Иван Грибков - Особый штаб «Россия»

Во-вторых, Смысловский совершенно не собирался сдаваться в плен. Как пишет Фогельзанг, «Хольмстон не хотел капитулировать перед американцами или французами так как была слишком велика вероятность, что его сдадут Красной армии»[558].

Помимо этого, Борис Алексеевич, державший при себе двух польских и одного английского офицеров, продумывал варианты, как их лучше использовать, чтобы найти для своей армии убежище. Смысловский планировал отправить их вместе с Блюмером в Швейцарию для установления контакта с англичанами. Но в Меммингене он отказался от этого плана, так как возникли трудности с переходом границы. К тому же, как вспоминал Генрих Блюмер, если бы не удалось проскочить в Лихтенштейн, три иностранных офицера могли бы выступить посредниками в переговорах с американцами или французами[559].

Словом, Борис Алексеевич о плене даже не помышлял. В отличие от Власова, он знал о договоренности союзников выдавать русских коллаборационистов советской стороне.

Генерал Б. А. Смысловский в Лихтенштейне. 1945 г.

И, в-третьих, нелепыми выглядят заявления Ряснянского о том, что офицеры штаба могли отвергать какие-либо инициативы Смысловского, считать их несуразными. Исходя из этой абсурдной логики, следует, что именно штаб во главе с Ряснянским принял решение идти в Лихтенштейн. Однако это было не так.

Борис Алексеевич прочно держал власть в своих руках и никому не давал спуску, о чем свидетельствует такой факт. Во время марша в некоторых подразделениях 1-й РНА появились тенденции к разложению. Крайне изнурительные переходы, постоянные удары авиации по колоннам негативно отражались на моральном состоянии военнослужащих. Наряду с этим, в самые трудные дни марша, за несколько дней до подхода к нейтральной границе Швейцарии обострились отношения между офицерами-эмигрантами и группой, состоявшей из бывших советских офицеров и солдат. Эмигранты стали подозревать, что в частях действуют «коммунистические шпионы и комиссары». Вскоре поступили сведения о дезертирстве восьми человек, еще 20 готовились к побегу, но сбежать так и не сумели. Борис Алексеевич приказал штабу исключить этих людей из списков части и расстрелять. Еще два человека было расстреляно в Оберштауфене. Приговор привели в исполнение перед строем. Эти карательные меры достигли цели: больше желающих нарушать порядок и дисциплину не было[560].

Надо сказать, что в последние месяцы войны, когда в германской армии все чаще отмечались случаи деморализации и дезертирства, расстрелы стали частым явлением. Подразделения полевой жандармерии и отряды СС беспощадно вешали на деревьях солдат и офицеров, покинувших свои части[561]. Смертные приговоры, отмечает историк П. Гайгер, выносились и в войсках КОНР, где также боролись с «советскими шпионами» и «разложенцами», которых становилось все больше[562]. Немецкий исследователь Роланд Кальтенэггер, в частности, приводит факт деморализации военнослужащих частей 1-й дивизии ВС КОНР генерал-майора C. K. Буняченко. «В подразделениях дивизии, — пишет он, — отмечался упадок сил и недостаток дисциплины. Солдаты грабили население, уходя к баварско-чешской границе. Части их удалось даже просочиться в Баварию»[563].

Собственно говоря, на этом фоне эксцессы, произошедшие в 1-й РНА, выглядят обычным явлением, с той лишь существенной разницей, что Смысловскому удалось железной рукой восстановить порядок и двигаться дальше.

А вот о том, как себя проявил полковник Ряснянский во время марша, знают немногие. Борис Алексеевич, доверив ему командование частями своей армии (о чем он, кстати, пишет прямо: «Выполняя мои директивы, мой начальник штаба, ген. штаба полковник Ряснянский, повел кадры Первой Русской Национальной Армии в направлении Меммингена»[564]), надеялся, что пока он будет решать последние вопросы в ОКХ, Сергей Николаевич выведет людей в назначенный район и будет строго и точно выполнять все поступающие приказы. Но на деле все вышло иначе. В дневнике лейтенанта Г. Симона-Томина, шедшего на соединение с 1-й РНА, встречаем запись от 19 апреля 1945 г.:

«…Штаб сматывается и уезжает, а с нами как-то потом разыгрывается "Венская" история. Наконец, обещают сегодня автомобиль в 1 ч. дня, но этому ни я, ни другие не верят.

А вот как уедет начальник штаба, то пропадет и последняя надежда на чью-либо помощь, и тогда опять надо будет действовать только по собственной инициативе.

…5 ч. вечера. Штаб уезжает маленьким грузовиком. О нас не думают, спасая свою шкуру. Теперь ясно, что о нашей шкуре нам надо самим заботиться»[565].

Может быть, полковник Ряснянский потом прислал автомобиль, чтобы подобрать группу Г. Симона-Томина? Находим в дневнике запись от 21 апреля 1945 г.:

«Мы окончательно брошены. Перекрестились и сели в поезд, который идет только до Фрайзинга, а там будем пробираться путями, указанными нам Богом…»[566].

Следующая запись — от 23 апреля 1945 г.:

«Случайно встречаю полковника Соболева и получаю приказ немедленно включиться в его колонну, идущую на юг»[567] (т. е. на четвертые сутки после того, как Ряснянский и некоторые офицеры штаба бросили группу из газеты «Борьба», Г. Симон-Томин случайно встретил командира 1-го полка особого назначения полковника Тарасова-Соболева).

Такими же лживыми следует признать утверждения Ряснянского (а вместе с ним и В. Ф. Климентьева), что подчиненные Смысловского носили на немецким мундирах шевроны РОА, и даже (как заявляет Климентьев) срывали их накануне перехода границы, заменяя спешно нашитыми трехцветными ленточками[568].

Против заявлений Ряснянского и Климентьева свидетельствуют фотографии, сделанные в Лихтенштейне Эмилем Брунером, Оскаром Брунхартом и Эдуардом фон Фальц-Фейном. На этих снимках очень хорошо видно, что офицеры и солдаты армии Смысловского на левом рукаве кителей носили тканый шеврон с цветами национального флага России («смысловцы» носили его еще осенью 1941 г., например, в Валгской разведшколе, что подтверждается данными оперативной группы Управления контрразведки «СМЕРШ» 2-го Прибалтийского фронта; Ряснянский тоже носил шеврон с российским триколором, и это запечатлено на снимке, где Борис Алексеевич приветствует митрофорного протоиерея Давида Чубова). Ефрейторы и обер-ефрейторы пришивали шеврон с российским триколором выше шеврона, обозначавшего их ранг. Выбор такого шеврона был очевиден: Смысловский совершенно не хотел, чтобы возникали какие-либо ассоциации с ВС КОНР.

В телефонном разговоре с Ф. И. Трухиным он не случайно сказал: «…на Западном фронте были взяты тысячи пленных в форме РОА»[569]. Понятно, речь идет не о форме, так как у всех она была стандартная — полевая униформа (цвет — Feldgrau), а именно о шевронах.

Разумеется, никакие трехцветные ленточки никто не пришивал. Личному составу 1-й РНА было не до ленточек: люди настолько вымотались во время переходов по горной местности, что валились с ног от усталости. Кроме того, будь у военнослужащих 1-й РНА ленты на рукавах, это непременно бы зафиксировали лихтенштейнцы, для которых война началась и окончилась в ночь со 2 на 3 мая 1945 г. и которые с интересом наблюдали за каждым шагом интернированных.

«Смысловцы» могли срывать символы вермахта — орлов со свастиками, которые пришивались над правым нагрудным карманом кителя. И это, кстати, подтверждают лихтенштейнские фотографии.

Ряснянский также писал, что Смысловский объявил о переименовании «Зеленой армии» в 1-ю Русскую национальную армию накануне перехода в Лихтенштейн, на совещании в штабе, приблизительно в период с 30 апреля по 2 мая[570]. Однако в дневнике Г. Симона-Томина, на который мы уже ссылались, есть запись, относящаяся к 25–27 апреля 1945 г., где офицер прямо называет Смысловского командующим Первой русской армией[571]. Получается весьма забавная ситуация: лейтенант Г. Симон-Томин, только 2 дня назад присоединившийся к 1-й РНА, знает, как называется соединение, а начальник штаба — не знает.

И, наконец, Ряснянский «честно пояснял», что «Борис Алексеевич стал "генералом", вероятно, по собственному производству, так как надел форму накануне перехода границы, но, правда, за 3–4 дня до этого он сказал, что его произвели»[572].

И здесь Сергей Николаевич снова говорит неправду. Смысловский стал генерал-майором вермахта 4 апреля 1945 г. После длительных и непростых переговоров в ОКХ, о чем неоднократно писал С. К. Каширин в материалах «Суворовца», Борис Алексеевич добился, что его части (1-я восточная группа фронтовой разведки особого назначения) обрели дивизионный статус («Зеленая армия» сменила наименование на 1-ю РНА). Следовательно, как командиру этих формирований, ему присвоили звание генерал-майора.