Перед группой «товарища Семена» – отныне он действовал под таким псевдонимом – была поставлена непростая задача: разведать движение немецких частей, местонахождения штабов, аэродромов, складов; по возможности провести диверсии.
14 сентября – через месяц – ему надлежало вернуться обратно, за линию фронта, но возвратился он только через год.
Злоключения Калабалина начались с первых же минут выполнения спецзадания. Инструктор, который отвечал за выброс разведчиков, приехал на аэродром пьяным в стельку. Только с грузовым парашютом провозился он целых 20 минут. В результате группа оказалась разбросанной далеко друг от друга, а кружащий на одном месте самолет был замечен немцами. Начались поиски диверсантов.
Но Калабалин ничего этого пока не знал. Всю ночь он разыскивал своих товарищей и только под утро встретил двух членов группы – остальных десятерых «товарищ Семен» больше никогда не видел.
Из показаний Калабалина (21 сентября 1942 года):
«Примерно в 10 час. выставленный в дозор радист окликнул меня: „Товарищ командир, идите сюда – тут партизаны!“
Не зная, кто те, которые обнаружили нас, да и встреча с партизанами не входила в наши планы, я дал громко команду: «Товарищ лейтенант, обеспечить прикрытие пулеметами фланги, станковый в центре, автоматчикам прикрыть тыл!» – а своему телохранителю тихо сказал: – что бы ни было, с радистом уходите, ищите встречи с остальными и груз, и направился к группе вооруженных людей.
Их было человек 25–30, заметил три ручных пулемета, остальные были вооружены винтовками, гранатами. Действовали отдельными группами-полукольцом по отношению к нам. Подойдя к ним, поздоровался и приказал радисту отправиться в расположение отряда, а сам решил отвлечь незнакомцев хотя бы ценой своей жизни и прежде всего мне хотелось сохранить радиста, т. к. без него наша задача в своем выполнении была бы малоценна.
Неизвестный отряд подходил к нам с опаской и рад был уйти, довольствуясь тем, что фактически я как командир уже в их руках. На мой вопрос, кто они, я услыхал, что они-де, мол, партизаны, рыскают по лесам, больше скрываясь от немцев, чем борются с ними. Стали выражать свое негодование жестокостью немцев в обращении с мирным населением. Предложили мне пойти в деревушку, где у них там находится штаб и их главный командир. Я согласился, предложил им идти всем, дабы не получилось какого недоразумения с моим отрядом. (…)
Деревня была на расстоянии километров трех. В деревне у колодца, где я попил воды, мне был нанесен удар по голове, вероятно, прикладом и я был сбит с ног. Избиение продолжалось несколько минут.
На предложение одного из заправил прикончить меня выстрелом в голову, чей-то начальнический голос воспротивился тому, заявив, что его надо доставить в распоряжение немцев, что и было исполнено. Из этой деревни я был доставлен в д. Майдан в помещение сельсовета. Там подвергался первому допросу представителя желтой повязки. Я там назвался Наливко Иван Андреевич из села Сторожевого, Чутовского района Полтавской области. Рядовой, сброшенный с самолета для разведки…»
Отныне нет больше кандидата в члены ВКП (б), литературного героя и командира группы особого назначения «товарища Семена». Его место занял Иван Андреевич Наливко. Калабалин назвался этой фамилией сознательно.
Любая легенда должна быть максимально приближена к правде. Незнание мелочей и деталей – вот что губит обычно разведчиков.
Никаких проверок Калабалин не боялся. Сторожевое – это его родное село. Если же вздумалось вдруг кому-то проверить – был ли в природе Иван Наливко – имя это без труда было бы найдено в церковных книгах. Так звали друга его детства, который – Кала-балин знал это наверняка – давно уже покинул село.
На все вопросы оуновцев «Наливко» отвечал охотно, но односложно. Да, заброшен в тыл, но с какого аэродрома – не знает. Остальных членов группы увидел впервые только перед заброской. Задание? Разведка движения воинских частей и расположения штабов…
Избит он был до такой степени, что сразу после допроса оунов-цы были вынуждены доставить его в Новоград-Волын-ский госпиталь для военнопленных.
Из показаний Калабалина:
«Из лазарета я решил бежать, для этого я завязал „дружбу“ с медсестрой из приходящих. Она мне приносила молоко, расположила меня к себе. Однажды я ей сообщил свое решение о побеге. Она одобрила это и даже предложила первые дни скрывать меня у себя. Я попросил ее достать мне штатский костюм. Согласилась и принесла мне майку.
Я обследовал возможности побега. Пройдя по чердаку, на котором также лежали больные красноармейцы, можно было выйти на лестницу той части дома, которая была огорожена проволокой.
В день побега моя доверенная принесла мне и брюки. Это было в первой половине дня, а в час дня меня вызвали в амбулаторию врача, где оказалось трое немецких офицеров, которые спросили у врача, могу ли я быть выписан. Врач ответил отрицательно. На том мы и разошлись, а я еще раз утвердился в решении уходить сегодня с наступлением темноты…»
Этим планам не суждено было исполниться. Калабалина выдала одна из медсестер, заметившая его приготовления к побегу.
В тот же день «Семен» был выписан из госпиталя и отправлен в Холмский концлагерь № 319 «А», под Шепетовку.
«Я истощал, – так описывал „прелести“ лагерной жизни Кала-балин. – Обессилел до такой меры, что на расстояние 100 метров до уборной тратил от 30 до 40 минут».
И вновь – чудо. Он уже мысленно примирился с неминуемой смертью, ждал ее словно избавления, но вдруг на пороге барака застыл капо: «К коменданту!»
Комендант лагеря, оказалось, помешан был на физкультуре. И когда случайно попалась ему на глаза калабалинская анкета, где в графе «профессия» значилось: «учитель-спортрук», загорелся он странной идеей – организовать в лагере регулярные занятия физкультурой.
Впрочем, был в этой идее пусть и циничный, но чисто прагматичный, чисто в немецком духе смысл. Спортивные упражнения продлевали жизнь бесплатной рабочей силе.
Так к Калабалину пришло спасение. Теперь ему давали увеличенную пайку, не гоняли на тяжелые, изнурительные работы.
Каждое утро он выводил заключенных на зарядку, хотя, поло-жа руку на сердце, зарядкой это назвать просто не поворачивается язык. Люди были настолько обессилены, что не могли даже стоять на ногах. Они махали руками, вертели головами и выполняли дыхательные упражнения, сидя прямо на земле.
Увы, послабление это продолжалось недолго. В ноябре 1941-го Калабалина вместе с другими заключенными перевели в новый лагерь– в местечко Понятово. В марте последовал очередной перевод – в Польшу.
За эти четыре месяца из двенадцати тысяч узников в живых осталось всего двести пятьдесят. В лагерях свирепствовали тиф и дизентерия. Многие гибли по дороге – падали, обессилев, на землю, и конвоиры тут же добивали их автоматными очередями.
Наверное, мысленно «Семен» в очередной раз приготовился к смерти. С каждым днем людей оставалось все меньше. Но однажды…
Из показаний Калабалина:
«Однажды приехал доселе никому неизвестный офицер, хорошо владеющий русским языком, в чине ротмистра и начали вызывать нас по одному. Спрашивал ротмистр: фамилию, образование, семейное положение, какие места СССР хорошо знаешь и затем внезапно – желаешь ли работать против большевиков. Получив утвердительный ответ, отпускал. После его посещения дня через три нас всех погрузили в две грузовые автомашины и через Люблин доставили в окрестности Варшавы, местечко Сулиевек».
В местечке Сулиевек находилась школа, где готовили разведчиков-диверсантов. Одним из 160 курсантов стал Калабалин-На-ливко.
Это был единственный для него путь вернуться назад. «Я согласился, – напишет он потом, – так как видел в этом деле перспективу либо бежать, либо работать на пользу своей родины».
Словно губка, впитывал он в себя как можно больше информации – о школе, о преподователях, соучениках. Калабалин верил: рано или поздно эти данные могут пригодиться советской разведке.
Параллельно он пытался вести осторожные беседы с другими курсантами – вот когда пригодился опыт и чутье педагога. (Впоследствии двое радистов, которым доверился он, после высадки в советском тылу добровольно сдались чекистам.)
В августе 1942-го «Семен» завершает обучение в шпионской школе. В конце месяца вместе с другими выпускниками его перебрасывают в пересыльный пункт немецкой разведки под Смоленском. До возвращения на родную землю остаются считанные дни…
Из протокола допроса Калабалина (22 сентября 1942 года): Вопрос: В каких условиях Вы находились в школе разведчиков?
Ответ: Школа разведчиков-радистов, куда я был назначен, насчитывала около 160 человек. Школа отгорожена проволокой не была, но слушателям было запрещено ходить за определенную зону и особенно общаться с населением. Кормили нас прилично, в день давали около 400 гр. хлеба, литр мясного супа, грамм 25 масла или маргарина, иногда колбасу – 50 гр, иногда повидло и утром и вечером чай. Кроме того, на неделю пачку махорки и 3–5 сигарет в день.
