Кэролли Эриксон - Мария кровавая

Однако король жестоко обманул их. Они опомниться не успели, как их окружили и поволокли на расправу. Ни о каком помиловании не было и речи. В общей сложности было казнено несколько сотен человек. Предводители мятежа, лорд Хасси и лорд Дарси, были обезглавлены, а Роберт Аск «подвешен в центре Иорка на цепях, пока не умер». Многих крестьян для устрашения соседей повесили в их собственных садах, а монахов аббатства Соли, чей разоренный монастырь восстановили «паломники», повесили на колокольне храма.

Именно об этом мятеже вспомнил Латимер, когда радовался появлению на свет наследного принца. Теперь у короля появилась опора, поэтому вряд ли кто-нибудь предпримет попытку его свергнуть. Наследный принц должен надолго избавить страну от угрозы восстаний.

В частности, рождение наследника ослабляло позиции и тех, кто желал восстановления прав Марии. «Благодатное паломничество» в первую очередь было направлено против религиозных нововведений, но мятежники поднимали также вопрос и о восстановлении статуса принцессы Марии. На севере Марию по-прежнему считали законной дочерью короля, которая по материнской линии «происходит из благороднейших христианских кровей» и которую римская церковь никогда не объявляла незаконнорожденной. «Ее обожали все», — говорил Аск, и это было действительно так. С 1534 года право Марии на престол поддерживали не только простые люди, но также аристократы и мелкопоместное дворянство, которые были готовы сражаться против короля под ее знаменами.

Теперь королевская милость по отношению к ней была восстановлена до такой степени, что положение Марии не могло пошатнуть даже «Благодатное паломничество». Несмотря на то что в петиции восставших упоминалось ее имя, Генрих справедливо решил, что дочь никакой связи с ними не имела. Всю осень и зиму 1536 года она была очень близка с отцом и мачехой, плавала с ними в королевской барке, а когда река замерзла, ездила по улицам Лондона. При дворе она занимала почетное место, чуть ниже королевы. За трапезой сидела напротив нее, «немного ниже по уровню» и имела привилегию подавать королю и королеве салфетки, которыми они перед очередной сменой блюд вытирали руки. На крестинах младенцев знатных вельмож она стояла рядом с Джейн у купели. Она вместе с пей радовалась первому шевелению ребенка в ее чреве. В июне Мария послала мачехе перепелов — Джейн все лето поглощала их дюжинами и, казалось, не могла насытиться — и занималась делами своего разросшегося хозяйства.

Некоторые слуги доставляли неприятности. Один из поваров Марии, по имени Спенсер, оказался замешанным в ограблении, имевшем место в Оксфордшире, и должен был предстать перед бейлифом[30] Ридинга. Вскоре после этого поймали слугу портного, обслуживающего Марию, который с двумя приятелями проник в особняк, где иногда та останавливалась. Они провели там весь день, правда, вреда никакого не причинили — один играл на верджииеле и лютне, другой читал книгу, и все трое с чрезмерным интересом изучали «апартаменты дамы из свиты принцессы». Обнаружил их привратник. Марии пришлось сделать выговор мажордому Джону Шелтону за проявленную беспечность.

Осенью Мария возвратилась в Хэмптон-Корт, чтобы вместе с остальными придворными ожидать родов Джейн. В качестве крестной матери принца она была важной фигурой на празднестве, которое вскоре было омрачено трагическим событием. Несчастная Джейн так и не смогла оправиться после тяжелых родов и вскоре умерла. Говорили также, что виной этому было ее пристрастие к «нездоровой, тяжелой» пище. В общем, едва только кончилось ликование по случаю рождения Эдуарда, как начались приготовления к похоронам Джейн. И опять Мария, как одна из самых близких родственниц умершей, должна была играть на этой церемонии главную роль. Для нее дело осложнялось тем, что Генрих неожиданно покинул мрачный дворец, передав организацию похорон супруги в руки Совета и «главной скорбящей».

Дело в том, что король ужасно боялся смерти и при напоминании о ней каждый раз впадал в панику. Это была настоящая фобия, которая сопровождала его всю жизнь. Он был вечно озабочен составлением лекарств и гигиеной, перед чумой испытывал мистический ужас и страшился всех остальных болезней. Годы спустя один из членов Совета короля Эдуарда вспоминал, что Генрих «не только не мог носить траур по кому-либо, но и был готов сорвать черное одеяние с любого, кто осмеливался надеть его в присутствии короля». Горе Генриха по поводу утраты жены обострялось ужасом перед смертью, поэтому он убежал из дворца, чтобы где-нибудь спрятаться и переждать тревожные времена.

В его отсутствие были проведены все бдения, мессы и процессии, которые на королевских похоронах предписывала проводить традиция. Вначале гроб с телом Джейн установили во дворце. Его окружали только свита и слуги, державшие в руках зажженные свечи. Вскоре им предстояло искать другую работу. Похоронную долю Мария распределила среди них следующим образом: золотой соверен каждой камеристке, сорок шиллингов пажу и три шиллинга личному садовнику королевы в Хэмптон-Корте. Через несколько дней тело было перенесено в королевскую часовню, где герольд Ланкастер повелел всем присутствующим преклонить колени «для вашей благостной милосердной молитвы за душу королевы», а затем подал знак священникам и хору мальчиков начинать траурную панихиду.

Бдения продолжались много дней. Ночью у гроба скорбели священники, церемониймейстеры и стражники, днем со своими дамами их сменяла «главная скорбящая». Ежедневно служили несколько месс, среди них была и жертвенная месса, когда каждый скорбящий во имя упокоения души усопшей давал золотую монету. Наконец 12 ноября, спустя одиннадцать дней после Смерти, тело Джейн препроводили к месту захоронения в часовне ордена Подвязки (Святого Георга) в Виндзоре. Впереди процессии с факелами в руках двигались двести нищих, одетые в одеяния с символикой королевы. За катафалком ехала Мария верхом на коне, убранном в черный бархат, сопровождаемая двадцатью девятью придворными и членами своей свиты. В каждом городе и деревне, через которые следовала процессия, нищие с факелами выстраивались вдоль дороги. На обочинах, наблюдая последний путь королевы, со шляпами в руках стояли крестьяне.

У внешних ворот Виндзора похоронную процессию встретил настоятель собора со своими приближенными. Затем гроб внесли на руках в часовню, где находился облаченный в ризу понтифика архиепископ Кептерберийский с шестью епископами и большим количеством аббатов. Следом за гробом проследовала Мария, сопровождаемая семью дамами и леди Рошфор, несущей шлейф ее платья. Над гробом королевы, не прерываясь ни на ёекунду, целые сутки читали отрывки из Библии, служили погребальные литургии и мессы. Затем жен-щипы-скорбящие накрыли гроб бархатными покрывалами, которыми специально запаслись. Мария как «главная скорбящая» возложила на гроб семь покрывал. После этого гроб с телом Джейн опустили в могилу, вырытую между клиросом и алтарем часовни.

В эпитафии ее сравнивали с птицей-фепикс, которая умирает, подарив королевству другого феникса.

До самого конца правления Генриха Джейн воздавали почести как матери его наследника. Однако враги короля распускали по поводу ее смерти зловещие слухи. Говорили, что Генрих решил не рисковать жизнью сына и приказал лекарям вырезать младенца из утробы матери. Многие придворные к тому времени настолько презирали короля, что не пощадили даже тогда, когда он переживал тяжелейшую личную трагедию.

У Марии в этот скорбный период случилась одна неприятность — во время бдений и месс сильно разболелся зуб. Сразу же после похорон его пришлось удалить. Генрих послал своего лекаря, Николаса Сампсона. Наверное, процеду-ра заняла много времени и Сампсон проявил большое искусство, потому что, кроме жалованья в сорок пять шиллингов, Мария, перед тем как отослать лекаря обратно ко двору, вложила в его кошелек еще шесть золотых монет.

Теперь Марии Тюдор было уже за двадцать. За свою короткую жизнь она пережила больше, чем иные шестидесятилетние придворные, но все это до поры до времени таилось в ее душе, потому что внешность у нее была по-прежнему, как у молоденькой девушки. «У дочери короля такой свежий цвет лица, что ей можно дать лет восемнадцать, от силы двадцать», — писал французский посол Ма-рийак в 1541 году — Марии тогда было уже двадцать пять — и добавлял при этом, что «оиа по праву считается одной из первых красавиц при дворе». Много сведений о характере и привычках принцессы французскому послу сообщила одна из камеристок Марии, которая прислуживала ей с детства. Он писал, что рост у дочери короля средний, она похожа па отца, но шея материнская. Камеристка также сказала Марийаку, что если принцесса выйдет замуж, то «очень скоро заведет детей», имея в виду и то, что она способна выносить ребенка, и то, что у нее есть к этому желание.