Ты зовешь или пророчишь?
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу...120
В Пушкинскую эпоху - о чем уже шла речь - стихи обычно имели вполне определенную практическую направленность. Но данное стихотворение Пушкин озаглавил так: "Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы". В заглавии этом есть явный оттенок извинения: поэт словно оправдывает им свое стихотворение, запечатлевшее бездейственное, пассивное и сугубо личное, ничем, кажется, не связанное с жизнью других людей переживание. Чего, мол, не сочинишь в томящем одиночестве бессонной ночи! - вот что, в сущности, подразумевает это заглавие.
Чувства, воссозданные в стихотворении, смутны и невольны, они не приводят к какому-либо итогу, "смыслу": речь идет лишь об искании некого "смысла" - к тому же, возможно, и тщетном искании. И если сравнить стихотворение с точки зрения выраженных в нем мыслей и чувств с такими пушкинскими стихами, как " Пророк", "Стансы", "Клеветникам России" или "Я памятник себе возник нерукотворный...", оно окажется не слишком "значительным"... И сам Пушкин, по-видимому, опасался, что стихи именно так и будут восприняты. Предварив их "оправдывающим" заглавием, он все же за семь лет, которые ему оставалось жить, так и не обнародовал их. Лишь после его гибели стихи были напечатаны, однако в течение нескольких десятилетий они не были по достоинству оценены. Лишь в ХХ веке стихи эти были причислены к высшим творениям поэта.
Мысли и чувства, выраженные в слове,- или, что в принципе то же самое, слово, речь, выражающая мысли и чувства,- это именно материал, из которого творит поэт. Подлинная суть и ценность пушкинского стихотворения заключена в поэтическом мире, созданном из слов, выражающих мысли и чувства (которые сами по себе не обладают художественной ценностью).
То, что называют "поэтическим миром", имеет, прежде всего, непосредственно ощутимое, объективно-предметное воплощение в звуковом строе поэзии. Если внимательно вслушаться в пушкинское стихотворение, можно установить, что в его звучании первостепенную роль играют чередования и сочетания трех звуков - т, ш и н (напоминаю, что звуки ч и щ - это сложные, составные звуки, включающие в себя как свои элементы "укороченное" звучание и т и ш). Каждый из названных трех звуков встречается в пушкинском стихотворении в несколько раз чаще, чем любой другой согласный звук, а совместное количество этих трех звуков составляет более половины (!) всех согласных звуков стихотворения (в котором, кстати сказать, представлены и остальные согласные звуки русской речи - б, в, г, д, ж, з, к, л, м, п, р, с, ф, х). Не менее важно, что т, ш, н и их сочетания составляют основу всех рифмующихся слов, - то есть наиболее выделенных, наиболее ощутимых слов стихотворения (огня-меня, докучный-однозвучный, лепетанье-трепетанье, беготня-меня-дня, шепот-ропот, хочешь-пророчешь, хочу-ищу).
Таким образом, указанные звуки и различные их сочетания (нт, чн, тч, тн, нч, шнч, шт, чш, тш и т.д.) определяют все звучание стихотворения в целом, создавая своеобразную внешнюю, непосредственно ощущаемую реальность поэтического мира.
Характеризуя роль звуков в поэзии, чаще всего говорят о "звукоподражании". В известном смысле это верно, и в разбираемых стихах также можно бы "услышать" своего рода воспроизведение реальных ночных звуков - неясных шорохов и шелестов, тиканья часов (вслушайтесь: "ход часов лишь однозвучный"), неких приглушенных голосов, сливающихся в смутный шум. Однако поэзии, как и музыке, присуще (в подавляющем большинстве случаев) отнюдь не прямое, буквальное звукоподражание, а создание в тех или иных отношениях соответственного, эквивалентного сочетания звуков. Пушкин не подражал ночным звукам, но создал свою "музыку" ночи.
И это первая, чисто внешняя примета поэзии. Повторы и сочетания т, ш, н образуют звучащую реальность поэтического мира.
Но тут искушенный читатель может прервать меня и спросить": а в чем здесь, собственно, творческое достижение? Ведь не так уж трудно сложить стихи, в которых будут постоянно повторятся и сочетаться те или иные звуки, - для этого достаточно, как говорится, хорошо набить руку.
И это действительно так. Дело в том, однако, что специальный, нарочитый подбор звуков в стихе всегда совершенно отчетливо слышен и неизбежно производит впечатление искусственности. Истинные поэты вводят в свои стихи нарочитую "звукопись" лишь в особых случаях, в качестве своего рода эффектного жеста, который как бы оговорен, оправдан (вот, мол, и так можно). Всем известная строка
Шипенье пенистых бокалов...
именно такова. Но если бы все строки произведения были "сделаны" в этом духе, поэзия исчезла бы, остались бы одни звуковые эффекты.
Звуковой состав и строй "Стихов, сочиненных во время бессонницы" создает поэтический мир отнюдь не просто потому, что в нем есть обильное нагнетание, повторы и сочетания трех звуков, но потому, что эта звучащая стихия всецело органична. Пока мы не вслушаемся специально, с известным даже усилием, напряжением в этот звуковой строй, мы не заметим ничего необычного: перед нами как бы самая естественная речь. Более того, явно нельзя найти в этом пушкинском стихотворении хотя бы одно слово, о котором можно было бы сказать, что оно введено в стихи ради имеющихся в этом слове звуков, - чтобы поддержать, укрепить звуковой строй целого. А ведь это всего три повторяющихся звука составляют более половины согласных этого стихотворения!
Поэт не "мастерил", а творил свои стихи, с очень большой степенью вероятности можно утверждать, что он вообще не думал отдельно о звуках: он создавал поэтический мир, в котором необходимую роль играют звуки, но создавал его как органическую целостность.
Если бы звуки "подбирались" отдельно, специально, они бы и оказались отдельным, "специальным" звуковым эффектом, а не неотъемлемой звучащей реальностью поэтического мира, сотворенного Пушкиным.
Правда, это не вся чувственно воспринимаемая реальность поэтического мира, а лишь одна его сторона, не существующая вне другой - ритма. Именно и только в "магнитном поле" ритма по-настоящему живет звуковой строй стихотворения. Уже говорилось, что ключевые звуки стихотворения особенно выделены в рифмах. Однако и все взаимодействие этих звуков обусловлено ритмом, который одновременно и членит, и объединяет элементы стихотворения.
Но, выделяя, подчеркивая и в то же время связывая звуки, ритм имеет прямое отношение и к более глубокому слою поэтического мира. Он прочно соотнесен с непосредственно значащим (а не только звучащим) строем стихотворения - его синтаксически-интонационной структурой.
Первая строка стихотворения
Мне не спится, нет огня
по своему строению являет собой вполне "обыденную", так сказать, информационную фразу. Но в то же время - это стройный хореический стих с ударением на нечетных слогах (что, конечно, вполне ясно обнаруживается, когда мы воспринимаем вторую, третью и дальнейшие строки). Это сочетание естественной простоты синтаксически-интонационного строения со строго соразмерным "искусством" стиха особенно наглядно выражается в строках, представляющих собой как бы невольные, неожиданные вопрошания:
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шепот?
От меня чего ты хочешь?
Ты зовешь или пророчишь?
Дело, понятно, не в том, эти строки ритмизированы: дело в том, что они совершенно естественно построены. Пушкин записал однажды: "Я думал стихами о..." (о чем - неизвестно: запись оборвана). Человек, изучивший чужой язык, только говорит на нем, а думает он, как правило, на родном языке, уже потом, переводя свою думу на другой язык: точно так же подавляющее большинство пишущих стихи "думает" прозой и лишь переводит свою думу в стихи. И это можно ясно увидеть, разглядеть в их стихах, которые всегда отмечены печатью "неестественности".
Между тем в строках Пушкина, в их строении нет ничего неестественного: иначе вроде бы и сказать невозможно.
Здесь не исключено одно недоумение: выше говорилось, что искусство слова не есть слово, не есть речь, а теперь идеалом поэзии вдруг объявляется естественное строение речи... Но данное противоречие как раз и составляет одну из глубоких основ поэзии вообще.
