Причину злосердия царя Курбский видел в воспитании, но воспитатели не предполагали, что так царевич вымещает свою обиду, пробует силу, а когда утвердится в силе, будет худо и обидчикам. Первым «за воспитание» поплатился Андрей Шуйский: юный царевич отдал того псарям, его и убили, таща к темнице. Остальных обидчиков Иван разослал по городам, прочь от московского двора. Ивану было тринадцать лет.
Дальше – больше. В опалу попали Горбатый, Палецкий, Воронцов, Кубенский, а Бутурлину и вовсе отрезали язык… за невежливые слова. Бояре стали жить в великом страхе. Иван то бросался на них, то прощал. Зато к себе он стал приближать неродовитых людей, не имеющих спеси и гордости.
Венчание на царство и женитьба (1547 год)
В шестнадцать лет Иван призвал к себе бояр и объявил, что желает жениться. Но прежде того он потребовал, чтобы его венчали на царство. 16 января 1547 года состоялось это венчание на царство (аналог был уже известен – венчание внука Ивана Третьего Дмитрия), и Иван Васильевич стал именовать себя официальным титутом «царь». Если прежде это слово встречалось в русской речи, но не в государственных документах, теперь Иван Васильевич так именовал себя и внутри государства, и за его пределами. Невесту молодому царю было предписано искать по всей русской земле, выбрана была Анастасия – дочка умершего боярина Романа Захарьина-Кошкина. Свадьба состоялась 3 февраля, а спустя десять дней начались «знамения» – по Москве прошли страшнейшие пожары, сгорело несколько церквей, чудом уцелел и сам царский дворец, в огне погибло больше 1700 человек. Прошел слух, что Москву сожгли чародейством, Шуйские стали тут же пускать слухи, что им известно имя поджигателей: во всем обвиняли Глинских, а точнее – старую Анну Глинскую, бабку Ивана, называли ее колдуньей. В июне толпа бунтовщиков убила дядю Ивана Юрия Васильевича Глинского прямо в Успенском соборе. Иван тогда находился в своем дворце в селе Воробьево. Бунтующая толпа окружила дворец и потребовала, чтобы он отдал на растерзание свою бабку – Анну Глинскую. Царь тут же велел бунтовщиков схватить и зачинщиков казнить. Народ, увидевший, что царь на страх не поддался, успокоился и разошелся.
Именно в этот пугающий момент и появился новгородский пресвитер Сильвестр, быстро ставший любимцем у царя. Приблизил к себе он и Алексея Адашева, человека низкого звания, теперь тот получил чин окольничего.
«Из молодого человека, преданного удовольствиям, – сказал Соловьев о царе, – он сделался набожен, серьезен, неутомим в занятиях делами государственными».
Первое, что он замыслил, – торжественно объявить всему народу, что он начинает управлять государством. Для этого в 1550 году со всей земли в Москву съехались выборные, и Иван объявил, что невиновен в крови и слезах последнего времени, но все равно просит прощения за прошлое, он обещал стать защитником своему народу. Адашева он попросил собирать у народа жалобы от обиженных и назначить справедливых судей. В тот же год он занялся улучшением Судебника, который был составлен при его деде. А в 1551 году созвал церковный собор, чтобы уладить все внутрицерковные разногласия. В эти же годы ему удалось разбить войска крымского хана, дерзнувшего пойти на Москву, взять Казань и Астрахань. Но в 1554 году началась с приграничных стычек самая длительная, изматывающая и в целом бессмысленная война, получившая название Ливонской. Началась она с войны со Швецией, а переросла в войну с Польшей и Швецией. Иван видел в продвижении на запад необходимость для правильного устроения московского государства, но он не ожидал, что война за выход на Балтику обернется войной с сильной Польшей, включавшей тогда уже и все литовские земли. Из войны местного масштаба Ливонская сразу же превратилась в войну глобального масштаба. Она оказалась длительной, тяжелой, кровопролитной и практически не принесла никакого результата, хотя тянулась тридцать лет. В 1583 году по Ямм-Запольскому мирному договору никаких территориальных приобретений не было, зато северо-западная Русь практически обезлюдела, лежала в руинах – вот в такую войну ради будущего страны случайно ввязался Иван Васильевич. Он вел ее с переменным успехом и итоговым поражением практически всю свою жизнь. Но начиналось все даже еще как хорошо, шведы практически были разбиты, и если бы не безнадежный вопрос о выплате Дерптом дани, она бы и завершилась победой русского оружия. Но царь требовал дани, а Дерпт никак не мог ее заплатить. Несговорчивость Москвы и привела к тому, что в 1559 году шведы обратились за помощью к польскому королю, у которого с Москвой был нерешенный литовский вопрос – с временным перемирием, но без мира.
Адашев и Сильвестр много раз убеждали Ивана, что Ливонскую войную пора заканчивать. Но если в вопросах моральных или законотворческих царь слушал своих приближенных, то в вопросах военных он даже и мысли такой не допускал. В ответ на призывы забыть о дани Иван обрушился на Сильвестра. Причина отстранения и опалы Адашева и Сильвестра была не только в военных несогласиях. Сильвестр сблизился с вельможами, он не любил жены Ивана Анастасии, но не это стало поводом к разрыву.
«В 1553 году Иоанн опасно занемог, – рассказывает Соловьев, – написал духовную и потребовал, чтоб двоюродный брат его князь Владимир Андреевич и бояре присягнули сыну его младенцу Димитрию; но Владимир Андреевич отказался присягать, выставляя собственные права свои на престол по смерти Иоанна и стараясь составить для себя партию; и когда некоторые верные Иоанну и семейству его вельможи вооружились за это против Владимира, то Сильвестр принял сторону последнего, а отец Алексея Адашева, Федор, прямо объявил, что они не хотят служить Романовым, родственникам царицы, которые будут управлять государством во время малолетства Димитрия. Больной Иоанн из своей спальни слышал, как в другой комнате бояре кричали: „Не хотим служить младенцу: нами будут владеть Романовы! “»
В конце концов боярам было велено целовать крест Дмитрию, те покорились. На другой день царь им сказал: «Вы дали мне и сыну моему душу на том, что будете нам служить, а другие бояре сына моего на государстве не хотят видеть; так если станется надо мною воля божия, умру я, то вы, пожалуйста, не забудьте, на чем мне и сыну моему крест целовали: не дайте боярам сына моего извести, но бегите с ним в чужую землю, куда бог вам укажет; а вы, Захарьины! Чего испугались? Или думаете, что бояре вас пощадят? Вы от них будете первые мертвецы; так вы бы за сына моего и за мать его умерли, а жены моей на поругание боярам не дали».
Очевидно, заметил Соловьев, Захарьины боялись, что, как умрет Иван, так и им смерть. Иван не умер, но он никогда ничего не забывал. Не забыл он и просьбы Сильвестра допустить к больному Ивану Владимира Андреевича, чтобы тот мог сам спокойно переговорить с царем и убедить того, что родственники жены приведут государство к гибели. Он стал подозревать Сильвестра в измене. Прежде небольшая трещина между царем и прежними друзьями стала только углубляться после поездки на богомолье. В эту поездку, не вынеся дороги, умер его маленький сын. А посетив Песношский монастырь, он зашел в келью поселившегося там еще в царствование отца Вассиана Топоркова. У этого человека, ум коего ценил Василий, он попросил совета, как ему царствовать.
«Если хочешь быть самодержцем, – сказал ему Вассиан, – не держи при себе ни одного советника, который был бы умнее тебя, потому что ты лучше всех; если так будешь поступать, то будешь тверд на царстве и все будешь иметь в руках своих. Если же будешь иметь при себе людей умнее себя, то по необходимости будешь послушен им».
Иван учел совет.
В 1560 году Сильвестра сослали в Кирилло-Белозерский монастырь, а потом – на Соловки. Адашев же был послан в самую гущу событий, воеводой в Ливонию, там он и окончил свои дни.
Смерть жены и начало репрессий (1560 год)
Но в тот же год неожиданно закончилось и семейное счастье царя: заболела и скончалась Анастасия. Иван верил, что ее отравили. Злые языки указывали на убийц – Сильвестра и Адашева. Несчастные писали к царю, требуя очной ставки, и обещали оправдаться, но их писем Ивану не передавали, напротив, говорили: «Если допустишь их к себе на очи, то очаруют они тебя и детей твоих; притом все войско и народ любит их больше, чем тебя самого, побьют тебя и нас камнями. Но если даже этого и не будет, то свяжут тебя опять и покорят себе в неволю. Так они тебя до сих пор держали в оковах, по их приказу ты пил и ел и с женою жил, не давали они тебе ни в чем воли, ни в большом, ни в малом, не давали тебе ни людей своих миловать, ни царством своим владеть. Если б не они были при тебе и тебя не держали, как уздою, то ты бы уже мало не всею вселенною обладал. Теперь, когда ты отогнал их от себя, то пришел в свой разум, отворил себе очи, смотришь свободно на все твое царство и сам един управляешь им».
