числу лет, которые он провел на посту генерал‑губернатора. И ведь что занятно – каждую пятилетку его службы в Москве отмечали как в последний раз – с подарками, подношениями и заверениями в преданности. Наверное, тезоименитство императоров не праздновалось в Москве так, как юбилеи Долгорукова. Москвичи привыкли к нему, он отвечал им тем же. «К Владимиру Андреевичу, крайне доступному, обращались все с просьбами самого разнородного, порою фантастического, но, в общем, всегда сверхзаконного порядка; князь обещал всем, а очень многим помогал своим крупным авторитетом и обширными связями в делах, по роду своему не подходивших ни к какому административному учреждению. Как ни мягок и по‑магнатски вежлив был Владимир Андреевич, но в его просьбе слышался приказ, и не исполнить ее не решался никто. Он любил Москву, в которой чувствовал себя почти на положении старого удельного князя. Он знал свою Москву, и Москва знала и любила его», – отмечал историк.
А как же было не любить такого почти что своего человека. Ведь ему было свойственно многое из того, что так уважали москвичи. Так, известна была его религиозность. В 1867 г. Долгоруков приказал изящно отделать домовой храм генерал‑губернаторской резиденции, существовавший в здании с 1806 г. на втором этаже неподалеку от парадной лестницы.
Присутствовать на торжественных молебнах в кремлевских соборах Долгоруков был обязан по должности. Но его не раз видели и на богослужениях в маленьких тесных церквях, спрятавшихся в московских переулках, причем, не желая быть узнанным, князь приходил часто не в мундире, а в партикулярном статском платье. А сколько раз его встречали в домовом храме Московского университета на Татьянин день!
Была у него еще одна привязанность. Долгоруков, например, любил попариться в популярнейших Сандуновских банях, где для него в отдельном номере семейного отделения всегда были приготовлены серебряные тазы и шайки. Хотя у князя в особняке были мраморные ванны. И все знали, что он это любит, и за это тоже уважали его. Была в самом факте посещения Долгоруковым Сандунов некая объединяющая его с остальными москвичами платформа.
Быть может, любовь к русской бане и березовым веникам и позволила Владимиру Андреевичу сохранить до преклонных лет отличную выправку и офицерскую стать. Не злоупотреблял он и всякого рода нехорошими излишествами. «Это был генерал еще николаевских времен, и по внешнему виду напоминавший эти или даже еще александровские времена, с зачесанными кверху височками, с нафабренными усами, невысокого роста, затянутый в мундир, в эполетах, с бесчисленными орденами на груди… Говорили, что он носит парик, что красится, что под мундиром носит корсет… Это был бодрый и даже молодцеватый старик‑генерал», – отмечал Богословский.
Но и удельные князья стареют и болеют, особенно когда им за восемьдесят. И вскоре после грандиозно отпразднованного юбилея Владимир Андреевич запросился в отставку, последовавшую 26 февраля 1891 г. А вскоре Москва получила нового генерал‑губернатора – великого князя Сергея Александровича Романова.
Правда, злые языки утверждали, что Долгоруков ушел не сам, а его «ушли». Дескать, из‑за своих «напряженных отношений с царской семьей». Не упускал он случая дать почувствовать царствующему дому, что происходит из древнего рода. А двор с трудом терпел его и, в конце концов, вынудил подать в отставку. А сам Владимир Андреевич уходить не собирался – хотел умереть в Москве, здесь, среди своих. Узнав же об отставке, сначала не поверил, прослезился и спросил: «А часовых… часовых около моего дома оставят? Неужели тоже уберут… и часовых?!» И часовых тоже убрали.
Как писал Влас Дорошевич, с отставкой Долгорукова «барственный период «старой Москвы» кончился. Пришли новые люди на Москву, чужие люди. Ломать стали Москву. По‑своему переиначивать начали нашу старуху. Участком запахло. Участком там, где пахло романтизмом. И только в глубине ушедшей в себя, съежившейся Москвы накопилось, кипело, неслышно бурлило недовольство. Кипело, чтобы вырваться потом в бешеных демонстрациях, в банкетах и митингах, полных непримиримой ненависти, в безумии баррикад».
Лишенный смысла существования, вырванный из привычного ритма жизни, отъятый из любимой Москвы, бывший градоначальник выехал подлечиться во Францию. И так же как и Д.В. Голицын, Долгоруков в Париже и скончался 20 июня 1891 г. Похоронили князя, согласно завещанию, на Смоленском кладбище в Петербурге.
С 1891 по 1905 г. московским военным генерал‑губернатором был великий князь Сергей Александрович. Немедля взялся он за перестройку своей резиденции. По инициативе Сергея Александровича в 1892 г. в доме на Тверской началось создание портретной галереи бывших московских генерал‑губернаторов.
При великом князе в 1892 г. закончилось строительство здания Московской городской думы на Воскресенской площади, начатое еще при Долгорукове, завершилось сооружение новой очереди Мытищинского водопровода в 1893 г. А в 1899 г. открылось регулярное движение первого московского трамвая от Бутырской заставы до Петровского парка. Значительной вехой в культурной жизни Первопрестольной стало открытие в 1898 г. Московского художественного театра в помещении театра «Эрмитаж».
В немалой степени мнение о князе как о государственном деятеле сформировано под влиянием его специфической личной жизни, особенности которой он порой даже и не пытался скрывать. Были у него и вполне определенные политические взгляды. На следующий год после отставки Долгорукова князь не только перестроил его резиденцию, но и выслал из Москвы 17 тысяч ремесленников‑евреев, из‑за чего горожанам негде стало чинить обувь.
Следуя высочайшему повелению от 15 октября 1892 г., «евреям отставным нижним чинам, служившим по прежнему рекрутскому набору, и членам их семейств, приписанным к городам внутренних губерний, а также тем, кои по выходе в отставку не приписались еще ни к какому обществу» воспрещалась приписка к податным обществам и причисление к ремесленным цехам Москвы и Московской губернии. Перечисленным лицам и тем, «которые приписаны к обществам в черте еврейской оседлости», был объявлен запрет на временное и постоянное жительство в Москве и Московской губернии. А тех, что «окажутся на жительстве в Москве и Московской губернии ко времени издания настоящих правил, удалить, с членами их семейств, из названных местностей, в сроки, определяемые в каждом отдельном случае, по взаимному соглашению московского генерал‑губернатора и министра внутренних дел».
За это распоряжение Сергея Александровича особенно не любили большевики, а на Западе до сих пор называют не иначе как «антисемитом номер 2» (после его брата императора Александра III). Это прибавило черной краски к и без того нелицеприятному портрету великого князя.
Если Долгорукова москвичи величали «красным солнышком», а других генерал‑губернаторов вообще никак не звали, то это еще ни о чем не говорит. Лучше не иметь никакого прозвища, чем то, которое народ дал великому князю. Имя Сергея Александровича прочно связано в истории России с ходынской трагедией, произошедшей во время коронации его племянника Николая II в
