Испанскому посланнику герцогу де Лириа, напротив, Бирон показался очень приветливым, вежливым, внимательным и хорошо воспитанным, «обхождение его было любезно, разговор приятен. Он обладал недурной наружностью и непомерным честолюбием с большой примесью тщеславия»17. Но де Лириа не был большим знатоком людей, и Манштейну, бывшему многие годы адъютантом Миниха лучше знать первого человека анненского царствования. Миних к этому добавляет: Бирон был «коварен (в дореволюционном переводе — более точно: «пронырлив» — любимая негативная оценка человека мемуаристом XVIII века. По Далю, это означает «пролазничать, заниматься происками, хитрым и самотным искательством, быть пролазой, пошляком, пройдохой, строить козни, каверзы». — Е. А.) и чрезвычайно мстителен, свидетельством чему является жестокость в отношении к кабинет-министру Волынскому и его доверенным лицам, чьи намерения заключались лишь в том, чтобы удалить Бирона от двора»18.
Утверждение Миниха, что вина Волынского, стремившегося убрать Бирона от двора, смехотворна и несоизмерима с его печальной участью, явно рассчитано на простаков, ибо ясно, что столь же «мстителен» был и Меншиков, убравший П. А. Толстого и А. Девьера в 1727 году, да и сам мемуарист и десятки других фаворитов, отчаянно боровшихся за свое влияние при дворе и «мстительно» убиравших своих конкурентов, «вся вина» которых заключалась только в том, что они желали удалить от двора «действующего» фаворита.
Нет, не дотягивает Бирон до Малюты Скуратова, он — человек недобрый, но уж никак не злодей. Кто же он? Думаю, что следует прислушаться к Е. Карновичу: «Без всякого сомнения, личность Бирона не может возбудить ни в каком историке, ни русском, ни иностранном, ни малейшего сочувствия. Он был самый обыкновенный человек, и имя его попало на страницы истории вследствие благоприятно сложившихся для него обстоятельств. Бирон громко и беззастенчиво проповедовал правило: «II se faut pousser au monde» («Нужно пробиваться в люди», или по-русски: «Хочешь жить — умей вертеться». — Е. А.) — и неуклонно следовал этому правилу. Он поступал, как все — и прежние, и новейшие — карьеристы, имея в виду только личные, а не общественные интересы и не разбирая средств для достижения цели. Он, в сущности, поступал точно так же, как и знаменитый его противник Волынский, который, в свою очередь, заявлял, что нужно „глотать счастие“ и „хватать его обеими руками“»19.
Однако нельзя согласиться с исследователем, когда он пишет, что Бирон отстранялся от участия в управлении. Фаворит был как политик чрезвычайно активен, хотя всегда стремился остаться в тени. Но такое трудно скрыть, и сохранившиеся документы, в частности опубликованная переписка Бирона с русским посланником при саксонско-польском дворе Кейзерлингом, убедительно говорят о ключевом месте фаворита во всех тогдашних властных структурах. Он был всегда хорошо информирован о внешне-и внутриполитических делах, ему рапортовали сановники, российские посланники из европейских столиц. Неоднократно он упоминает о продолжительных беседах с иностранными дипломатами, аккредитованными при русском дворе. Ни одно назначение на высшие должности не проходило мимо Бирона, он прочно держал в руках все нити государственного управления, формируя на протяжении целого десятилетия политику правительства Анны Ивановны.
Нельзя не отметить, читая письма Бирона к Кейзерлингу, вполне определенных и здравых принципов его подхода к делам. В одном из писем он выговаривает неопытному дипломату, чьи донесения из Варшавы его не удовлетворяют: «Реляции должны быть ясны, а не так кратки и отрывисты, а еще менее двусмысленны, чтобы не иметь нужды для отыскания смысла часто перечитывать, для чего нет времени при поступлении многих и различных рапортов и реляций», о которых ему приходилось постоянно докладывать императрице. Письма Бирона подтверждают мнение современников о том, что их автор был достаточно опытен и искусен в политике и — что чрезвычайно важно — обладал даром сложной политической интриги. Большая часть переписки Бирона с Кейзерлингом посвящена судьбе Курляндского герцогства после ожидаемой смерти герцога Фердинанда. Кейзерлинг был не только земляком фаворита, но и находился на решающем для курляндского дела посту посланника в Польше, чьим вассальным герцогством была, как известно, Курляндия. Конечно, в намерении Бирона занять престол в Митаве сомневаться не приходится. Но он вел достаточно тонкую игру, которая в конечном счете должна была привести его к желанной цели.
С одной стороны, он опровергает распространенные и — добавим от себя — основательные подозрения в желании занять курляндский престол, притворно утверждая, что «не чувствует в себе никакого влечения, напротив — скорее робость», что главное его желание — «видеть счастливым свое отечество (то есть Курляндию. — Е. А.) из врожденной любви к нему», что он готов поддержать любого кандидата, который будет печься о его процветании. Немало слов сказало им о его преклонных «летах, болезнях, постоянных заботах, трудах» на благо императрицы, доверием которой он дорожит превыше всего.
С другой стороны, формально отказываясь от курляндского престола, он прибегает к весьма изощренным маневрам, чтобы помешать другим возможным кандидатам. Бирон распространяет слухи о том, что доходы герцогства ничтожны и стать герцогом Курляндии — значит разориться. Одновременно он стремится как подкупить высшие Польские чины, от которых зависит судьба Курляндии, так и обеспечить полную поддержку со стороны Кейзерлинга, которому предлагает «свои услуги» и обещает дать в долг сорок тысяч флоринов. «Мы уж согласимся относительно процентов, и я не буду также торопить Вас отдачею капитала», — пишет он посланнику в апреле 1736 года, недвусмысленно намекая на ожидаемую взаимность: «Нельзя знать, как долго можно быть полезным, хотя все знаем, куда мы придем под конец. Я не имею другого намерения, как только служить Вам, чему Вы можете вполне верить»20. Итогом всех усилий стало избрание Бирона в 1737 году герцогом Курляндии.
Конечно, в зоне внимания фаворита были не только курляндские дела. Он контролировал также и внутреннюю политику, причем можно утверждать, что без его содействия многие проблемы были бы неразрешимы. Иван Кирилов, выполнявший важные поручения в Башкирии в 1734–1735 годах, регулярно сообщал Бирону о ходе дел и писал, к примеру: «Молю Ваше высокографское сиятельство не оставить меня бедного не для иного чего, но для высочайшего Е.и.в. интересу, для которого, усмотря удобное время, отважился ехать… а окроме Вашего высокографского сиятельства иной помощи не имею, дабы, Ваше высокографское сиятельство, старание о пользах Российской империи к безсмертной славе осталось». Письмо этого прилежного и ревнительного к порученному делу человека хорошо показывает особую роль Бирона в государственных делах. В условиях вязкой бюрократии не только воровать, но и делать что-нибудь полезное государству можно было, лишь если этому помогала чья-то мощная властная рука. Иначе — все погрязнет в переписке, склоках чиновников, спорах ведомств…
Поэтому думаю, что Кирилов не преувеличивал, когда он писал Бирону благодарственное письмо за вовремя присланные именные указы Анны и, не кривя душой, признавал, что в том фаворит «есть скорый помощник, более Ваше высокографское сиятельство и никого утруждать не имею, покамест зачну город строить»21.
Речь идет о строительстве Оренбурга, который долго не появился бы на карте, если бы не содействие Бирона. Так уж повелось у нас — огромное счастье для страны, если фаворит, влиятельный вельможа не просто хам или злодей вроде Аракчеева или Берии, а если не образованный, то хотя бы не чуждый культуре человек. И не будет преувеличением утверждать, что не видать бы нам первого университета в 1756 году или Академии художеств в 1760-м, если бы с императрицей Елизаветой спал кто-то другой, а не добрейший Иван Иванович Шувалов — гуманист, бессребреник и просвещенный друг Ломоносова. Долго бы волны Черного моря омывали пустынные берега Севастопольской и Одесской бухт, если бы не бешеная энергия другого фаворита другой императрицы — Григория Потемкина. И так далее, и так далее…
Разумеется, не будем наивны — своим огромным влиянием Бирон пользовался главным образом не для государственных, а для личных целей. Я не буду распространяться о том, что Бироны материально не бедствовали, — достаточно посмотреть на Руентальский дворец — творение гениального и очень дорогого для заказчика архитектора Бартоломео Растрелли. Естественно, что деньги шли к Бирону законным путем из казны — в виде наград и пожалований императрицы своему любимому камергеру, который к тому же получал большое жалованье за свои тяжкие труды. В 1735 году, например, Анна приказала разделить часть присланных из Китая подарков между Остерманом, Ягужинским, Левенвольде, Черкасским и, конечно, Бироном. А по случаю завершения неудачной войны с Турцией фаворит, естественно за успехи российских войск, получил награду — полмиллиона рублей сумму астрономическую, ибо тогда деньги были конвертируемы, чрезвычайно полновесны, и все расходы на армию и флот составляли около шести миллионов рублей в год22.
