Второе. Ни в Китае, ни в халифате кочевники не обрели покоя. Их не любили, а использовали. В этих обеих империях шла фаза этнического надлома. И там, и тут вероломство и жестокость стали знаменем эпохи, хотя и с различной окраской. В Китае прокатилась волна шовинизма, безотчетной ненависти ко всем чужому и уж больше всего — кочевникам. В халифате тюрок ненавидели шииты и карматы, хотя последние так же ненавидели мусульман. А в Византии в это время в тюрках не нуждались и пренебрегали ими.
Более того, покинув родину, тюрки — так называли всех степняков на Ближнем Востоке — неизбежно попали в зоны активного взаимодействия трех ведущих суперэтносов, византийского, арабомусульманского и молодого западноевропейского, или «христианского мира», и будучи сами представителями четвертого мира — Степного — они не могли не подчиниться объективным закономерностям этнических контактов.
Проблема контактов на уровне этносов относительно проста. Либо этносы сосуществуют рядом, помогая друг другу в ведении натурального или простого товарного хозяйства, — симбиоз; либо небольшая группа чужого этноса внедряется в среду аборигенов и бытует в относительной изоляции — ксения; либо пришлый этнос узурпирует ведущие позиции в местном этносе или захватывает целые профессии — химера. А иногда слабо пассионарный этнос растворяется в соседе путем смешанных браков — ассимиляция. Но это бывает очень редко, и процесс всегда мучителен для обоих компонентов, да и столь слабая пассионарность ассимилируемого этноса знаменует его полную беспомощность, что возможно лишь на субпассионарных уровнях — ниже гомеостаза.
Однако на уровнях суперэтнических все выглядит несравненно сложнее и неожиданнее. Сосуществование становится трудным, особенно при высоких уровнях пассионарности. И тогда возникают контроверзы, что буквально значит «препирательства», которые в Древности и Средневековье разрешались путем войны. Таким образом, в стихийных процессах этногенезов при наличии разных фаз и разных традиций (стереотипов) столкновения и борьба неизбежны даже при симпатиях друг к другу. А тюрки были чужими для всех, греков, арабов, латинян — и потому их ждала участь дальневосточных сверстников — киданей, ставших жертвой китайско-сяньбийской химеры.
Так может, лучше было бы кочевникам не соваться на чужбину, а жить дома? Но тут вмешалось третье. В степной зоне наступил очередной период вековой засухи. Волей-неволей приходилось уходить на окраины степи.[392]
С одной стороны, засуха Х в. была полезна, ибо кыргызы покинули степь, превратившуюся в пустыню, и ушли домой, в Минусинскую котловину. Война их с уйгурами, не кончившись, загасла. Кровь перестала литься на пересохшую землю. Но с другой стороны, кочевники, покидавшие родину и терявшие связь с ландшафтом, невольно упрощали этносистемы и теряли традиции, как это было с гузами и кыпчаками.
Именно поэтому они воспринимались в окрестных странах как «дикари», тем более что в Х-ХII вв. никто из соседей не знал истории хуннов, тюрок и уйгуров. Обывательскому мышлению свойственно считать, что увиденное им теперь было таким всегда, а беду соседа рассматривать как его неполноценность. Так и создалось устойчивое мнение, что кочевники Азии — это дикари, трутни человечества, неспособные воспринимать культуру. Нужно ли говорить, что это неверно и антинаучно?
Поэтому направимся за осколками степных каганатов на Запад, где сложили буйные головы последние тюркские богатыри. Однако здесь нам придется изменить точку отсчета и способ изложения. До сих пор в центре нашего внимания находились сами степняки, и мы проследили закономерность их этногенеза. Но это удалось нам лишь потому, что был строго выдержан уровень приближения — суперэтнический. Но тюрки на чужбине, оторванные от родной степи, уже не представляли собой самостоятельных этнических систем, а образовывали либо отдельные рассеянные консорции (как гулямы), в которых соблюдался общий для всех этнических уровней принцип объединения «своих», либо небольшие популяции (субэтносы), инкорпорированные этносами Ближнего Востока. Поэтому судьба последних тюрок уже не была связана с внутренней закономерностью их собственного этногенеза этногенетическое время тюрок остановилось, — а определялась возрастом вмещавших их суперэтносов и контактами последних между собой. Вот почему мы вынуждены теперь обратиться к Миру ислама и его соседям — Византии и Западной Европе, в препирательствах которых угасали лучи великой тюркской славы.
Названия обманчивы. Слово «ислам» обозначает одно из исповеданий монотеизма, но оно же выступает как наименование огромной суперэтнической целостности, особой культуры, системы государственных образований и мировоззрений. Но и это очень важно. В этой системной целостности (суперэтнической) далеко не все были мусульманами, хотя и числились таковыми. И речь идет не об иноверцах: христианах, гебрах-огнепоклонниках, иудеях, язычниках, а о членах мусульманской общины, претендовавших на правоверие. Это обстоятельство имело столь большое значение для этногенеза арабо-мусульманского суперэтноса, что стоит уделить внимание тому, как это могло произойти, т. е. история феномена.
По библейской легенде, арабы произошли от наложницы Авраама — Агари и их сына Исмаила. Авраам, родив от жены своей Сарры Исаака, выгнал Агарь и Исмаила в пустыню. Исмаил нашел источник воды, чем спас свою мать и себя, но неприязнь между его потомками и потомками Исаака сохранилась. И ведь не исключено, что сама легенда сохранена для объяснения той вражды, которая разделяет эти этносы с XVIII в. до н. э., хотя, казалось бы, им ссориться было не из-за чего.
До VI в. арабы вели себя тихо. Одни пасли верблюдов — бедуины, другие в оазисах разводили финиковые пальмы и работали проводниками купеческих караванов через Каменистую Аравию — Хиджас, третьи блаженствовали в Йемене, подвергаясь время от времени вторжениям аббисинцев или персов. Но все они находились в гомеостазе (равновесии с ландшафтом) и были далеки от участия в исторических событиях, хотя постоянная война Рима с Ираном протекала на границах их страны.
Этногенетический взрыв, подобный взрывам, создавшим как хуннов, сарматов и парфян в III в. до н. э., так и Византию и Великое переселение народов в Европу во II в. н. э., в Аравии наступил в VI в. и протекал одновременно в Синде, Тибете, Северном Китае, Корее и Японии, о чем мы уже частично сказали.
Аравия в V–VI вв. была раздробленна и бессильна. Именно это открыло в нее двери для самых разнообразных культурных влияний. В город Ятриб — будущую Медину убежали от римлян уцелевшие евреи, туда же скрывались христианские еретики: там же учили арабов зороастризму персидские маги, а вокруг бродили по пустыне бедуины, поклонявшиеся звездам и особенно Зухре — планете Венера. В торговой Мекке святыней был камень, упавший с неба, — метеорит. Но мекканцы были люди практичные. Они принимали в свой город паломников, дозволяли им поклоняться черному камню, а воду и финики продавали по повышенным ценам. Так, в благодатной тишине, жила Аравия, пока не начала раскаляться внезапно возникшим внутренним жаром.
Поэзия, хотя бы примитивная, была нужна арабам, путешествующим по пустыне, чтобы соразмерить колебания своего тела с аллюром верблюда. Этому помогал ритм стиха, подчиняющий себе человека целиком. Так как у верблюдов аллюров много, то и трясут они всадника разнообразно. Поэтому в арабской поэзии есть 27 размеров, тогда как в русском только 5. Поэзия была для арабов также насущно необходима, как для греков музыка, для негров-банту — танец, для славян — песня и т. д. А раз так, то первыми пассионариями в Аравии стали поэты, и в VI в. на месте ритмической болтовни бедуинов оказались стихи Имруль Кайса, шедевры мировой поэзии.
В VII в. поэтов вытеснили и убили религиозные фанатики, сплотившиеся около пророка Мухаммеда. Они победили мекканских купцов, бедуинов пустыни и евреев Ятриба, переименованного в «Город пророка» (Медина-тун Наби), потому что не жалели жизни ни своей, ни чужой. Порыв их был столь силен, что они сокрушили великий Иран и отторгли от Византии Сирию и Египет.
Никто не ожидал от них такой прыти.
Но приняв ислам на словах, мекканские купцы и бедуины в душе оставались равнодушны к теологии. Победившие их сектанты, руководимые халифами (наместниками пророка) Абу-Бекром и Омаром, были большинству арабов несимпатичны, хотя завоевания этих халифов приносили громадные доходы от грабежа покоренных стран и работорговли. Так в халифате создались две этнопсихологические доминанты. К одной из них принадлежали фанатики — истинные мусульмане, а к другой — потомки врагов Мухаммеда, принявших ислам под угрозой гибели еще при жизни пророка.
