Вот так быстро и просто Василий Иванович покончил с последней русской республикой.
Больше не было никакого народоправства.
Последним хотя бы противоположным Москве оплотом инакомыслия была Рязань. Нои Рязань, которую столько раз жгли, уничтожали и разоряли и которая восстанавливалась и продолжала свою жизнь, погибла не от внешнего врага, а от все той же сильной московской руки, собирающей крепкое государственное тело. Через десятилетие после Пскова Рязанское княжество стало московской территорией. Москва практически собрала свое тело, сделав все, чего она касалась, московским. Для того чтобы все унифицировать и обезличить, и переселялись целые слои русского населения из края в край. На чужбине худо было не только жителям вольного северо-запада, точно так же там страдали и переселенные из московского мира люди.
Хорошая ведь идея: смешать народы так, чтобы они навсегда забыли, кто они такие, какая у них была история, чтобы они жили, зная только одну историю — историю Московской Руси.
А о Новгороде и его славе вспомнили только тогда, когда эта слава древних очень потребовалась для повышения рейтинга самой Москвы, точнее, тогда уже Российской империи. Это случилось как раз в тот знаменательный год, когда Костомаров читал свою лекцию о древнем Новгороде потомкам московских переселенцев, которые искренне считали, что они-то и есть наследники славы великого города.
Самодержавная реабилитация Новгорода
Это было бы печально, если бы не так смешно: в год 1862-й, тотчас после отмены сверху крепостного строя, в России был объявлен государственный праздник — Тысячелетие России. Как раз в преддверии этого самого торжества Николай Иванович Костомаров и читал свою знаменитую лекции о Господине Великом Новгороде, читал ее в Дворянском собрании этого давно уже не народоправческого Новгорода и был обласкан собравшейся публикой. Учитывая то, что я имела счастье изложить по работам Костомарова выше, лекция воистину была замечательная. Она так безжалостно раскрывала тайны московской политики далекого прошлого, что в живущей в празднике реформы 1861 года стране не могла не затронуть умы и чувства сограждан. Костомаров четко и просто объяснил, как убивали Новгород. Он назвал и имя убийцы. Но в зал, где он читал такую лекцию, не пришли почему-то жандармы, не арестовали профессора и не повели его под руки для пристрастного допроса. Почему? Забавно, но в тот волшебный год слава Новгорода сияла немеркнущими лучами! По случаю памятной даты город был объявлен чуть ли не колыбелью рево… извините, грядущей России и сердца ее Москвы, или, как в торжественной речи сказал проникновенно Александр Второй, — «колыбелью царства Всероссийского».
С него, с Новгорода, по тогдашним понятиям, и начиналась эта будущая великая империя. Ведь не куда-нибудь, а в Новгород княжить и володеть явился призванный легендарный Рюрик. Так что можно было стереть Новгород как слишком вольный город, заселить его чужим московским народом, а через четыреста лет устроить грандиозное празднование его далекой славы. Стертый и ничего более не значащий, он никакой угрозы для имперского сознания не представлял. И лекция Костомарова — тоже. Александр Второй, сменивший своего отца Николая, сам контролировал этот масштабный проект, в котором были задействованы и толпы народа, и открытие памятника Тысячелетию, и даже присутствие в захудалом Новгороде императора. Да и вправду-то — какой праздник без царя?
При батюшке тогдашнего императора призвание варягов в 862 году по Начальной летописи воспринималось точно по «Истории» Карамзина. Для тогдашних историков, во всяком случае — для большинства, это призвание было неоспоримым фактом, даже о дате его не следовало делать безосновательные предположения: сказано, что в 862, значит — так и есть, Николай даже издал специальное повеление «об утверждении 862 года началом Российского государства». Это было не завоевание норманнскими разбойниками разобщенных славянских племен, а, по словам Карамзина, добровольное уничтожение древнего народного правления, то есть того самого народоправства, о котором с такой теплотой писал Костомаров. Рупором этой официальной верноподданнической идеи был главный противник Костомарова историк Погодин. Погодин особо упирал на добровольную передачу власти и земли мудрому чужеземному князю. Это была, как он выражался, полюбовная сделка, и если на Западе все происходило от завоевания, то у нас происходит по призванию. Не только в Новгороде, даже и в Киеве, добавлял он, передача власти произошла совершенно мирным путем. Как пишет об этом наша современница О. Майорова, «отстаивая свою позицию, Погодин еще в 1840-е годы нашел остроумный выход из положения, прибегнув к сюжетной инверсии: о существе исходного события он судил по результатам. Погодин признавал: „Призвание и завоевание были в то грубое, дикое время, положим, очень близки, сходны между собою, разделялись очень тонкой чертою, — но разделялись!“ Доказательством служили отнюдь не летописные свидетельства, не вновь найденные источники, не сопоставление фактов, но последующая и текущая русская история — то есть плоды призвания: „Тонкое различие зерен, — писал Погодин, — обнаруживается разительно в цветах и плодах". Союз любви, соединяющий монарха с подданными на всем видимом пространстве русской истории, — неопровержимое и, пожалуй, главное свидетельство некогда заключенной „полюбовной сделки“… В России, утверждал Погодин, „самое завоевание не имело характера западного": „Наш народ подчинился спокойно первому пришедшему", поскольку наделен „двумя высочайшими христианскими добродетелями, коими украшается наша история", — „терпением и смирением". Отсюда оставался один шаг до благостной картины всего имперского нарратива русской истории, и Погодин этот шаг сделал: „Киев еще менее покорил себе древлян или радимичей, нежели Москва покорила Тверь или Россия — Финляндию… наш государь был званым мирным гостем, желанным защитником, а западный государь был ненавистным пришельцем, главным врагом, от которого народ напрасно искал защиты"». В духе полного счастья и единения и был проведен новгородский государственный праздник.
Сценарий этого грандиозного театрального действа предполагал ликующие толпы народа и явление главного героя — Рюрика. Роль Рюрика с энтузиазмом выполнял сам император. Как пишет Майорова, «открывался праздник прибытием в Новгород парохода с царем. Александр с семьей и огромной свитой плыл по реке Волхов от Соснинской пристани до Новгорода, где ему была подготовлена пышная встреча. Собственно, речное сообщение с Новгородом было тогда самым удобным, и можно было бы считать, что чисто прагматические соображения диктовали выбор этого пути, если бы на следующий день, под конец праздника, царь вновь не предпринял путешествия: он поплыл на катере от Новгорода до Рюрикова Городища — легендарного места обитания Рюрика. В обеих поездках Александра встречали ликующие толпы. Согласно замыслу, в ходе торжества разыгрывалась ситуация прихода правителя к народу. Когда царь только плыл в Новгород, берега близ деревень украшены были декорациями из зелени, вензелями их величеств и разноцветными флагами; народ собирался густыми толпами, приветствовал и провожал проходивший пароход громкими, Ура“».
Некто Василий Колохматов, автор посвященной празднику брошюры для народа, рассказывал, что в ожидании царя «все население Новгорода покрыло берега Волхова, мост, всю набережную до царской пристани и от нее до крепостной стены»: «Надо было видеть эту огромную массу народа, оставившего домы свои пустыми, чтобы взглянуть на своего державного Отца!» Наконец, по словам Валуева, организатора и официального интерпретатора торжества, «толпы народа уходили далеко от города по обоим берегам реки в надежде несколько ранее завидеть приближение парохода, на котором ожидалось прибытие государя… у пристани и в городском саду столпились еще более густые массы народа», а перед самым появлением парохода начался звон во всех церквах: «Была торжественная минута. Со всех сторон слышалось: „Царь едет! Царь едет!“ — и эти возгласы звучали необыкновенным умилением. Звон продолжался с лишком четверть часа, прежде чем мы ясно могли увидеть приближающиеся пароходы. Раздались громкие, затем уже не умолкавшие крики „ура“. Я был свидетелем всеобщего порывистого одушевления. Лица всех званий и возрастов ему одинаково поддавались…» Далее Александр следовал на Рюриково Городище, тут уж корреспонденты, захлебываясь от восторга, описывали и вовсе чудовищные проявления народного экстаза: люди бросали под ноги царю поддевки и платки, падали на колени, словом, был полнейший народный ор и визг. Это все должно было символизировать неразрывную связь императора с его народом. Даже вполне трезвые и спокойные люди вроде поэта Тютчева поддались всеобщему безумию: им, действительно, грезилось, что время обратилось вспять, — и это тот самый Новгород, и это тот самый Рюрик, который одновременно и Александр, и это миг вечной славы, лежащей за далеким прошлым. Маршрут царя был выверен безукоризненно, точно по летописям. С Городища он шел на молебен в Софийский собор, а народ, который весь вместиться туда не мог, стоял на коленях по всей Софийской площади. Потом начинался крестный ход: «митрополит Петербургский и Новгородский Исидор, архиереи, придворные певчие вышли на площадь и объединились здесь с местным духовенством, которое несло хоругви, кресты и иконы. Александр II, императрица, наследник престола и свита сопровождали церковное шествие, певчие пели „Спаси, Господи, люди Твоя", а в войсках музыканты играли „Коль славен наш Господь в Сионе". Затем последовало молебствие, подававшееся прессой как визуальное подтверждение мифологии „полюбовной сделки"».
