В то же время с правовой точки зрения общество расслаивалось гораздо в меньшей степени. Во времена Маврикия Стратега у антов и словен каждый мужчина был равноправным воином[717] и, соответственно, имел возможность обогатиться во время войны. Исключительно богатые люди, имевшие возможность следовать ромейской моде, являлись редкостью.[718] Что касается северо-восточных земель пражско-корчакской культуры, то здесь, как уже упоминалось, не отмечены сколько-нибудь богатые и вообще инвентарные захоронения; нет здесь и кладов, подобных «мартыновским». Эти края были отрезаны от торговых связей с цивилизованным югом и западом, редко доходила сюда и задунайская добыча.
Именно в южных областях резко возросло число рабов-пленников. О захвате и содержании дунайскими словенами огромного количества рабов не раз сообщают греческие авторы.[719] Мы не встречаем более упоминаний о ритуальных убийствах пленников — пленник превратился в высокоценную добычу, и убивали его только в случае опасности. Рабы, несомненно, наряду со скотом и драгоценностями являлись важнейшим признаком достатка в славянском обществе. Однако Подунавье было прифронтовой полосой, и рабы нередко бежали от своих хозяев;[720] могли они стать и подмогой для вражеской армии.
Славянское общество того времени явно не могло поставить под действенный контроль огромные массы рабов. Именно этим вызвано некоторое изменение в их статусе. Судя по известию довольно подробно рассматривавшего этот вопрос Прокопия, в его время рабство у словен и антов было пожизненным, хотя и не слишком тягостным. Единственными возможностями освободиться тогда были выкуп и случайное возвращение на «свою» территорию. Во второй половине VI в. положение изменилось. Маврикий пишет: «Пребывающих у них в плену они не держат в рабстве неопределенное время, как остальные племена, но, определив для них точный срок, предоставляют на их усмотрение: либо они пожелают вернуться домой за некий выкуп, либо останутся там как свободные люди и друзья».[721]
Выбор при этом бывал отнюдь не столь однозначен, как может подуматься. В руки славян, конечно, попадали люди самого разного достатка, нрава, религиозных убеждений. В славянском обществе, где положение рабов мало отличалось от статуса младших членов семьи, многие могли завести дружеские и даже родственные связи. Число оставшихся, вне сомнения, было достаточно велико. Новые «друзья» становились полноправными членами общины, к тому же под защитой славянских законов гостеприимства. Община получала рабочие руки и воинов-защитников, подчас весьма преданных. Во всяком случае, предостерегая от доверия к так называемым перебежчикам, Маврикий с прискорбием отмечает: «Ведь есть и ромеи, переменившиеся со временем и забывшие своих; они предпочитают благосклонность к врагам».[722]
На правах «друзей» в славянских общинах жили люди самого разного происхождения. Среди них могли быть как бывшие рабы, так и беглецы либо торговцы из сопредельных стран. Феофилакт Симокатта упоминает в дружине «Мусокия» гепида христианского вероисповедания.[723] Несколько иными были основания для совместного проживания со славянами в рамках единых общин целых иноэтничных групп (германцев, романцев и др.).
Политическое устройство славянских племен Маврикий сначала характеризует почти так же, как Прокопий. По его словам, склавы и анты при всей своей многочисленности «не знают порядка и власти», что существенно ослабляет их перед лицом внезапного нападения.[724] Ниже он еще раз подчеркивает: славяне пребывают в «анархии и взаимной вражде».[725] Говоря о «взаимной вражде», Маврикий без сомнения имел в виду — в том числе — межплеменные распри и непрочность племенных союзов. Далее он упоминает о несогласиях славянских вождей друг с другом.[726] Но подразумевает он также и внутриплеменные разногласия, с легкостью обнаруживающиеся на вече и могущие проявиться даже в бою.
Славянский политический строй ромеи по-прежнему воспринимали как анархию. Теперь уже удавалось время от времени вступать в «соглашения» с отдельными приграничными племенами, и это свидетельствовало о значительном развитии самого славянского общества. Но, — предупреждает Маврикий, — «они вообще вероломны и ненадежны в соглашениях, уступая скорее страху, нежели дарам». Виной тому, впрочем, не какая-то злокозненность славян, а та самая «анархия»: «Так как господствуют у них различные мнения, — поясняет император-стратег, — они либо не приходят к согласию, либо даже если и соглашаются, то решенное тут же нарушают другие, поскольку все думают противоположное друг другу и ни один не желает уступить другому».[727] Здесь перед нами — описание решения политической проблемы на славянском вече. Коллективная власть племени заключает, например, союз с Империей. Для принятия решения требуется «согласие» подавляющего большинства, если не всех участников веча. Но при этом другое племя — даже того же союза — соглашением ни к чему не обязывается, и с легкостью может открыть военные действия сразу после его заключения.
С другой стороны, Империя могла использовать и использовала межплеменные раздоры и в собственных интересах. Маврикий рекомендует «некоторых из них прибрать к рукам с помощью речей или даров, в особенности тех, кто ближе к границам, а на других нападать, дабы враждебность ко всем не привела бы к объединению или монархии».[728]
Итак, с одной стороны, у славян, по мнению Маврикия, царит безвластие. C другой — многочисленных вождей, которые «не согласны друг с другом», он определяет термином «рикс». Слово это со второй половины VI столетия на время закрепилось в качестве одного из ромейских обозначений предводителей славян. Феофилакт, тем не менее, определяет этот термин как слово из «языка варваров».[729] Поскольку в данном случае историк излагает сведения о словенском вожде, полученные ромеями от перебежчика-гепида, можно заключить, что «риксами» славянских вождей стали называть германцы. У самих славян этот термин совершенно не засвидетельствован.
В политическом лексиконе и Империи, и германских племен «рикс» (ρήξ, rik, латинское rex) — король, наследственный и пожизненный правитель. Во второй половине VI в. власть антских и словенских вождей, по крайней мере, на сторонний взгляд, соответствовала этому понятию. Тем не менее «риксов» еще очень много, отдельные племена не сплочены в «монархию». Как «рикс» может определяться один из значительного числа мелких правителей, племенной вождь. В арабском сочинении IX в. говорится о десятках славянских «царей» во времена Маврикия.[730] В то же время термин приложим и к вождю крупного племенного объединения, каким, несомненно, выступает Мусокий у Феофилакта. Едва ли стоит сомневаться, что «рикс» передает славянское понятие «князь». В первом случае речь идет о каждом из множества «малых» князей (или владык), во втором — о великом князе.
Власть князей (владык) у славян в описываемое время укрепилась. На всех уровнях она уже стала передаваться по наследству в пределах одной семьи. Одни и те же вожди предводительствовали дунайскими словенами на протяжении десятилетий — надо думать, пожизненно. Скорее всего, обычай ритуального убийства откровенно «несправившегося» князя у славян применялся все реже. По крайней мере, никаких свидетельств о нем нет. Маврикий, живописуя славянскую «анархию», ни словом не обмолвился о столь характерной детали. Славянские вожди (в том числе и с титулом князя-«рикса») выступают как представители племени во внешних сношениях и, надо полагать, носители сакральной и судебной власти. Они — и военные предводители, как Мусокий у Феофилакта.
Еще одна любопытная деталь — Феофилакт впервые применительно к славянам упоминает «страну, подвластную» конкретному вождю.[731] Он же впервые говорит о «Склавинии» как особой территории за Дунаем.[732] Это свидетельствует, что славянские племена уже имели довольно четкие границы. Общая их территория признавалась у соседей особой, им принадлежащей страной.
«Рикс» — не единственное обозначение вождя славянского племени в это время. Судя по труду Феофилакта, некоторые вожди, в том числе самостоятельные, весьма высокого ранга, «риксами» не числились. Один из таких предводителей у греческого историка назван «филархом», а ниже — «таксиархом».[733] Первый термин обозначает предводителя «филы», родоплеменной группы и одновременно военной единицы. «Таксиарх» — воинское звание и может служить довольно точным соответствием для славянского слова «воевода». Надо думать, в это время у славян, как у позднейших влахов или черногорцев, племенной вождь мог зваться и князем, и воеводой. При этом титул воеводы подразумевал изначально некоторое ограничение полномочий военной сферой.
