Преобразования эти стали результатом целенаправленного движения петровской реформаторской мысли. Петр был убежден, что церковь – человеческий институт, который можно перестроить. Самодержавие в своем развитии подавило многие институты, унаследованные с древнейших времен, шла ли речь о Земских соборах или земском самоуправлении на местах. Церковь, как и упомянутые институты, не могла устраивать самодержца Петра, ибо ее «княжеская» система с элементами независимости выпадала из стройной пирамиды бюрократических учреждений, которые при Петре приобрели регулярность, «правильность», иерархическую простоту. Коллегиальность Святейшего Синода была обусловлена не модой на новинки бюрократической системы, а желанием перекроить церковную систему в полном согласии с принципами не библейской, апостольской, а именно бюрократической иерархии. Государство сделало церковь орудием своей пропаганды и даже политического сыска. По указу 1722 г. священники обязаны были раскрывать тайну исповеди своих прихожан, если узнавали из нее о государственном преступлении. Руководители Синода допрашивали и пытали старообрядцев.
Петр стал также реформатором русского быта. Реформа одежды, внешнего облика, образа жизни запомнилась людям больше всего – такими необычными и суровыми казались современникам эти начинания Петра. Людей хватали в церкви, на улице и овечьими ножницами грубо обрезали у них бороды, кромсали «неправильную» длиннополую одежду. За нарушение царских указов о «новоманирной одежде» людям грозили кнут и каторга. Все это вызывало недовольство подданных Петра. Многим из них казалось, что наступил конец света, что на землю пришел антихрист. Но шло время, вырастали новые люди, которым парик, шпага, выбритый подбородок, высокие красные каблуки и кружева казались привычными и, к ужасу их отцов, удобными.
Петр стремился приучить русских людей и к европейским развлечениям. Одним из них с 1718 г. стали ассамблеи – приемы с танцами и угощениями в богатых домах. Подданные под угрозой штрафов должны были являться на ассамблеи вместе с женами и взрослыми детьми, чтобы там танцевать и веселиться. За соблюдением правил тщательно смотрели особые люди, и нарушителей наказывали с помощью «Большого орла» – огромного, в два литра, кубка водки, который надлежало выпить во что бы то ни стало.
«Всешутейший (или Всепьянейший) собор» – так назывался довольно узкий кружок близких Петру людей, с которыми он проводил время. «Заседания» (или, проще говоря, попойки) «собора» проходили по утвержденному ритуалу. Каждый участник имел свое карнавальное (непристойное) имя, играя в застолье свою шутовскую роль. Сам Петр числился «протодьяконом» «собора», а главой конклава многие годы оставался Никита Зотов, некогда учитель юного Петра. Он носил титул «патриарха князь-папы», которому все участники «собора» шутовски поклонялись. Непременными участниками «собора» являлись и многочисленные придворные шуты, карлы, уроды. «Собор» копировал церковную иерархию, что отражалось в титулах участников, церемониях и ритуалах. И хотя многие считали, что на «соборах» пародируется католицизм, там осмеивалось и православие.
В основе ритуалов «собора» лежала система святочных «передразниваний» реальной, вполне серьезной жизни, средневековый публичный смех с его озорством, беспробудным пьянством, непристойностями и издевательствами над людьми. Душой «собора» был сам царь, который мог бросить все дела, чтобы сочинить очередной шутовской «указ» или «потешный» регламент шутовской церемонии. Цели, которые при этом преследовал сам государь, объяснялись его желанием низвести авторитет церковной организации, упрочить культ светской власти. Впрочем, в окружении соборян-собутыльников он мог расслабиться, отдохнуть. Как человек с фантазией, юмором, энергией, он находил развлечение не просто в попойках, а в «организованном, регламентированном пьянстве», ибо «регулярность» была главным требованием ко всем институтам того времени. Не исключено, что «собор», подобно Эрмитажу Екатерины II, позволял царю в неслужебной, вольной обстановке лучше изучить людей, понять их стремления и характер. Со смертью Петра «собор» прекратил существование, хотя и оставил после себя дурную память как пример диких нравов и самодурства великого реформатора России.
Новое, привнесенное Петром, все глубже входило в жизнь русского общества, особенно дворянского. В 1717 г. появилось на свет пособие для молодых людей о том, как им вести себя в обществе: «Юности честное зерцало». Там, в частности, сказано: «Когда прилучится тебе с другими за столом сидеть, то содержи себя в порядке по сему правилу: во-первых, обрежь свои ногти, да не явится якобы оныя бархатом обшиты, умой руки и сяди благочинно, сиди прямо и не хватай первой в блюдо, не жри как свиния и не дуй в ушное (т. е. в суп. – Е. А.), чтоб везде брызгало, не сопи егда яси, первой не пей, будь воздержан и бегай пьянства».
В «Зерцале» есть целый раздел для девиц, который называется «Девической чести и добродетели венец». В нем перечислены двадцать добродетелей воспитанной девицы. Там же говорится, как не надлежит себя вести порядочной девушке: такая особа «разиня пазухи, садится к другим молодцам и мущинам, толкает локтями, а смирно не сидит, но поет блудные песни, веселитца и напивается пьяна, скачет по столам и скамьям, дает себя по всем углам таскать и волочить, яко стерва, ибо где нет стыда, там и смирение не является».
27 июля 1718 – Казнь царевича Алексея
Как было сказано выше, в 1698 г. Петр заточил свою жену, царицу Евдокию, в монастырь и довольно долго оставался неженатым. Роман с уличенной в измене Анной Монс оборвался осенью 1702 г. Во второй раз Петр женился на простолюдинке Марте Скавронской – Екатерине. Петр очень любил свою жену, как и многочисленных детей, ею рожденных. Иначе складывались отношения Петра со старшим сыном Алексеем. В 8 лет оторванный от матери, он воспитывался отдельно от царя, не стал близким отцу человеком. Да и Петр, занятый делами, не проявлял к мальчику ни ласки, ни внимания. С годами Алексей превратился в противника своего отца, стал ненавистником его дела. Этому содействовали люди, окружавшие царевича. Они смотрели на наследника с надеждой, мечтая о его воцарении. Они верили, что уж тогда вернутся поруганные Петром старые добрые времена.
Петр знал о настроениях наследника и не особенно волновался, пока в октябре 1715 г. жена Алексея, кронпринцесса София-Шарлотта, не родила мальчика, названного Петром. Буквально через 2 недели царица Екатерина родила сына, также получившего имя Петр. Было ясно, что в перспективе, со взрослением этих царевичей, в стране может возникнуть династический кризис. Петр I осознавал опасность, возникшую для детей от любимой жены Екатерины. Ведь за Алексеем и его сыном оставалось преимущественное право на престол. Именно с рождения царевичей царь вступил в острый конфликт с Алексеем, обвиняя его в лени и нежелании быть хорошим наследником, требуя от него, чтобы он либо «изменил свой нрав», либо отказался от наследства. Царевич согласился отречься от наследия и уйти в монастырь. Недоверчивого Петра это не успокоило, и он в начале 1716 г., находясь за границей, в Копенгагене, потребовал, чтобы царевич приехал к нему. Опасаясь за свою жизнь, Алексей по дороге бежал в Австрию, долгое время скрывался от агентов Петра, но был выслежен ими. Один из них, П. А. Толстой, в начале 1718 г. сумел заманить царевича в Россию, пообещав ему от имени Петра безопасность и прощение. Но царевича обманули. Как только он весной 1718 г. вернулся в Россию, отец вынудил его публично отречься от престола и тут же приказал начать расследование по делу о государственной измене сына и его окружения. Алексея пытали, и при этом в камере пыток в Петропавловской крепости присутствовал сам Петр. 24 июня 1718 г. особый Верховный суд приговорил царевича к смерти, и по тайному указу отца его убили. Совершившееся сыноубийство потрясло тогдашнее общество.
Как закончил свои дни царский сын, точно сказать невозможно. Сохранилось некое послание, приписываемое одному из ближайших сподвижников Петра I, генералу А. Румянцеву, который рассказывает своему адресату о казни Алексея в Трубецком бастионе. И хотя подлинность этого письма ставится учеными под сомнение, в нем есть ряд весьма правдоподобных деталей: «Тогда мы, елико возможно, тихо перешли темные упоко и с таким же предостережением дверь опочивальни царевичевой отверзли, яко мало была освещена от лампады, пред образами горящей. И нашли мы царевича спяща, разметавши одежды, яко бы от некоего соннаго страшнаго видения, да еще по времени стонуща… И, не хотяще никто из нас его мирного покоя нарушати, промеж себя, сидяще, говорили: „Не лучше ли-де его во сне смерти предати и тем от лютого мучения избавити?“ Обаче совесть на душу легла, да не умрет без молитвы. Сие помыслив и укрепясь силами, Толстой его, царевича, тихо толкнул, сказав: „Ваше царское высочество! Возстаните!“ Он же, открыв очеса и недоумевая, что сие есть, седе на ложнице и смотряще на нас, ничего же от замешательства (не) вопрошая. Тогда Толстой, приступив к нему поближе, сказал: „Государь-царевич! По суду знатнейших людей земли Русской ты приговорен к смертной казни за многия измены государю, родителю твоему и отечеству. Се мы, по его царского величества указу, пришли к тебе тот суд исполнити, того ради молитвою и покаянием приготовься к твоему исходу, ибо время жизни твоей уже близ есть к концу своему“. Едва царевич сие услышал, как вопль великий поднял, призывая к себе на помощь, но из этого успеха не возымев, начал горько плакатися и глаголя: „Горе мне бедному, горе мне, от царской крови рожденному!“… А как увидали, что царевич молиться не хочет, то, взяв его под руки, поставили на колени и один из нас, кто же именно от страха не упомню, говорить за ним начал: „Господи! В руци твои предаю дух мой!“ Он же, не говоря того, руками и ногами прямися и вырваться хотяще. Той же, мню, яко Бутурлин, рек: „Господи! Упокой душу раба твоего Алексея в селении праведных, презирая прегрешения его, яко человеколюбец!“ И с сим словом царевича на ложницу спиною повалили и, взяв от возглавья два пуховика, главу его накрыли, пригнетая, донеже движения рук и ног утихли и сердце биться перестало, что сделалося скоро, ради его тогдашней немощи, и что он тогда говорил, того никто разобрать не мог, ибо от страха близкия смерти, ему разума помрачение сталося. А как то совершилося, мы паки уложили тело царевича, яко бы спящаго, и, помолився Богу о душе, тихо вышли».
