Самое непосредственное влияние на процесс сакрализации монарха оказывают господствующие в данной культуре представления о божестве (божествах) и божественном, поскольку в любой культуре сакрализация правителя идет в значительной степени по пути уподобления его божеству («тленный бог», «живой бог», «явленный бог», «земной бог»).
В процессе сакрализации монарха японская культура практически отвергает буддийские представления о всемогущих (или по крайней мере очень много могущих) буддах и бодхисаттвах. Максимально возможная степень близости к ним была выражена Сёму, который объявил себя «рабом Будды». Сёму, по всей вероятности, мнил себя чакравартином — добродетельным правителем, который в своем управлении максимально опирается на учение Будды и поощряет его[800]. Однако деятельность Сёму и его дочери Кокэн (Сётоку) оказалась в этом отношении не больше, чем эпизодом, и достижение «божественного» статуса японского правителя было обеспечено все-таки в большей степени с помощью даосско-конфуцианского и синтоистского инструментариев. При этом первоначальная легитимность обосновывается с помощью мифа синто (тэнно является прямым потомком богини Аматэрасу, основатель правящей династии Дзимму получает поручение небесных божеств основать на архипелаге страну), а технология поддержания легитимности обеспечивается прежде всего даосско-конфуцианским и синтоистским комплексами (при этом следует помнить, что в силу ориентации синто на кровно-родственные связи, его потенции по управлению территориальными единицами являются ограниченными).
Уместно заметить, что божество (ками) синто — это существо, которое по своим сверхъестественным потенциям отнюдь не равняется всемогущему богу монотеистического (христианского) типа. Это божество является локальным (т. е. его власть распространяется на строго ограниченную территорию); его почитают только члены кровнородственной (или псевдородственной) общины, которая имеет потенциальную возможность расшириться только до размеров населения страны (в связи с этим в деятельности тэнно ослаблен такой присущий всем мировым религиям мотив, как императивное приобщение «неверных» к «истинной» религии[801]). Кроме того, божество-ками не является всеблагим.
Сакрализация тэнно происходила в значительной степени за счет минимизации его публичных и физиологических функций (соответствовало концепции недеяния), что выводило его за пределы «зрения» подданных, за пределы шкалы этических оценок. Это была своего рода неподсудность, но она достигалась не столько за счет того, что никакое действие тэнно не подлежит суду, а за счет того, что он (в пределе) не производил никаких произвольных действий, которые могли бы быть оценены. Одной из основных характеристик тэнно было пребывание в сакральном центре (столице, дворце), т. е. его пространственный статус оставался неизменным. В этом центре он осуществлял по преимуществу речевую функцию. Тэнно участвовал в ритуалах, в некоторых из них он был основным исполнителем, но число соучастников ритуала в лучшем случае ограничивалось высшим чиновничеством.
Процесс выведения тэнно за пределы возможной критики хорошо виден на примере такой важнейшей категории, как «добродетельность» (яп. току, кит. дэ). Если в указах VIII в. (особенно первой его половины) сетования на недостаток добродетельности являются общим местом (т. е. сам тэнно ставит себя в поле возможных критических оценок), то с течением времени количество сообщений, в которых обсуждается току правителя, сокращается. Это связано с тем, что тэнно стал выводиться из того этического поля, где была возможна его критика, поскольку стало ясно, что вся китайская политическо-историософская система «мандата Неба», основным содержанием которой является объяснение причин смены неправедной (утерявшей току) династии, в корне противоречит местной установке на преемственность, провоцирует социальное напряжение.
Усекновение публичных функций тэнно было настолько радикальным, что мы не имеем практически никаких данных для реконструкции народных представлений о тэнно (в суждениях узкого слоя аристократов такие возможности, хотя и весьма ограниченные, обнаруживаются). «Нежелание» и невозможность культуры обсуждать личности тэнно и давать им оценки чувствуется и в настоящее время. «Дзинбуцу сосё» («Собрание рассказов о выдающихся людях») — аналог отечественной серии «Жизнь замечательных людей» — насчитывает в настоящее время более двухсот томов. И только два из них посвящены тэнно. Причем оба они повествуют о правителях глубокой древности — Дзито (690–697) и Камму (781–806). В таком подходе, безусловно, сказывается и редукция функций тэнно, делающего их принципиально малоподходящим объектом для жизнеописаний.
Что касается русского царя, то в его деятельности и ее осмыслении на первое место выступает активная, мироустроительная энергия всемогущего христианского единого Бога, который истолковывается властью как объект безоглядного повиновения, как полновластный верховный управитель всех земных дел[802], как сущность, неподотчетная своей пастве и подданным (при этом, несмотря на все ухищрения идеологов, царь не предстает в качестве чудотворца, поскольку он был изначально лишен жреческого начала; церковная канонизация князя или царя также не свойственна русской традиции). На такое понимание накладываются римско-византийские представления об абсолютной власти императора (цезаря, василевса), а также ранние русские представления о военном лидере — князе, который лишен сколько-нибудь упорядоченного аппарата, в связи с чем он вынужден заниматься всеми делами сам. При этом главной функцией царя остается военная. Он — глава армии, завоеватель (собиратель) и защитник (земли русской, православной церкви и православной веры). Недостаточная дееспособность правителя (будь это «настоящий», «природный» монарх или же квазимонарх советского типа вождества) в военной области приводила к серьезнейшим политическим кризисам, служила предвестником внутренних реформ (польская интервенция начала XVI века, Крымская война, русско-японская война, первая мировая война, война в Афганистане), а победа откладывала реформы на срок, который разделяет победу от поражения.
Русский царь на страницах летописи выступает гораздо более деятельным, чем тэнно, что находит свое отражение в том списке действий, которые он сам выполняет. Мы уже говорили о функции движения. Кроме того, можно указать также на раздачу милостыни собственными руками[803], собственноручное водружение креста на месте будущей церкви[804], пожалование подарков[805], допускание «к руке», припадание к образам, скрепление документов печатью, угощение из собственных рук, прием пищи, «вседание на конь» и т. д.
Что касается тэнно, то нам неизвестны действия, которые он осуществляет собственными руками. И потому в Японии немыслим верховный правитель, подобный Петру I, который гордится своим умением работать руками и может быть рассматриваем как «мастер-золотые руки»[806].
Приобретение царем особой харизмы в результате интронизации[807] может истолковываться (тем же самым Иваном Грозным) как полная неподотчетность и произвол[808]. При таком типе управления «народ», его реальное положение становится предметом объективации для верховной власти лишь в минимальной степени, поскольку самодержавная форма правления почти лишена обратной связи — внутренние, не сопровождаемые внешними, потрясения остаются, как правило, без особого внимания. Официальные летописи отражают это положение в полной мере — не существует (по крайней мере в тенденции) таких сюжетов, где бы ни фигурировал царь (в основном — в качестве главного действующего лица). То есть ни одному событию невозможно произойти (быть зафиксировану), если оно не имеет никакого непосредственного отношения к царю. Несмотря на то, что японские летописи также в значительной степени фокусируются на тэнно, все-таки имеется и достаточное количество сообщений, где тэнно не фигурирует. В этом смысле русская летопись изоморфна биографии царя, японская же — более отвечает требованию об истории страны.
Однако в такой ситуации, когда царь именуется богом («земной бог», «тленный бог»), а бог— царем («нетленный царь»), было заключено органическое противоречие. Поскольку царь производит определенные действия, мыслится как единственный источник порядка, поскольку он отдает бесчисленные распоряжения, они могут подвергаться критике, т. е. царь не воспринимается безгрешным[809] и выступает как объект этических оценок несмотря на все старания официальной идеологии[810], что говорит об ограниченных потенциях института царской власти[811]. В России оппозиционные движения, имеющие своей целью поставление «правильного» царя (т. е. свержение царя «неправильного») — в порядке исторических вещей, в Японии же таких движений (как реальных, так и мыслительных) практически не наблюдается (даже в середине XX в. поражение в войне, начатой от имени императора Сева, не вызвало общественно значимого движения по признанию его военным преступником или же по ликвидации института тэнно). То есть получается, что хотя царь обладал распорядительными полномочиями намного более обширными, чем тэнно, авторитетность последнего была, несомненно, выше[812].
