Как видно, в западных европейских языках нет никакого общего корня для тех слов, которые остаются однокоренными в русском — для дворянина, дворянства, дворни, дворника и двора. Сами языки не сближают эти совершенно разные понятия. И в переводе — ложь! Потому что русский аналог сам собой, по нормам русского языка, заставляет нас предположить совсем другой смысл, которого не было в латыни, во французском и в английском.
В романо-германской Европе дворянство — нобилитет, гентильмены, то есть некие «лучшие» люди. Те, чьи предки уже были известны, благородны, занимали престижное место в обществе.
В русском языке этим словам больше всего соответствует слово «знать». То есть знаменитые, известные и притом — потомки знаменитых и известных.
Нельзя, конечно, сказать, что на Руси вся знать сводилась к дворянству и что дворянство — это вся русская знать. Но на Московской Руси дворянство настолько преобладало над всеми остальными группами знати — тем же боярством, что постепенно поглотило все эти группы, стало само именем нарицательным для всей русской, и не только знати.
Точно так же и немец прекрасно поймет слово «нобилитет», а в самом немецком дворянин — E'delnann, то есть знатный. E'delfrau соответственно — дворянка. E'delleute, A'delige — дворяне.
При этом двор по-немецки Hof, дворня — Hofgesinde; а дворник — Hausknecht (здесь слово производится от Haus — дом и Knecht — слуга, батрак). Как видите, ни малейшей связи «двора» и «дворника» с «дворянством».
В польском языке есть коренное польское слово, обозначающее дворянина, — «землянин». То есть, попросту говоря, землевладелец, а все же никак не дворник. Есть и еще одно слово, означающее дворянство: «можновладство». То есть имеющие право владеть. Смысл тот же.
Но вообще-то в Польше очень мало использовалось это слово, а в Литву — Западную Русь — оно практически не попало.
В Польше было два слова для обозначения разных групп знати, и оба эти слова стали очень известными, международными; они наверняка хорошо известны читателю.
Крупных дворян, владевших обширными землями, называли «магнаты». Слово происходит от позднелатиского Nagnas или Nagnatus, то есть богатый, знатный человек. Магнаты — это те дворяне, которые имели свои частные армии, а часто и прочие атрибуты государства в своих владениях.
Дворяне, которые были не так богаты и должны были служить в армиях (в том числе у магнатов), назывались шляхтичами, шляхтой. Польское слово «шляхта» (szlachta) происходит от древненемецкого slahta, что значит «род, порода». Слово известно, по крайней мере, с XIII века. Первоначально так называлось рыцарство, низшая часть военной аристократии, служилое дворянство.
Смысл понятен: то же, что и «гентил» — «имеющие происхождение». Только не по-латыни, а по-немецки.
Отсюда пошло и польское слово «шляхетство» (szlachectwo), что чаще всего переводится как «дворянство». И зря переводится, потому что это глубоко неправильный перевод. Шляхетство никогда не было сословием, значимым только потому, что оно сидело на чьем-то дворе и получало пожалование из чьих-то ручек.
Во-первых, значительная часть шляхетства имела собственность, в том числе землю. А поскольку отобрать у них эту собственность было нельзя в принципе, то шляхтич при желании мог вообще нигде не служить, ничем не заниматься, валять дурака и просто жить в свое удовольствие, не особенно обременяя себя службой. Редко, но примеры такого рода бывали.
Во-вторых, шляхетство имело права. Неотъемлемые права, которые тоже не могли быть отняты без самых веских оснований. Шляхтич, как и дворянин в странах Западной Европы, имел право личной неприкосновенности. Нравы оставались дичайшие, в школах при монастырях шляхетских недорослей монахи секли, случалось, и девочек, и совсем больших парней, но поднять руку на взрослого шляхтича не мог даже король. Даже по суду к шляхтичу не могли быть применены позорящие наказания. К шляхтичу в любых обстоятельствах обращались уж по крайней мере вежливо.
Более того. Шляхетство имело столько прав и привилегий, что их обилие поставило под сомнение саму польскую государственность… Ни в одной стране — ни европейской, ни азиатской — дворянство, еггелентен, эдельманы, не было настолько привилегированным сословием. Польша в этом отношении вполне уникальна.
Оформление шляхетства как осознающего себя сословия со своими привилегиями, ограничениями, своей системой корпоративного управления произошло в XIV–XVI веках, и происходил этот процесс так своеобразно, что результаты его трудно назвать иначе, нежели причудливыми.
Юридическими документами, оформившими шляхту как сословие, стали Кошицкий привилеи Людовика I Анжуйского от 17 сентября 1374 года. Шляхта поддержала Людовика как кандидата на престол Польши, и за это на нее распространились права, которыми до сих пор обладали только высшие феодалы. В числе прочего права не платить почти никаких налогов, кроме обязательства служить королю и занимать различные должности (от этого «налога», кстати, шляхта никогда и не отказывалась).
В 1454 году, в разгар войны с орденом, шляхта отказалась воевать, пока король не даст всего, чего требует шляхта. И Казимир IV дал шляхте Нешавские статуты, подтвердив ее привилегии, расширив ее права в управлении государством: например, в выборах короля на сеймах и сеймиках. Кроме того, шляхта получила неподсудность королевским чиновникам, кроме разве что самых тяжелых преступлений.
В 1505 году шляхетский сейм в городе Радом издал постановление, вошедшее в историю как Радомская конституция. Король признал Конституцию, и она стала законом. Согласно Радомской конституции король не имел права издавать какие-либо законы без согласия сената и шляхетской посольской избы. Закон об «общем согласии», «либерум вето», означал, что любой закон мог быть принят, только если все дворянство Польши не возражает. Даже один голос «против» означал, что закон «не прошел».
Шляхтич имел право на конфедерацию — то есть право на создание коалиций, направленных против короля.
Шляхтич имел право на рокош — то есть на официальное восстание против короля. Шляхтичи имели право договориться между собой (конфедерация) и восстать (рокош).
Комментировать не берусь, потому что аналогии мне неизвестны. Радомской конституцией окончилось оформление политической системы, в которой сейм стал основным органом государственной власти, стоящим выше короля.
Конечно же, между шляхтичами существовало огромное различие в уровне доходов, а тем самым и в реальной возможности реализовать свои привилегии. Разумеется, какой-нибудь пан Ольшевский в продранных на заду шароварах, родом из Старовареников, где подтекает прохудившаяся крыша, только очень теоретически был равен королю или даже богатому пану. Но магнаты никогда не были отдельным сословием и постепенно вошли в шляхту на самых общих основаниях. Самый богатый пан, обладатель сотен деревень и городов, главнокомандующий частной армии, вынимавший из ножен саблю с рукоятью, осыпанной крупными алмазами, имел в законе те же права и обязанности, что и пан Ольшевский, не больше и не меньше. И на любом сейме и сеймике пан Ольшевский из Старовареников точно так же топорщил усы, выпячивал грудь и был готов хоть сейчас применить свое право на «liberum veto».
Разумеется, такого пана Ольшевского было не так трудно подкупить, и даже вовсе не деньгами, а просто устроив пир на весь мир. Чтобы оголодавшие по своим Старовареникам паны Ольшевские, поев «от пуза» колбас, окунали роскошные усы в немереное число кружек с пивом и вином… и голосовали, как их просят, по-хорошему.
Но необходимость покупать, запугивать, убеждать, уговаривать сама по себе ставит богача-магната на одну доску с самым захудалым, лишившимся всяких средств к существованию шляхтичем. Даже самая нищая, не имевшая постоянных доходов шляхта, носившая не очень почетное название «загоновой», имела нечто неотъемлемое, присущее ей по определению, и с этим приходилось считаться всем — и королям, и магнатам.
— Цыц! Молчи, дурная борода! — заорал Государь Московский и всея Руси Иван III на старого, всеми уважаемого князя Воротынского. Только что «отъехавший из Литвы» князь не набрался еще московского духа; он осмелился, видите ли, возражать царю — нашему батюшке и тут же получил урок.
Можно, конечно, и не пострадать от барина… я хотел сказать, конечно, от царя. Например, боярин Иван Шигона очень даже выслужился перед Василием III, сыном Ивана III и отцом Ивана IV. Василий III решил постричь в монахини жену, Соломонию. Причиной стало то ли бесплодие Соломонии, необходимость иметь наследников. То ли, как говорили злые языки, страстное желание царя жениться на Елене Глинской. Ситуация возникла деликатнейшая, и весьма выигрывали в ней понятливые слуги — например, митрополит Даниил с его проповедями о том, что беслодное дерево исторгается из сада вон.
