Записку разослали всем членам ЦК партии. Но обсуждение затянулось на несколько месяцев. И только двадцатого сентября Хрущев вернулся к этому вопросу:
— Мы считаем необходимым перестроить работу госконтроля. Госконтроль, который сейчас существует, малодейственный. Надо, чтобы наши контрольные органы были партийно-государственными, потому что сейчас без партии контроль трудно установить. Возглавлять его должен член Центрального комитета, а может быть и секретарь ЦК с тем, чтобы действительно придать этому значение. Я думаю, что тогда, может быть, не всех воров лишили бы возможности воровать, но, во всяком случае, усложнили бы их воровскую жизнь.
Через два месяца, с девятнадцатого по двадцать третье ноября, проходил пленум ЦК.
Хрущев произнес обширный доклад — «Развитие экономики СССР и партийное руководство народным хозяйством».
Он предложил революционную меру — разделить партийные и советские органы на промышленные и сельскохозяйственные. Так в каждой области и крае вместо одного обкома и одного облисполкома появлялись два — один занимался промышленностью, другой — сельским хозяйством.
На следующий день доклад Хрущева о новых формах партийного руководства — разделении территориальных партийных и советских органов на промышленные и сельские — напечатали в «Правде». Он занял десять газетных полос.
«Первый день пленума, — записал в дневнике Твардовский, — доклад Никиты Сергеевича. Как всегда длинновато, необязательно для пленума ЦК по техническим подробностям. Как всегда, главный интерес не в тексте, а в том, когда он отрывается от текста. Как обычно, хорош был огонь по частностям бюрократического идиотизма в промышленности…
Кого я ни спрашивал, так никто и не мог мне сказать, как оно все будет в смысле территориальном, при двойственности «бюро» и исполкомов советов, обкомов и бюро национальных партий.
Но главное было не в этой «перестановке стульев». Слова «бюрократизм», «бюрократ» и синонимы их особенно зачастили и в тексте и, особенно, в отступлениях от него вплоть до:
«То, что у нас произошло в Новочеркасске, — результат бюрократического отношения к насущным нуждам трудящихся».
Это вообще впервые из уст правительства и партии о таких «происшествиях» у нас».
О событиях в Новочеркасске в советской печати не говорилось ни слова. В опубликованном тексте доклада Хрущева упоминание о Новочеркасске тоже отсутствовало.
Пленум ЦК по предложению Хрущева принял решение об образовании Комитета партийно-государственного контроля — на базе комиссии госконтроля Совмина и Комитета партийного контроля при ЦК. Во главе новой, могущественной организации Никита Сергеевич поставил Шелепина.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ГЛАВНЫЙ КОНТРОЛЕР СТРАНЫ
Когда Хрущев с Шелепиным задумали создать комитет партийно-государственного контроля, они держали в голове опыт двадцатых годов, когда существовали два влиятельных ведомства — Центральная контрольная комиссия в партии и наркомат рабоче-крестьянской инспекции в правительстве. Формально они были разделены, но руководил ими один и тот же человек, причем очень влиятельный, член политбюро — сначала Куйбышев, потом Орджоникидзе, Андреев.
Хрущев решил повторить этот опыт, но слить партийную и правительственную инспекцию в единый аппарат.
Создавался орган с огромными, почти неограниченными, полномочиями, получивший право контролировать и партийные органы, и правительство, и вооруженные силы, и даже КГБ.
Хрущеву нужен был аппарат, который уберегал бы его от такого позора, которым обернулась знаменитая некогда рязанская инициатива.
ДОГНАТЬ И ОБОГНАТЬ АМЕРИКУ!
Даже в самых серьезных документах значится, что этот человек покончил с собой. Не хотел, чтобы его с треском снимали с должности, позорили на всю страну. Но все, кто работал с ним, наотрез отрицают версию самоубийства. Они считают, что у него сердце не выдержало, что он пал жертвой интриг и нелепых идей Никиты Сергеевича Хрущева.
Имя этого человека когда-то гремело. Он получил Золотую Звезду Героя, был близок к главе государства и должен был войти в высшее руководство страны. Но внезапно все рухнуло. Но что же действительно произошло?
Двадцать второго мая пятьдесят седьмого года Никита Сергеевич Хрущев, выступая в Ленинграде на совещании работников сельского хозяйства Северо-Запада Российской Федерации, провозгласил громкий лозунг:
— Догнать и перегнать Соединенные Штаты Америки по производству мяса, масла и молока на душу населения.
Лозунг воспринимается как авантюрный. Однако в тот момент Хрущев был абсолютно уверен, что цель достижима. Освоение целинных и залежных земель, казалось, решило зерновую проблему.
Если можно за считанные годы завалить страну хлебом, рассуждал Никита Сергеевич, то почему же нельзя обеспечить людей мясом и молоком?
Хрущев ждал, что партийные секретари откликнутся на его призыв. И не ошибся. Первым отозвался секретарь Рязанского обкома партии Алексей Николаевич Ларионов, которому Хрущев всегда симпатизировал. Ларионов не подвел Никиту Сергеевича.
На десятой областной партконференции за день до Нового года, тридцатого декабря пятьдесят восьмого, Ларионов произнес речь, которая прогремела на всю страну.
Первый секретарь Рязанского обкома обещал увеличить производство мяса в два с половиной раза, а может быть, добавил Ларионов, и в три раза!
— Если будет необходимость, — говорил Алексей Ларионов, — надо пойти вплоть до того, чтобы для телят и ягнят занять помещения изб-читален, клубов и все, что мы можем занять для этой цели.
Рязанцы обещали продать государству в следующем году сто пятьдесят тысяч тонн мяса, то есть почти в четыре раза больше, чем в предыдущем. Обращение рязанцев было опубликовано во всех центральных газетах. Инициативу приветствовали и поддержали в ЦК.
Основным любителем таких инициатив был Владимир Павлович Мыларщиков, который руководил сельскохозяйственным отделом ЦК по России. Мыларщиков был человеком без образования, так что представления о сельском хозяйстве у него были весьма примитивные. Но в двадцать с небольшим лет он стал директором машинно-тракторной станции. Перед войной его взяли на партийную работу. Он был секретарем одного из подмосковных райкомов, энергичного и сравнительно молодого человека приметил руководиитель московской области Хрущев и сделал в пятьдесят первом секретарем столичного горкома.
Как только Никита Сергеевич стал хозяином партии, он сразу же, в январе пятьдесят четвертого года, поставил Мыларщикова во главе сельхозотдела ЦК и ввел в состав бюро ЦК по РСФСР. Он нравился Хрущеву тем, что говорил — деревню надо выводить из нищеты, в которую ее загнали при Сталине.
В июне пятьдесят седьмого года на пленуме ЦК Мыларщиков говорил:
— Мы с товарищем Маленковым в пятьдесят четвертом были в Новгороде. Это было в троицу, в воскресенье. Зашли в одну деревню, шли пешком, проехать нельзя было. Пришли женщины босиком, плохо одетые, начали передавать через товарища Маленкова ЦК и правительству благодарность, что налог уменьшили. Как они говорили! Слезы из глаз готовы были брызнуть. Женщина сказала, что, бывало, фининспектор приедет, опишет все — заревела и, больше ничего не сказав, ушла…
Владимир Павлович и был покровителем и организатором всех самых громких — и часто заведомо невыполнимых — идей, предлагавшихся Никите Сергеевичу. Два мало образованных человека, считавших себя большими специалистами в сельском хозяйстве, легко попадались на удочку шарлатанам. Разница состояла в том, что Хрущев добросовестно заблуждался. А Мыларщиков сам выдумывал такие грандиозные идеи, чтобы быть нужным хозяину. На местах его боялись и не смели перечить.
Хрущев сделал его депутатом Верховного Совета и кандидатом в члены ЦК. Но рязанская инициатива стала последней в биографии Владимира Мыларщикова. Хрущев в нем разочаровался. Говорят, ему постоянно докладывали о том, что завотделом злоупотребляет горячительными напитками. В июле пятьдесят девятого года Хрущев снял его с должности и назначил директором специализированного треста картофеле-овощеводческих совхозов Московской области.
Но рязанская инициатива уже гремела по стране.
Двадцать третьего января на новом пленуме обкома обсуждали, как идет выращивание и откорм крупного рогатого скота, свиней, овец, птицы.
Ларионов заявил на пленуме:
— Есть такие люди, которые говорят, что это авантюризм, но что бы ни говорили, а молоко в области есть. А сейчас дело потруднее, чем молоко, но решить это дело можно… Тем, кто сомневается, надо разъяснять и давать отпор.
Хрущев был счастлив: значит, можно! Между Хрущевым и Ларионовым было нечто общее: оба энергичные, моторные, заводные. Оба хотели многого достичь. Оба были хорошими ораторами, умели увлекать людей и заражать их своей уверенностью.
