Осенью 584 г. Брунгильда безусловно обладала властью, богатством и влиянием, необходимыми для устранения Хильперика. За несколько недель до убийства ее послы жили при нейстрийском дворе и имели физическую возможность заказать услуги убийцы. Однако ничто не позволяет сказать что-либо сверх того. Человеку, убившему короля, удалось скрыться.
В тот момент никто по-настоящему не пытался выяснить, кто стоял за ним. Епископ Маллульф Санлисский, ждавший в Шеле приема у короля, довольствовался тем, что омыл тело покойного и обрядил его в лучшие одежды. На корабле тело Хильперика привезли в Париж — город, который он всегда мечтал сделать столицей, но в полной мере этого так и не добился. Там его похоронили рядом с его дядей Хильдебертом I в церкви, которая была посвящена святому Винценцию, а сегодня известна под названием Сен-Жерменде-Пре{397}.
Когда весть об этой кончине достигла Бургундии, королю Гунтрамну хватило утонченности, чтобы обильно оплакать ее. Эти братские слезы были оценены{398}. Зато Григорий Турский предпочитает обойти молчанием реакцию Брунгильды, которая несомненно выказала меньше печали. Что касается Фредегонды, она не присутствовала на погребении мужа. Зная, что теперь у нее есть все основания опасаться за будущее, она укрылась в Парижском соборе и не посмела даже перейти Сену, чтобы присоединиться к процессии. Через девять лет после Брунгильды, в том же городе и в довольно похожей ситуации, Фредегонда испытала на себе, что значит овдоветь.
ГЛАВА VIII.
КОРОЛЕВА-МАТЬ АВСТРАЗИИ (584–592)
Пусть в раннем средневековье женщины оказывались вдовами чрезвычайно часто, их положение от этого не становилось легче. В самом деле, когда женщина теряла мужа, исчезал человек, которым был одновременно ее опекуном по закону и физическим покровителем. Эта ситуация обрекала некоторых крестьянок на нищету и многих аристократок на отправку в монастырь. Но это ли было самым трагичным? Ведь вдова страдала прежде всего от потери существа, с которым ее часто связывала настоящая любовь, о чем мы слишком легко забываем при виде отталкивающего зрелища браков по расчету. Фортунат в одном из стихов времен убийства Сигиберта описал смерть супруга в таких патетических словах:
Новобрачная — и вдруг уже вдова. Из свадебного покоя — к могиле, столь быстрый переход от белого к черному; она обнимает застывшее тело, перед которым пылала жаром, устраивает похороны и, после того как так не вовремя сыграла свадьбу, украшает, увы, могилу тем, чем раньше было накрыто ложе. <…> Она напрасно домогается от могилы утешений; теперь она сжимает останки того, чье тело обнимала прежде. Она исходит слезами, эпитафия печальна: посвящая себя мертвым, любовь теряет зрение. Кто мог бы рассказать о несчастьях женщины из народа? Едва ли поддается описанию и скорбь королевы, оставшейся вдовой{399}.[78]
Вот сторона вдовства, пренебрегать которой было циничным.
Тем не менее у этой трагедии были важные имущественные последствия, причем не всегда негативные. Действительно, после смерти мужа женщина вновь получала право распоряжаться своим приданым и при некоторой удачливости и ловкости могла лично управлять собственными владениями и владениями детей. Эта удобная возможность, законная или нет, не была характерна для варварских королевств Запада. В той же середине 580-х гг., но очень далеко от Австразии, вдова по имени Хадиджа стала таким образом одной из самых богатых купчих Мекки; женщина с головой, умело руководившая хозяйством и поощрявшая новые духовные течения, она решила повторно выйти замуж за безвестного, но многообещающего молодого человека — Мухаммеда, будущего пророка ислама.
Для дам из элиты франкского мира смерть супруга тоже могла стать ступенькой к личной самостоятельности. Некоторым удавалось самим выбрать себе нового супруга. Другие опирались на детей и на группировку союзников, чтобы сохранить социальный уровень, не отказываясь от независимости. Таким образом и Брунгильде удалось добиться, чтобы ее признали регентшей собственного королевства; она никогда не могла бы претендовать на подобную власть, если бы Сигиберт остался жив или если бы ее брак с Меровеем оказался длительным. Таков был парадокс вдовства — испытания, которое могло повлечь за собой как упадок, так и триумф{400}.
В конце 584 г. Фредегонда знала, какой выбор перед ней стоит. Ей нужно было либо отойти в тень, либо суметь захватить регентство; для этого она обязательно должна была сохранить Нейстрию, обезглавленную в результате смерти Хильперика. А ведь Брунгильде совершенно невыгодно было допускать сохранение королевства, которое столь часто проявляло к ней враждебность и, главное, своим существованием оттягивало возможное воссоединение Regnum Francorum в руках ее сына Хильдеберта И. Соперничество обеих вдов становилось неизбежным.
НАСЛЕДСТВО ХИЛЬПЕРИКА (584–585)
Наперегонки к Парижу
Сцены, разыгравшиеся после смерти Хильперика, были удивительно похожи на сцены, какие мы видели после убийства Сигиберта в 575 г. То же беспорядочное бегство из дворца, отдельные чиновники которого пытались спасти карьеру или жизнь, перебегая ко двору Хильдеберта II; чтобы не являться с пустыми руками, они прихватывали нейстрийскую королевскую казну. Таким образом Брунгильде достался золотой миссорий, который несколько лет назад заказал Хильперик, оплатив за счет податей, взятых с аквитанских городов{401}. Еще ценней были дипломатические архивы нейстрийского дворца, на которые королеве удалось наложить руку; их заботливо сохранили, и годы спустя они оказались очень полезными{402}. В этой атмосфере всеобщего грабежа кое-кто проявил более прозаические интересы: так, аристократ по имени Нектарий довольствовался тем, что присвоил окорока и изысканное вино, найденные в погребах дворца Хильперика{403}.
Однако для Галлии в целом исчезновение повелителя одного из трех королевств означало появление значительной бреши. Многие города Луары и Аквитании ненавидели короля, который их аннексировал и обременил налогами, но смерть государя означала, что исчез главный регулятор конфликтов. Города или родственные группы, желавшие сцепиться меж собой, теперь могли это делать беспрепятственно. Так, Орлеан и Блуа вступили в войну с Шартром и Шатодёном из-за споров, которые выглядят чисто локальными{404}. Дороги стали небезопасными, поскольку магнаты также дали волю своим хищническим инстинктам. На свадебный кортеж Ригунты, уже частично разграбленный по дороге, во время его проезда через Тулузу вновь напал герцог Дезидерий; лишившись всего приданого, меровингская принцесса была вынуждена отказаться от брака{405}. Лучше плохой король, чем совсем без короля, и над этим уроком размышлял сам Григорий Турский.
Что касается Фредегонды, то ее положение напоминало, как уже говорилось, положение Брунгильды десять лет назад. Как и ее невестка, она сумела спасти только личные сокровища, поместив их в Парижский собор под охрану епископа Рагнемода. Ей тоже не удалось добиться, чтобы магнаты сохранили ей верность. В частности, камерарий Хильперика Эберульф отказался защищать королеву{406}. Остальная аристократия выжидала, кто захватит власть, а до этого не желала занимать какую-либо позицию. Верность королеве изъявили только чиновники Ансовальд и Авдон, не принадлежавшие, конечно, к числу самых могущественных в Нейстрии{407}.
Однако, как и Брунгильда до нее, Фредегонда сохранила козырную карту в лице своего сына — теоретического наследника королевства Хильперика. Она спешно сумела — неизвестно как — переправить его из Витри в Париж. Нужно еще было, чтобы четырехмесячный ребенок пережил кризис наследования. Зная, что на Хильдеберта II рассчитывать не приходится, Фредегонда написала Гунтрамну, предложив ему стать приемным отцом ребенка{408}. Взамен король Бургундии мог обеспечить себе регентство в Нейстрии до совершеннолетия короля. Конечно, на Гунтрамна легла бы моральная обязанность возвести новорожденного на трон и предоставить его матери поддержку и защиту.
И вот короли Австразии и Бургундии наперегонки поспешили к Парижу, один — чтобы устранить сына Хильперика, другой — чтобы защитить его. В момент убийства дяди Хильдеберт II находился в области Mo — города, скажем мимоходом, очень близкого к Шелю, словно австразийцы к чему-то готовились. Король, которого несомненно сопровождала мать, выдвинулся к Мелёну{409}.[79] Но Гунтрамн, который тоже был недалеко, опередил его и вступил в Париж для помощи Фредегонде.
