживая короля Франции, получил право притязать на все наследие Плантагенетов.
Алиенора нимало не обманывалась насчет дарований своего младшего сына и его способности сохранить то прекрасное королевство, становлению и возвышению которого она так способствовала. Обладая даром предвидеть события, что всегда отличало эту «жену несравненную», она взялась ему помогать всем, чем могла. Это означало присягу королю Филиппу Августу, совсем недавно разбитому Ричардом, а еще поразительное кружение по городам Запада, то есть по Пуату и Аквитании, в которых в обмен за жалованные грамоты о послаблениях и привилегиях она выторговывала обещание военной помощи, которая вскоре очень понадобится Иоанну. Как раз во время этого объезда городов она прибыла в Ньор и обнаружила здесь свою дочь Иоанну в состоянии усталости, опустошенности и горестной подавленности. Иоанна была на шестом месяце беременности, когда ей пришлось, почти в одиночку, бежать из Лopare, где ее супруг не смог усмирить бунт неуемных мелких баронов. Она рассчитывала попросить помощи у брата и тут узнала о его смерти. Вместе с дочерью Алиенора возвращается в Руан, где, ввергнув всех в изумление, Иоанна заявляет о намерении принять постриг в Фонтевро, любимой Плантагенетами обители, где ее мать устроила свою родовую усыпальницу[58]. Епископ Кентерберийский Губерт Готье попытался было сорвать эту задумку, но Иоанна уже доказала, сколь стойким может быть ее упрямство; она сумела переубедить настоятельницу Фонтевро и заставила ее обойти канонические установления. Иоанна приняла постриг и произнесла обеты, а затем умерла. И только скончавшись, смогла она разрешиться от бремени, но родившееся дитя, которое было в ее чреве, тоже умерло, едва ли не сразу же после свершенного над ним обряда крещения. Иоанне было тридцать четыре года. Ее гробницу в Фонтевро обнаружить не удалось, зато в 1986 году нашли усыпальницу ее старшего сына, Раймона VII Тулузского; умирая, он пожелал, чтобы его погребли подле его матери, которой он не знал, — столь велико было почитание к весьма уважаемому аббатству, внушенное Алиенорой и унаследованное ее потомками. Монастырь этот, можно сказать, стал для королей Англии тем же, чем было аббатство Сен-Дени для монархов Франции.
За год до этого, почти в те же дни, 11 марта 1198 года умерла «графиня-сестра», та самая Мария Шампанская, к которой король Ричард обращался в поэме, сочиненной в немецких узилищах. Вокруг королевы Алиеноры явно возникала пустота.
Между тем зимой все того же рокового 1199 года королева, которой шел уже восьмидесятый год, пустилась в дорогу и пересекла Пиренеи. Одна мысль владела ею — она желала, чтобы Францией правил кто-то из ее потомства. По ходу переговоров в Гуле возник замысел бракосочетания тогдашнего наследника французского престола, будущего Людовика VIII, с одной из внучек Алиеноры. Королева пыталась если не увидеть воочию, то хотя бы прикоснуться к тому, что послужило бы продолжению рода Плантагенетов, — каково будет это продолжение, она, конечно, помыслить не могла, но она принимала его заведомо таким, каким оно будет, и, надо думать, одобрила бы то, что выросло из этого ее предприятия.
Так и вышло: погостив на рубеже веков при дворе своей дочери Алиеноры Кастильской, она победоносно вернулась к Пасхе 1200 года вместе с будущей королевой Бланкой, которую во Франции будут звать королевой Бланш и которая станет королевой именно благодаря решительному выбору бабушки. Из трех своих внучек — Беренжеры, которая уже была обручена, Урраки и Бланки — Алиенора пожелала взять с собой как раз Бланку и тем самым воистину преподнесла драгоценнейший дар французскому престолу. Уррака не оставила по себе сколько-нибудь заметной памяти для истории, а вот ее младшая сестра стала великой королевой XIII столетия и матерью короля Людовика IX, ставшего святым…
Представляется величественная картина: Алиенора под сводами аббатства Фонтевро на пышной церемонии погребения своего возлюбленного сына. Она должна была сразу же понять, что вместе с кончиной короля сошло на нет и королевство, непомерно огромное, даже для него, пусть и осененное от гор Шотландии до Пиренейских гор его славой. И как знать, не в эти ли мгновения задумалась она о воцарении родной своей внучки во Франции, коль уж не сбылась ее честолюбивая мечта о браке Генриха Младшего и Маргариты Французской, вследствие чего ее сын увенчался бы теми двумя коронами, которые побывали, пусть по очереди, на ее голове?
