Никто среди западных союзников не хотел, чтобы гражданские мастера дебатов начали в Ретонде политические переговоры. Этого не хотел даже президент Вильсон, склонный к грандиозным обобщениям. Фош и Клемансо долго говорили по телефону. Клемансо неоднократно повторял, что «условия мира — дело политических властей». Военные обуславливают лишь перемирие — приостановку военных действий на основе уже изложенных условий. «Скажите им, что никакой остановки военных действий не будет произведено до подписания перемирия»[345].
Недавно получивший маршальский жезл Петэн настаивал на энергичном продолжении боевых действий, и в этом к нему присоединились президент Пуанкаре и генерал Першинг. Клемансо не выдержал и приехал в Санлис. Фош как раз рассматривал созданные Эрцбергером «контрпредложения». Премьер спросил, будет ли трагедией не подписать перемирия в текущий момент? Клемансо просил ответить на вопрос «со всей солдатской прямотой». В ответ прозвучало: «Я вижу в подписании перемирия только преимущества. Продолжать борьбу в текущих условиях означало бы подвергать себя огромному риску. Примерно пятьдесят или сто тысяч французов погибнут при достижении необязательной цели. Я буду в этом упрекать себя всю оставшуюся жизнь. Крови пролито достаточно. Все, хватит». Клемансо: «Я полностью с вами согласен»[346]. Премьер энергично закивал головой.
Клемансо немедля сообщил Ллойд Джорджу, что немцы «кажутся очень подавленными» и что нет особых сомнений в том, что они подпишут условия перемирия.
В вагон германской делегации постучали, и немцы открыли дверь, надеясь на ответ Фоша на их «предварительный ответ». Оказалось, что это канцлер Макс Баденский сообщает об отречении императора Вильгельма Второго. Вслед за ним и кронпринц отказался от германского трона. Возникла речь о регентстве. Позднее уже французы сообщили, что в Берлине создано новое правительство во главе с социал-демократом Фридрихом Эбертом. Теперь немецкая делегация пребывала в недоумении: станет ли новая германская власть исполнять условия, подписанные предшествующим правительством? Эрцбергер делится своими чувствами: «Мы стояли перед мучительным вопросом. Армия требовала перемирия любой ценой. С другой стороны, мы не хотели подписывать соглашение, которое мы не могли выполнить. Мы пришли к следующему выводу: если правительство поручает нам подписать перемирие, то это означает, что оно (правительство) имеет достаточно сил выполнить его условия — по меньшей мере, насколько это материально возможно»[347].
Как правоверный католик, Эрцбергер попросил в воскресенье посетить мессу. Железнодорожная служба ответила, что надо было сообщить о своем пожелании раньше, потому что маршал Фош уже слушает мессу в Ретонде, а других католических священников в округе нет. Только сейчас Эрцбергер узнал место, где находилась германская делегация, — Компьенский лес.
Проглянуло солнце, и Эрцбергер решил прогуляться по лесу вместе со своим коллегой в немецкой делегации Оберндорфером, но они скоро натолкнулись на ограду — место оказалось полностью изолированным. Вечером им принесли ответ Фоша на «контрпредложения» вместе с напоминанием, что срок подписания перемирия истекает «завтра в одиннадцать». Никаких новых нюансов. Важнейшими были два сообщения, две ноты, поступившие между 7 и 8 вечера. Верховное военное командование Германии предупреждало, что «в случае ограничения работы транспорта и продолжения блокады возможен голод и революция». Во второй ноте говорилось безапелляционно: «Германское правительство принимает условия перемирия, переданные ему 8 ноября». Документ был самым таинственным образом подписан: «Рейхсканцлер Шлюсс». французы задали лишь один вопрос: «Кто такой Шлюсс?» — и немцам пришлось объяснять, что «шлюсс» означает «окончание текста», «полная остановка», «конец».
Все это не было смешно. Последняя сессия комиссии по перемирию состоялась в четверть третьего ночи 11 ноября. Дискуссии сфокусировались на окончании морской блокады. Граф фон Оберндорфер сказал, что задержка со снятием блокады «нечестна». Первый морской лорд Британии вспыхнул: «Нечестно! Не забывайте, что вы топили наши корабли без разбора». Численность германского транспорта, передаваемого западным союзникам, была сокращена, но блокада держалась вплоть до выполнения немцами всех условий. Текст перемирия был подписан в двенадцать минут шестого утра по гринвичскому времени. Огневая перестрелка должна была закончиться в 11 утра 11 ноября 1918 г. Об этом Фош немедленно сообщил всему Западному фронту.
Незадолго до условленного срока перемирия в Ретонд прибыли два германских генерала из Верховного военного командования и два представителя новой германской закупочной комиссии. Генералам было поручено удостовериться, что союзные войска остановятся в условленный час, а закупочникам поручалось обеспечить гарантии поступления в Германию продовольствия — значительная часть германского населения находилась на грани голода. Эрцбергер узнал, что «рейхсканцлер Шлюсс» на самом деле был германским Верховным командованием, настоящего канцлера в бушующем Берлине было не найти.
Когда пробило 11 часов, гардины в германском вагоне подняли. Делегация тронулась в обратный путь. На проплывающих за окном вагона станциях царило всеобщее ликование. Высадка у линии фронта, подошли французские автомобили, и группа Эрцбергера оказалась на германской части фронта. Через несколько часов они были уже в Спа.
Реакция на перемирие была самой разной. Много говорилось о ликовании, но многие свидетели вспоминали о глубоком молчании солдат и офицеров, воспринимавших это сообщение самым смятенным образом. В лесах и на полях битв почти не было демонстраций, будничность явилась результатом глубокого шока, в который всех ввергла война. Некоторые удивлялись, что на ряде участков немцы, очевидно, более бурно встречали окончание войны, слышна была музыка и смех. Общим был скорее глубокий ступор; травма войны придушила нормальную реакцию.
ПЕРЕМИРИЕДовольно неожиданно для многих принц Макс Баденский стал именовать себя «демократом», хотя ни его происхождение, ни его взгляды не давали оснований для такой политической самоориентации. Но жизнь сложна — канцлеру следовало выбирать между Верховным военным командованием (военная диктатура — что-то вроде германского варианта диктатуры Корнилова) и политическим центром, основывающимся на партийном представительстве в рейхстаге (что-то вроде Временного правительства в России полутора годами раньше). Из двух зол канцлер избрал «гражданское», германских Милюкова, Гучкова, Керенского; только немецкие цивильные вожди отличались от русских прототипов смертельной серьезностью и решительностью.
Составившие большинство в его кабинете социал-демократы стали именовать себя «социалистами» — точь-в-точь как трудовики и эсеры в России после неудачного наступления лета 1917 г. и противостояния генералу Корнилову. «Подлинными» же социалистами (германским вариантом большевиков) были члены «Союза Спартака» — спартаковцы и так называемые независимые социалисты. Последние находились в тесной связи с посольством Советской России. Это посольство разместилось на Унтер ден Линден и украсило себя огромными серпом и молотом с надписью внизу: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Нет сомнения, что для посольства Советской России особую значимость имела дата 7 ноября — первая годовщина Октябрьской революции в России, первый этап мировой революции. Германская критика российского Октября разовьется позднее, а в голодном и холодном, терпящем поражение Берлине 1918 г. революция для очень многих виделась выходом из исторического порочного круга. Она виделась продолжением дела монтаньяров в 1792 г., дела парижских коммунаров 1871 г., делом построения более справедливого общества и более справедливых международных отношений, окончанием царства жадности капитализма, выходом на дорогу стремительного прогресса.
Шанс на победу революции, на реализацию ленинской футурологии стал просматриваться утром 7 ноября 1918 г., когда стали поступать сообщения об овладении революционными силами Гамбурга и о том, что в Ганновере революционные матросы отбили нападение посланных на их усмирение частей, когда стало известно о посылке поезда с тысячами революционеров для «начала процесса» в Берлине[348]. Министерство внутренних дел было в панике: надежда на «гражданскую гвардию», размещенную в Мекленбурге и Брунсвике, была слабой. И справедливо, старые прусские города стали легкой жертвой революционных войск. К вечеру Советы солдатских и рабочих депутатов взяли под свой контроль столицу Баварии Мюнхен.
