До сих пор не утихают споры о годе рождения Александра Суворова — 1729-й или 1730-й. Метрической записи найти не удалось. Сведения исповедных росписей приходской суворовской церкви, когда семья перебралась в село Покровское на берегу Яузы, побуждают принять первую дату: в 1745 году Суворову показано 16 лет, десятью годами позже — 26; соответственно — отцу тридцать семь и сорок семь. Следовательно, годом рождения Василия Ивановича можно принять 1708-й. И простейший вывод: в момент смерти Петра денщику было всего-навсего семнадцать. За такую короткую жизнь не мог он успеть получить за границей инженерное образование да еще три года прослужить царским денщиком.
А если все-таки какими-то инженерными знаниями обладал, почему был выпущен бомбардир-сержантом и никогда своих столь высоко ценившихся в России специальных знаний не имел возможности использовать?
С Василием повторялась та же история, что и с дедом полководца. Вобана он не переводил — сравнительно недавно установлено имя действительного переводчика французской книги. Кораблестроительным делом не занимался. К инженерному искусству отношения не имел. Другое дело — языки. Способность к ним отличала всю суворовскую семью, легко обходившуюся даже без учителей. О возможностях Василия Ивановича уважительно говорила Екатерина II: «Это был человек неподкупной честности, человек весьма образованный; он понимал или мог говорить на семи или восьми мертвых и живых языках. Я питала к нему огромное доверие и никогда не произносила его имя без особого уважения». В списках заграничных пенсионеров, которыми занимался императорский Кабинет — личная канцелярия Петра I, — Василия Суворова тоже не было.
Подсказанный исповедными росписями год рождения Василия Ивановича позволял уточнить и время его женитьбы. Она состоялась после 1725 года, а не в начале 1720 годов, как представлялось отдельным биографам. Молодые поселились в доме, составившем приданое Авдотьи Федосеевны. Местом рождения Суворова стал Арбат. Сегодня на этом месте зеленеет за невысокой каменной стеной молодой сад. Когда-то стоял знаменитый «дом с привидениями» — собственность Оболенских. Арбат, 14… Есть меры домовладения и точки привязки к нынешнему участку. Можно с точностью до одного метра определить размеры двора, а на дворе положение суворовского дома — каменного, одноэтажного, выходившего фасадом на Арбат — и проверить расчеты поисками фундамента. Почти наверняка, по извечной московской традиции, он был использован для последующих построек. Заново отстроены — регенерированы, по нынешнему выражению, — за последние годы дома М. И. Глинки в Новоспасском на Смоленщине и М. П. Мусоргского в Наумове на Псковщине, начинается работа над домом Н. В. Гоголя в Васильевке на Полтавщине. Все больше сторонников приобретает идея воссоздания пушкинского дома в подмосковном Захарове. И если, предположим, не найдется достаточной документации для возрождения дома Суворовых на Арбате, то памятный обелиск должен отметить это дорогое для русской истории место: «Здесь родился Суворов».
Федосей Мануков перебрался на Арбат в первые годы XVIII века, когда занимался переписью земель Московского уезда. Родовой мануковский двор находился неподалеку (на нынешней улице Аксакова) — в Иконной слободе, где селились особенно охотно городовые вольные иконописцы и художники государевой Оружейной палаты. Кстати, и детство Суворова прошло «в межах» со двором интереснейшего портретиста петровских времен Ивана Одольского.
Владения деда Федосея были поделены между двумя его дочерьми: старшей — Авдотьей, и младшей — Прасковьей, вышедшей замуж за полковника Московского драгунского полка Марка Федорова Скарятина. Подобно Мануковым, Скарятины — давние соседи Суворовых по землям у Никитских ворот. Их имя долго сохранял один из соседних московских переулков — Скарятинс-кий. Может, и думали родители о гражданской службе для сына, но нет преувеличения в том, что все детство Суворова — это среда военных, офицеров петровской выучки. Что же говорить о военной обстановке, когда родители вообще переехали ближе к солдатским слободам, на Яузу.
В 1739 году продали свой арбатский двор Скарятины, годом позже последовали их примеру Суворовы. Детство полководца кончилось.
Поклонник Овидия и Плутарха
Родительский дом — о нем трудно строить домыслы. Сантименты чужды Суворову, воспоминания о детстве и вовсе не в духе человека XVIII века, разве упоминания исключительных и важных для зрелых лет обстоятельств. Суворов не находит и таких: родился, записан в службу — остальное значения не имело. Документы тоже мало о чем говорят впрямую.
В 1741 году, на новоселье в Покровском, вместе с мужем и сыном названа Авдотья Федосеевна, в 1745 году ее уже нет. Значит, умерла молодой, тридцати с небольшим лет, и была похоронена, как и сестра Прасковья, у алтаря того же Феодора Студита, где, по преданию, крестили ее сына. Тогда-то и появилась в семье вторая дочь — Анна.
По времени переезд Василия Ивановича в Покровское совпадает с концом правления Анны Иоанновны и новым назначением — в Берг-коллегию в ранге полковника. Многое в служебных делах бывшего денщика остается непонятным. Его не замечала Екатерина I, значит, чем-то был неугоден Меншикову, тем более не замечает окружение Петра II. Да и не в таких он чинах, чтобы привлечь к себе чье-то высокое внимание, и тем не менее… По неизвестной причине Анна Иоанновна вспоминает о Василии Суворове с возобновлением вторичного следствия против Долгоруких, уже сосланных, уже лишенных всех владений, уже прошедших все виды допросов и пыток. На этот раз дело поручается страшному Андрею Ушакову, в помощь к которому и дается В. И. Суворов. Новое следствие приводит к нескольким казням, ведется с редкой жестокостью и вполне удовлетворяет императрицу. Трудно сказать, в чем заключалась роль Василия, но именно после долгоруковского дела перед ним открывается служебная карьера в Берг-коллегии. Позже он становится там же прокурором.
Но вот запись будущего полководца в полк совпадает с переменой правления — на престол вступает Елизавета Петровна, и не в этом ли следует искать причины изменившегося решения родителей? Конечно, был еще «арап Петра Великого», будто бы деятельно вмешавшийся в судьбу мальчика. Но как быть с тем обстоятельством, что он оказывается в Москве и имеет возможность повидаться с Суворовыми только в декабре 1742 года — после записи будущего полководца в полк. Думается, Василий Иванович рассчитывал на благоволение правительницы Анны Леопольдовны, сменившей свою тетку, и тем более на дочь Петра.
Запись в полк, по сути дела, ничего не изменила в жизни мальчика. Учителей по-прежнему не было. Суворов до конца своих дней сетовал на скупость отца, не посчитавшего нужным расходоваться на учение сына. Своим образованием Суворов обязан самому себе, и, как предполагают биографы, находившейся в доме редкой по полноте библиотеке. Многое пришло с годами, но интерес и любовь к литературе возникли в родительском гнезде. Недаром они отличали и старшую сестру полководца Марью, ставшую женой известного просветителя и литератора А. В. Олешева.
А ведь Олешев увлекается прежде всего философией. По нескольку изданий выдерживают его книги «Цветы любомудрия, или Философические рассуждения» и «Начертание благоденственной жизни» — сборник переводов с немецкого и французского языков трудов Юнга, Шпальдинга, Де Мулена. Олешев выступает со своими статьями в «Трудах Экономического общества», и это ему посвящает свою известную «Эклогу» М. Н. Муравьев, отец будущих декабристов. Он больше двадцати лет проводит на военной и четверть века на гражданской службе, серьезно и успешно занимаясь агрономией. О разнообразной деятельности Олешева подробно расскажет эпитафия на его памятнике на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры:
Останки тленные того сокрыты тут,
Кой вечно будет жить чрез свой на свете труд.
Чем Шпальдинг, Дюмулен и Юнг себя прославил,
То Олешев своим соотчичам оставил.
Был воин, судия, мудрец и эконом,
Снискавший честь сохой, и шпагой, и пером…
С предположениями о суворовской библиотеке нельзя не согласиться, иначе невозможно объяснить редкую эрудицию Суворова, свободное владение несколькими языками. Надо сказать, что подчас давали о себе знать нелады с орфографией и идиомами, но это только подчеркивало тот факт, что все достигалось собственными усилиями. Суворов беспредельно увлечен военным делом, но под рукой у него всегда стоят Тит Ливий и Цезарь, Ювенал и Цицерон, Плиний Старший и Корнелий Непот, Юстин и Валерий Максим, Тацит и Салюстий. Знакомство с ними нетрудно разгадать и по стихотворным опытам Суворова. Суворов благоговеет перед Плутархом, бесконечно перечитывая его «Сравнительные жизнеописания», и готов подражать «Метаморфозам» Овидия, пробуя на собственном опыте различные стихотворные формы и жанры.
