Так, некоторая часть информации, содержащейся в письмах, не используется напрямую или просто игнорируется. Например, множество упреков звучит в нескольких письмах в адрес Ровинского, одного из членов редколлегии: его обвиняют в зажиме критики, в «семейственности», пишут, что он «бывший меньшевик» и, следовательно, «меньшевик в жизни»{675},[211] что он работал с врагами народа и сочувствовал им. Но комиссия тем не менее не предлагает его уволить. Наоборот, он остается в редколлегии секретарем. Свою порцию обвинений получает и Никитин, другой руководитель газеты и одновременно сотрудник Агитпропотдела ЦК. По словам авторов писем, он — «пьяница», организовывал пьянки с участием позднее разоблаченного «врага народа»{676}. Этого руководителя ждет наказание, его снимают с работы в ЦК, и комиссия считает необходимым его дело «передать на обсуждение Партколлегии»{677} — формулировка, означавшая последующее исключение из партии.
Нападкам корреспондентов на отдельных людей уделялось при расследовании не меньше внимания, чем высказанным в письмах замечаниям по организации работы службы. Об этом можно судить, например, благодаря фрагментам, подчеркнутым цветным карандашом{678}. Кроме того, окончательный отчет, посланный Жданову 5 января 1939 года, написан скорее в техническом ключе. Он достаточно точно, как мы могли убедиться выше, описывает работу службы. Но в приложениях, содержавших выдержки из писем, собраны очень яростные и очень личные фрагменты{679}: четыре женщины обвиняют Капустина в его связях с прекрасным полом, пишут о «похабных» жестах и «панибратских взаимоотношениях».
Точно так же помощники Маленкова отказываются объяснять причины проблем в работе отдела писем объективными трудностями, в частности обилием поступающей корреспонденции, они ищут конкретного виноватого, и это — типичная реакция тридцатых годов. На сотрудников сектора заводят несколько биографических карточек, чтобы попытаться выявить в жизни этих людей слабости, которыми можно было бы все объяснить. Все или почти все имеют «темные пятна» в своей биографии. Так, дореволюционные заслуги Капустина — его участие в политической деятельности преуменьшены, поскольку нет уверенности, к какой именно партии он принадлежал, его аресты — тем, что его быстро выпускали, а его приговор — тем, что он был отменен… Необоснованное использование псевдонима также, по-видимому, представляет проблему[212]. У Гришелевича есть родственники в Польше. Детство Солодова и его социальное происхождение неясны. Кроме того, он сотрудничал с «врагом» Эйхе[213] в Западной Сибири с 1929 по 1933 год. Сестра Зискис, помощницы Капустина, живет в США и знакома со студентом, ранее арестованным как «враг народа». Дежурный сотрудник отдела писем по приемной «Правды» Резников «регулярно общался» со своей сестрой и ее мужем, арестованными НКВД в июле 1938 года.
Бормотовой, отвечающий за письма с Северного Кавказа, ставят в вину арест органами НКВД «брата матери <…> бывшего эсера». Мы видим: при изучении биографий особое внимание уделяется шероховатостям, пробелам и, поскольку на дворе 1938 год, отношениям и связям (обвинения в связях с «врагами народа» еще отчетливо присутствуют в головах работников комиссии, даже если основная волна террора уже прошла) различных сотрудников.
Помимо критического анализа биографий, большой упор делается на «моральные» качества руководителей. Так, Капустин описан так: «…грубый, использует свое служебное положение, в моральном отношении разложившийся». На основании заявлений его сотрудников, его обвиняют в том, что он «бабник», в сексуальном преследовании своих починенных, в том, что у него есть любимчики (любимицы), «которым он представляет всякого рода привилегии в виде повышенной зарплаты, сверхурочных, премий и гонорара». Наконец, и это еще более распространенный упрек, он якобы деспотически управлял своим отделом, зажимая какую бы то ни было критику{680}.
Капустин прекрасно все понимает. Когда, затравленный, он обращается в комиссию, чтобы защитить себя, он завершает свое письмо соображениями личного характера, может быть, как раз потому, что как специалист по работе с «сигналами», знает болезненные точки, черты, которым придается наибольшее значение:
«Я нередко говорил женщинам ласковое слово, обнимал за плечи, звал в буфет. Но делал все это я из чисто товарищеских побуждений и никто не сможет доказать, что я с кем либо в “Правде” был связан половой жизнью. Никто не сможет и не докажет этого никогда.
9/1–39 г. А. Капустин»{681},[214]
В сохранившихся делах нет никаких следов проверки выдвинутых обвинений. Составленные служебные записки — лишь компиляция свидетельств. Работа над доносами здесь проведена значительно эффективнее, чем это делалось в отделе писем. Им было уделено ни с чем не соизмеримое внимание. Тем не менее, хотя полученные письма тщательно использованы комиссией, это сделано, похоже, только с целью «привести пример». Принятые решения носят политический характер, они не связаны напрямую с выявленными фактами. Сами по себе письма не являются причиной санкций.
Выводы комиссии были направлены Сталину 27 января 1939 года{682}, они содержали четырнадцать пунктов, в том числе касавшиеся предложений по новому составу редколлегии, необходимости в будущем утверждать руководителей газеты в ЦК ВКП(б), создания «отдела кадров», проверки в месячный срок областных корреспондентов газеты. Исходное дело занимает лишь второстепенное место, только в пятом пункте упоминается о новом месте работы, предложенном Хайкиной и в шестом о передаче дела Капустина в комиссию партийного контроля, что вероятнее всего означает его последующее исключение. Кроме того, Капустина увольняют. Все прежнее (до начала чистки) руководство «Правды» так или иначе затронуто. Известно, что Никитина уволили из Агитпропотдела ЦК, но мы, к сожалению, не знаем, каковы были окончательные решения.
События, потрясшие «Правду» в конце 1938 года, позволяют проследить судьбу двух видов сигналов: тех, что получала «Правда» и тех, которые были направлены в ждановскую комиссию. Работа с ними ведется по-разному: полсотни писем, полученных комиссией, тщательно проработаны ее сотрудниками. Из них извлечена информация, обосновывающая принятые решения, хотя принимаются они по другим причинам. Судьба же писем, приходящих в корреспондентскую службу «Правды», не столь завидна. Объем получаемых в эти беспокойные годы писем таков, что какая бы то ни было регулярная и эффективная работа с ними невозможна. Письма в «Правду», хотя и являются важнейшим звеном созданной сталинской властью системы, не пользуются особым вниманием. У нас также была возможность изучить содержание разоблачительных писем. По ним видно, насколько напряженными были взаимоотношения между сотрудниками в столь замкнутом сообществе как отдел газеты «Правда». Руководители постоянно подвергаются критике со стороны подчиненных и становятся объектом многочисленных «сигналов».
Скрытая за пропагандистскими речами реальность работы с обращениями граждан весьма далека от тех масштабных целей, которые ставит перед собой власть. В отдельные моменты советская власть умеет создать действенные инструменты репрессий, которые используют жалобы и разоблачения для достижения поставленных целей. Ждановская комиссия — всего лишь один пример, многочисленные чистки позволяли собирать и использовать эти сведения. Преимущество этих операций — ограниченность во времени: даже будучи заваленной письмами и свидетельствами, комиссия в состоянии обработать всю массу порученных ей дел. Но феномен сигнала значительно шире: письма советских людей ежедневно получают в Москве, в областных центрах, жалобы — в меньшем, правда, объеме — приходят и в институты, представляющие всю совокупность мини-структур приема жалоб, созданных властью.
А с этим потоком писем власть справиться не может. Не следует преувеличивать их количество и значение, но случаи плохой работы системы многочисленны. Масштабная почтовая кадриль, цель которой — распределить нагрузку по расследованию жалоб между центральными, часто перегруженными, институтами и менее востребованными местными структурами приводит к росту числа проблем. Затруднен прямой контроль прохождения жалобы. Автономность отдельных блоков системы достаточно велика, и это способствует многим злоупотреблениям. Но это не означает все же, что блокирована вся работа. Как правило, письма расследуются, иногда с помощью политической полиции. Но бюро жалоб или, что реже, партийные инструкторы, находятся в зависимости от властных взаимоотношений на местном уровне. Они далеки от всемогущества и вынуждены считаться с различными участниками местной экономической и политической жизни.
