Нам оставалось утешаться такими броскими заголовками в зарубежной печати: «Первый сателлит говорит по-русски», «Почему американцы опаздывают?», «Эйзенхауэр знал о русских ракетах», «Луна, созданная руками человека, вращается вокруг Земли». Все это сопровождалось схемами, фантастическими рисунками будущих спутников, прогнозами и портретами специалистов, среди которых не было ни единого действительного участника создания нашей Р-7 и наших спутников. Немцы, работавшие на острове Городомля, вели себя скромно. Они не претендовали на лавры участников создания первой «искусственной луны». Судя по тем публикациям, к которым мы имели доступ, они не высказывались однозначно о том, кто же на самом деле все это создал.
Впрочем, идущее следом за нами более молодое поколение специалистов пока еще не стремилось к славе. Даже наоборот, окружавшая нашу работу атмосфера секретности и закрытости льстила их самолюбию, удовлетворяя патриотическое чувство личной причастности к великим историческим событиям.
Молодой начальник отдела управления Игорь Юрасов во время моей болезни заменял меня на полигоне. Испытательная деятельность ему явно нравилась больше, чем исследовательская работа в лаборатории. Он пришелся по душе нашему главному испытателю Леониду Воскресенскому. Вскоре после моего появления на работе Королев предупредил меня:
– Передай своему Игорю, «что позволено Юпитеру, то не позволено быку».
СП имел в виду лихое поведение Воскресенского и неумеренное употребление им алкогольных напитков. В этом отношении, по мнению Королева, Игорь Юрасов составлял ему компанию.
– Что касается Леонида, – сказал СП, – то я ему все выговорил и даже обещал пожаловаться Елене (имелась в виду жена Воскресенского Елена Владимировна), а Игоря ты постарайся укротить сам^
Королев не ограничился только воспитательным разговором. Он усилил руководство испытателей. Евгений Шабаров и Борис Дорофеев были назначены помощниками Главного конструктора по испытаниям. Несмотря на небольшие разногласия среди ведущих испытателей, все они работали с полным взаимопониманием и очень дружно.
На полигоне часто бывал глава нашей ракетной электротехники Андроник Гевондович Иосифьян – директор НИИ-627. Не являясь сторонником сухого закона, он, тем не менее, предложил ввести нормирование на употребление спиртных напитков для руководящего состава. Им предлагалась и единица измерения, определяемая «количеством грамм на рыло в час». Это была шутка, но тем не менее проблема алкогольных излишеств на полигоне приобрела такое звучание, что военные власти приказом ввели сухой закон. Его нарушение могло испортить карьеру. Представители промышленности были предупреждены о немедленной высылке с полигона в случае, если попадутся с поличным. Однако и здесь был лишь подтвержден многовековой опыт – никакими запретами уберечь от принятия лишних «грамм на рыло в час» невозможно.
В этой связи Юрасов мне пожаловался, что «на трезвую голову Воскресенский ни за что бы не согласился снова пускать шестую машину».
Речь шла о попытке повторного использования пакета номер шесть. В июне 1957 года из-за ряда дефектов, я уже об этом писал, ракета была снята со старта. Она прошла профилактику двигателей, все виды испытаний и снова появилась на старте. 12 марта 1958 года при попытке пуска прошло аварийное выключение двигателей после выхода на первую промежуточную ступень. Виновным снова явился главный кислородный клапан блока «Г», который из-за разрушения разрывного болта открылся преждевременно. «Ну как тут не стать суеверным. Это заговоренная ракета, и ее надо убрать с полигона, чтобы другие не испортила», – такие шуточки отпускали испытатели.
29 марта, наконец-то, ракета со счастливым номером десять вполне благополучно ушла со старта. Это был восьмой по счету пуск, но, за вычетом двух спутниковых, шестой по межконтинентальной программе.
Камчатка доложила, что головная часть, судя по воронке, дошла без разрушения. Отклонение по дальности: перелет 7,5 км и вправо 1,1 км. Прием телеметрии за восемь секунд до встречи с землей подтвердил, что головка не разрушилась в атмосфере. Тем не менее телеметристы, проявив пленку, как правило, портили настроение кому-нибудь из главных. На этот раз нестабильно работала СОБ – шли ложные команды. Наземные пункты радиоуправления не отработали программы слежения по тангажу. Спор шел между радистами -наземщиками и бортовиками, – кто больше виноват?
Что ни пуск, то какой-либо новый отказ! Тем не менее ракеты на технической позиции вошли в режим «потока». Через три дня после первого в основном нормального пуска на старте появилась еще одна «счастливица» – ракета номер M1-12. 4 апреля состоялся пуск. Камчатка в первом докладе испугала, что снова не было приема телеметрии головной части и в квадрате возможного падения новой воронки не обнаружено. Однако на следующий день обрадовали: есть воронка, но перелет 68 км и отклонение вправо 18,2 км. Опять объяснение дал анализ телеметрии: на 142-й секунде полета на центральном блоке прекратилось слежение по программе антенны радиоуправления – по-видимому, вышел из строя механизм программного слежения.
Несмотря на такое количество серьезных замечаний, ЛКИ боевых ракет снова были прерваны космическими пусками. Дошла очередь до объекта «Д», которому суждено было стать полноценным спутником Земли.
Третий спутник, в отличие от двух первых, готовился без авралов, с участием многих ученых, которые были привлечены к этой программе еще в 1956 году. Особое внимание подготовке этого спутника уделял Келдыш. Он проводил много сборов и совещаний, примирял противоречия, возникавшие между нашими «ракетными» интересами и устремлениями «чистой» науки. Основные страсти разгорались в борьбе за выделение объема и массы для научной аппаратуры.
В апреле при пуске объекта «Д», который должен был стать третьим советским спутником, наша Р-7 снова решила показать свой норов – она отправила «за бугор» полезный груз со всеми его драгоценными научными приборами. Келдыш и все молодое космическое научное сообщество были в трауре. Но Королев не сдался.
На заводе шла сборка дублера спутника. СП собрал всех своих приближенных, объявил, что, несмотря на неудачу, каждому выплачивается крупная премия при условии, что все остаются на полигоне и готовят следующий носитель. Пуск необходимо провести в середине мая. Он с Келдышем улетает в Москву для форсирования подготовки нового третьего спутника. Нелегкое это было решение, но выхода не было. Обязательства по пуску «научной лаборатории в космосе» уже были даны Хрущеву.
На событиях, связанных с третьим спутником, стоит остановиться особо.
15 мая 1957 года мы, поздравляя друг друга с первым пуском, утешались тем, что так и должно быть – «первый блин всегда комом». 15 мая 1958 года было определенной компенсацией за этот «первый блин». На ракете Б1-1 был выведен на орбиту третий советский ИСЗ. Внушительная масса спутника 1327 кг, из которых 968 кг приходилось на научную и измерительную аппаратуру, снова вызвала восторженные отзывы в прессе.
Это был действительно первый автоматический космический аппарат. Он нес двенадцать научных приборов, богомоловскую систему телеметрии «Трал» с запоминающим устройством и приемоответчик «Рубин» для контроля орбиты. Это был первый космический аппарат, на котором установили командную радиолинию, разработанную новым для нас смежником НИИ-648. Теперь этот институт называется НИИ точных приборов.
В 1956 году институт возглавил очень энергичный, инициативный радиоинженер Армен Сергеевич Мнацаканян. Под его руководством разрабатывались КРЛ – командные радиолинии – для наших новых космических аппаратов, а позднее для кораблей «Союз» коллектив Мнацаканяна стал разрабатывать радиосистемы поиска и сближения в космосе.
Третий спутник был космическим аппаратом, потребовавшим разработки сложной схемы электропитания, программного и командного управления разрозненной научной аппаратурой. Эти разработки были поручены двум молодым инженерам, незадолго до этого направленным в ОКБ-1 по окончании Таганрогского радиотехнического института. Юрий Карпов и Владимир Шевелев были в числе молодых специалистов, оказавшихся у самого начала рождения идей космической электротехники и автоматики. Когда наши работы по космическим системам приобрели большой размах, эти два «самых высоких в ОКБ-1 мужика» стали концентраторами идей и принципов разработки систем управления космическими бортовыми комплексами (СУБК). Третий спутник был для них первой по-настоящему серьезной инженерной задачей. В последующие годы тесное общение с Юрием Карповым и коллективом, который он возглавил, было всегда интересным не только в служебно-инженерном, но и личном, человеческом смысле.
Среди многих инженеров, с которыми мне довелось непосредственно и повседневно работать в последующие десятилетия, Юрий Карпов, Владимир Шевелев, Исаак Сосновик, Владимир Куянцев и сгруппировавшиеся вокруг них схемщики и автоматчики пробуждали особые чувства теплоты, взаимной симпатии и принадлежности к новой общности, по выражению Королева, «заржавленных электриков». На работе и в жизни они придерживались принципа «один за всех и все за одного».
