И когда шли, и когда затворял дверь, все время не покидало неприятное чувство затылка. Ждал выстрела. Легче стало, когда сел наконец в свое рабочее кресло, отдаленный всей шириною тяжелого письменного стола от своего незваного и недоброго (нисколько не сомневался в этом) затаенно-угрюмого гостенька: по крайней мере лицом к лицу!
- Слушаю вас, дорогой Семен Андреевич!
Лесничий, все еще не начиная о цели своего внезапного и столь необычного приезда, оглянулся на дверь: заперта ли?
"Ну, так и есть! Объясняться приехал. Позаботились, видно, добрые люди: "Ваш доброжелатель" - так ведь, кажется, изволят подписываться они в своих анонимках обманутым мужьям. Но посмотрим, посмотрим. Надо быть готовым ко всему. Главное - спокойствие".
Глядя исподлобья на хозяина, гость все еще, все еще не начинал.
Вот его правая рука ощупывает карман вельветовой куртки, в котором прямыми очертаниями проступало что-то широкое, плоское. Арсений Тихонович хорошо знал, что лесничий никогда не выезжает без своего восьмизарядного браунинга. Как-то даже, во время объезда в бору очередной, отведенной ему, Шатрову, на вырубку деляны, они с ним, с лесничим, вздумали посостязаться в стрельбе из пистолетов, и лесничий, помнится, вышел победителем. "Нащупывает, проверяет. Ну что ж, будем настороже!"
И все ж таки не виделось, нет, не виделось Арсению Тихоновичу хотя бы мало-мальски достойного исхода из того положения, в котором он почувствовал себя сейчас! Позволить ему застрелить себя? Так ведь не смерть страшна - тут-то уж он знает себя! - а нелепость, какая-то недостойность этой смерти, людская молва о ней: "Вы слыхали, слыхали, будут говорить, - Шатрова-то, у него же в кабинете, муж застрелил, из-за жены! Вот тебе и Арсений наш Тихонович, кто бы мог подумать?!"
А убей он лесничего, опереди - еще хуже, еще позорнее: он, Арсений Шатров, убил в своем доме своего гостя, да еще и человека, им же тяжко оскорбленного! "О, будь же они прокляты, и тот майский знойный день в бору, и то синее озерко на поляне, и... Нет, нет, хвататься за свой пистолет не стану ни в коем случае. Буду только наготове: перехвачу его руку, не дам выстрелить".
Так он решил про себя, да и как будто вовремя: лесничий решительно опустил руку в правый карман.
Шатров был весь начеку.
Семен Андреевич вынул портсигар - серебряный, с витиеватой накладной, золоченой монограммой, так хорошо знакомой Шатрову, - раскрыл его, взял папиросу, защелкнул и неторопливо спрятал в карман.
Хозяин быстрым движением вынул спички из коробка, зажатого в медной спичечнице письменного прибора, зажег и любезнейше поднес гостю.
Гость, поблагодарив безмолвным кивком, закурил, пуская дымок через обе ноздри.
Так вот почему, оказывается, оглянулся он на дверь: заперта ли:
- Арсений Тихонович, я к вам с большой-большой просьбой.
И замолчал.
- Слушаю вас, Семен Андреевич. Вы знаете, что я всегда...
Лесничий, кривя губы не то от горечи дымка, не то от горечи просьбы, стараясь прикрыть смущение легкой усмешкой, отвел в сторону папиросу и, понизив голос чуть не до шепота, сказал:
- Наличных, наличных, Арсений Тихонович! За тем только и приехал в такую рань: чтобы Елка моя не узнала. Если сможете - выручите! Я тотчас бы и домой вернулся, пока она спит... А мне вот так!
И лесничий провел краем ладони поперек горла.
У Шатрова отлегло от сердца. Даже голова закружилась от счастья. Так было с ним однажды, еще в молодости, когда из молодечества, где-то возле Златоуста, он полез почти на отвесную скалу за цветами для своих барышень, у них на глазах конечно, а там, у самой крыши утеса, уж близ цветочков этих проклятых, оказалось, что ему надо прямо-таки распластаться по скале, распялив руки, чтобы добраться до них, до цветочков, и чтобы не сорваться в пропасть, на острые каменья. На всю жизнь запомнился ему этот миг. На одних ногтях держался! А спутницы его оттуда, снизу, так-таки ничего и не заметили. Вот так же и тогда радостно, легко закружилась у него голова, когда он всей наконец подошвой надежно ступил на камень.
"Нет, видно, не знает ничего..."
А вслух, с готовностью, со сдержанной добрососедской благожелательностью спросил:
- Сколько же вам прикажете? Понимаю, понимаю: дело житейское, ну что там!
Он встал, готовый подойти к стальному сейфу в стене.
Лесничий, видимо смущаясь величиною суммы, наморщил лоб, развел руками и неуверенно вымолвил:
- Если бы, Арсений Тихонович, нашлось у вас для меня... тыщонки две, две с половиной...
Чуть было не сказал ему: "А может быть, вам больше требуется, Семен Андреевич?" Но вовремя удержал готовое сорваться слово: не возбудило бы в нем это подозрений - такая готовность дать денег!
Отперев сейф набором условного слова, Шатров извлек из него двадцать пять шелковисто-шуршащих новеньких сотенных и положил их перед лесничим.
Куриленков привстал и растроганно потряс его руку.
- Выручили, вот как выручили, дорогой Арсений Тихонович! У меня ведь все мои капиталы в недвижимом. Спасибо!
- Ну, что вы!
Лесничий вознамерился было писать расписку. Шатров остановил его укоризненно:
- Оставьте, оставьте это!..
- Как же, все-таки?.. Деньги, да и большие! И я же еще вам должен.
Арсений Тихонович шутливо заткнул пальцами уши.
Семен Андреевич отложил перо и отодвинул бумагу.
- Ну, еще раз спасибо!
А потом добавил:
- Да вы бы хоть спросили, Арсений Тихонович, куда, для чего мне такие деньги в пожарном порядке понадобились!
- Что вы, что вы, да разве я посмею вторгаться... - И запнулся, хотел сказать... в вашу семейную жизнь, но устыдился и закончил обычной деловой любезностью: - Рад, что могу оказать вам эту услугу.
Но лесничему трудно было удержать напор умиленной благодарности.
- Нет, нет, Арсений Тихонович... я знаю вашу деликатность. Но позвольте мне самому... Знаю, что вам ехать, но не задержу, не задержу... Это - в двух словах...
Придвинулся со своим креслом еще ближе к рабочему столу Шатрова и даже слегка перегнулся над столом и в полушепот заговорил - лицом к лицу:
- Помните - я как-то пошутил у вас: вот, говорил, одну-единственную Елочку вывез к нам, на Тобол, но ничего, погодите, разведем целый ельничек... Помните?
Арсений Тихонович только молча кивнул головой.
- И вот: уж семь месяцев...
Со счастливой и смущенной улыбкой первого и желанного отцовства он лукаво и доверительно глянул в глаза Шатрову. Убедился, что тот понял его, и продолжал:
- Семь месяцев... А она, вы сами понимаете... Словом, всякие там страхи... Хочет, чтобы я ее без промедления отправил в Екатеринбург: у нее там старшая сестра ее, замужем за податным инспектором... Там чтобы и рожать... Вы сами понимаете: первая беременность. Она у меня трусиха ужасная. Они уже списались... Отправлю, говорю, отправлю, не волнуйся. Успокоил. Хвать - а энтих-то у меня... - Тут Семен Андреевич как бы потер нечто в щепоти левой руки. - Все мои капиталишки, как знаете, в недвижимости. А надо же ее там, в Екатеринбурге, хоть на первое время прилично обеспечить. Сестра сестрой, а все же...
Шатров молча слушал.
Куриленков заторопился, боясь, что уж очень задерживает хозяина:
- Сейчас кончу, сейчас кончу, Арсений Тихонович, дорогой мой! Вы видите сами: я с вами - как на духу, вы для меня все равно, что отец родной. - Поправился: - Все равно, что брат старший! Так выслушайте уж до конца исповедь-то мою...
- Пожалуйста, пожалуйста, Семен Андреевич!
- Я бы с радостью продал вам, если только это для вас возможно, свою половину... компанейской мельницы нашей... Сами посудите: Елена моя Федоровна - теперь... какая она теперь мельничиха будет! А я - человек казенный: донесут - могу места лишиться...
Он воззрился в тревожном ожидании на хозяина. Ответ Шатрова, спокойно-деловой и в то же время исполненный сочувственного понимания старшего и опытного к младшему и неопытному, был немногословен и прост:
- Я согласен. Вы помните, конечно, что я согласился принять вас в компанию единственно из уважения к вашему давнему желанию. Сейчас вам это в тягость. Что ж, я согласен. Сегодня же в городе я скажу Кошанскому, чтобы он все оформил. Я немедленно дам вам знать. Но если вам срочно нужен задаток - скажите, не стесняйтесь.
Шатров сделал движение, как бы готовясь встать.
Встал и лесничий.
Хозяин вышел из-за стола и ждал, когда гость протянет ему руку для прощального рукопожатия. И тот не замедлил. Но вдруг, не прекращая крепкого и длительного пожатия руки, он, прежде чем Шатров успел отшатнуться, растроганно, с невыразимой благодарностью поцеловал его.
Потом стремительным шагом рванулся к двери.
Арсений Тихонович, опомнившись, шагнул было вслед за ним, проводить, но лесничий, не оборачиваясь, лишь отмахнулся рукой и набухшим от готовых прорваться "слез, срывающимся фальцетом выкрикнул:
- Нет, нет, не надо... не провожайте!
Захлопнулась дверь...
