граждан и "неграждан" – достаточно либеральное решение, и могло быть еще хуже;
• Никогда публично не напоминает о том, что в программе победившего в 1989 году на выборах в Верховный Совет Латвийского Народного фронта был такой текст: "ЛНФ выступает за то, что гражданство должны получить постоянные жители Латвии, которые декларируют свое желание получить гражданство Латвии и недвусмысленно связывают свою судьбу с Латвийским государством";
• Иронизирует над "Центром согласия" и презирает "линдермановцев";
• 9 мая проводит как обычный день, 79-метровый обелиск и весь прилегающий к нему архитектурный ансамбль никогда публично не называет официальным названием – "Памятник освободителям Риги";
• Проблемами "русской общины" не интересуется, поскольку они на него не распространяются. Это проблемы плохо интегрированных, не нашедших своего места в латвийском обществе неудачников;
• Не задает лишних вопросов по поводу того, почему в госуправлении абсолютное большинство (около 80 %) – латыши; русские сами виноваты, что их там нет;
• Не показывает того, что его задевают бесчисленные случаи, когда словосочетание "Красная армия" или, скажем, "те, кто реализовывал сталинские репрессии" заменяется на просто "русские";
• Уважает то, что в Латвии демократия и благополучие всех жителей не могут быть более важными, чем защита латышского народа, культуры и языка [77]».
Последовательное изъятие русского языка из публичной сферы, запрет на его использование в высшем образовании, постепенный переход на государственные языки русских школ, преследование русскоязычных газет и телеканалов, а также переименование улиц, снос памятников, запрет старых и введение новых праздников – это всё меры для выращивания «хороших русских», проводимые в рамках политики принудительной ассимиляции русскоязычной общины.
Однако результаты прибалтийского этноцида оставляют желать лучшего: русские общины в Латвии и Эстонии уже не раз показали, что не поддаются политике культурной ассимиляции, и происходили соответствующие эксцессы на втором-третьем десятилетии после провозглашения независимости, когда, казалось бы, русские с латышами и эстонцами уже должны были бы слиться в единый народ, но – нет. Русский бунт против переноса «Бронзового солдата» в Таллине и на северо-востоке страны эстонские власти восприняли именно как провал политики интеграции: в 2007 году, после полутора десятилетий жизни в независимой Эстонской республике местные русские по-прежнему верны своим представлениям о событиях 1941–1945 годов как о Великой Отечественной войне, победу в которой они считают победой над фашизмом, а не победой одного тоталитарного строя над другим. Точно так же дорожат символами и образами Великой Победы, берегут памятники «советской оккупации» как свои и готовы для их защиты выступить против эстонского государства!
В Латвии не менее ярким, чем протесты 2003–2004 годов против школьной реформы, стал референдум 2012 года о втором государственном языке. За поправки к Конституции Латвии, предусматривающие государственный статус русского языка, проголосовали 273 тысячи человек – почти всё русскоязычное население Латвии, обладающее правом голоса (еще около 300 тысяч на тот момент были негражданами, т. е. голосовать не имели права). Результаты референдума показали, что за 20 с лишним лет интеграции латвийского общества не просто не произошло – произошел противоположный процесс поляризации двух этнолингвистических общин. Если в конце 1980-х годов русские наравне с латышами участвовали в Народном фронте, а на референдуме 1991 года около половины русскоязычного населения поддержали независимость Латвии, то референдум 2012 года четко разделил латвийское общество по языковому признаку – политика сплочения на основе культурной ассимиляции русскоязычных блестяще провалилась.
Она и не могла не провалиться: в условиях, когда национальные меньшинства составляют около трети от населения страны, а от своей культурной метрополии – России их отделяет не более 200 километров до границы, навязать им сверху культурную ассимиляцию – нереально, недальновидно и опасно.
Однако прибалтийские власти с упорством, достойным лучшего применения, продолжают наступать на старые грабли. В 2013–2014 годах во всех трех странах продвигается идея отключения российских телеканалов (как будто нет спутниковых тарелок и интернета). В Литве консерваторами уже подготовлен законопроект о сокращении телевещания на русском языке до 10 % от всего эфира, в Латвии осенью 2014 года сократили русскоязычное вещание местных радиостанций, в Эстонии планируют вместо российского ТВ запустить собственное телевидение для «хороших русских» – Единый балтийский канал (ЕБК). К этому добавляется традиционная уже борьба прибалтийских спецслужб с русскими общественными, культурными, правозащитными организациями – все они по умолчанию считаются «пятой колонной, льющей воду на московскую мельницу».
Реакция прибалтийских политиков на события весны 2014 года в Крыму и на востоке Украины показала, что в Литве, Латвии и Эстонии понимают провал политики ассимиляции и боятся своего русскоязычного населения, которое может устроить им «русскую весну». Боятся, т. к. понимают – есть причины для недовольства и есть недовольные.
Русские Прибалтики подозреваются в нелояльности и оппозиционности, и эти обвинения справедливы, но лишь с одним маленьким уточнением: нелояльным русскоязычное население делает сама власть.
«Русские в Латвии хотят не более того, что имели латыши в Советском Союзе» – эта лаконичная, но весьма ёмкая и точная формулировка принадлежит депутату Европарламента от Латвии Т. Жданок [78]. Однако русским отказано, причем не один и не два раза. Этнократический режим в странах Прибалтики – не случайность и не сбой, который когда-нибудь исправится сам собой. Это система.
Может ли этническая ситуация в балтийских государствах развиваться по другому, возможно ли там на самом деле сплочение общества? Да, возможно, и для этого есть все предпосылки. Например, в Латвии согласно социологическому исследованию SKDS, проводившемуся в мае-июне 2014 года, 64 % опрошенных русскоязычных заявили, что считают себя патриотами Латвии, а 58 % гордятся своей принадлежностью к Латвии. Что касается владения государственным языком, то 20,7 % русскоязычных респондентов заявили, что отлично знают латышский язык, 27,6 % оценили свой латышский как «хороший», 27,5 % – как «удовлетворительный». Вовсе не знают государственного языка только 4,3 % латвийских русских. Основными вопросами, интересующими русскоязычное население, оказались вопросы социальной защиты и низкого уровня жизни.
Косвенным подтверждением этих данных является голосование латвийских русских на выборах в Сейм. Фактически монополистом в русскоязычном сегменте латвийской политики за последние 5 лет стала левоцентристская партия «Согласие», отказавшаяся называть себя «русской партией» и предпочитающая разговорам о специфических проблемах русской общины обсуждение общих и для латышей, и для русских социально-экономических проблем. В условиях свободной политической конкуренции «Согласие» практически выдавило все альтернативные «русские партии», занимавшие более принципиальную и решительную позицию по болезненным «русским вопросам», из системной политики. В соседней Эстонии все «русские партии» постепенно сошли с политического поля, а русскоязычный электорат (включая «неграждан» на муниципальных выборах) голосует преимущественно за Центристскую партию мэра Таллина Эдгара Сависаара: вполне себе эстонскую, в прошлом входившую в правящие коалиции и правительства.
Радикально настроенные соотечественники в странах Балтии делают из этих фактов вывод, что политика ассимиляции все-таки
