набросана оптимистичная картина подъема советской исторической науки, произошедшего под руководством партии. Но затем началась критика. Суть ее сводилась к следующему: 1) институт почти ничего не сделал для борьбы с буржуазной идеологией; 2) не ведутся исследования в области историографии, поэтому не организована работа по разоблачению буржуазных историков; 3) институт вяло откликнулся на призыв партии к борьбе с низкопоклонством перед Западом и «ничего не сделал для разоблачения лживой версии о несамостоятельности русской культуры» [755]; 4) мало внимания уделяется разработке истории пролетариата; 5) институт не дал значимых трудов по истории советского общества; 6) большинство сотрудников сосредоточено в наиболее важных секторах (истории советского общества, новой и новейшей истории и ряде групп), но сотрудники этих секторов мало публикуются.
В мрачных тонах было описано положение в секторе советского общества, где прошла серия увольнений сотрудников, но новыми он так и не был укомплектован. Более того, некоторые хорошие специалисты просто сбежали из сектора, понимая, что здесь они всегда под ударом. В секторе нет постоянного руководителя, а план под угрозой срыва. Вывод был серьезный: «Это дает полное основание говорить о недооценке в стенах института всей важности разработки истории советского общества» [756].
Не менее тревожным является положение в секторах Новой и Новейшей истории, где обнаружены «буржуазно-объективистские установки» и «враждебные марксизму-ленинизму взгляды, навеянные буржуазными и социал-реформистскими источниками» [757].
Далее следовал уже знакомый список трудов и фамилий. «Ошибки и извращения, допущенные в работах Института истории, по своему характеру разнообразны, но все они являются продуктом влияния буржуазной идеологии на часть советских историков», — писалось в передовой [758]. Набор рецептов также оказался стандартным: критика и самокритика, следование установкам партии и т. д. Заключение было, по традиции, оптимистичным: «В коллективе Института истории немало здоровых сил. Осознав свои ошибки, соответственно перестроив свою работу, институт может и обязан занять подобающее ему место — основного, ведущего центра советской исторической науки» [759].
Но публикация, несмотря на ее директивный характер, не прояснила ситуации для основной массы историков. «Статья в “Вопросах истории”… сбивает с толку: в ней есть и заключительные элементы, но есть и проходные» [760], — делился своим впечатлением Б. А. Романов. Не ясно было, куда приведет данная кампания и когда завершится.
7. Исторический факультет МГУ
На историческом факультет МГУ кампания по «борьбе с объективизмом» прошла гораздо менее шумно, чем в Академии наук. Факультет с ноября 1947 г. по сентябрь 1950 г. возглавлял Г. А. Новицкий. По характеру он был человеком, склонным к компромиссу и избегавшим брать ответственность на себя. С. С. Дмитриев дал ему следующую характеристику: «Ни разу сам никогда ничего не решавший, и прозванный “обтекаемым”» [761]. Такое нежелание декана форсировать события, видимо, сильно амортизировало возможные погромы на историческом факультете.
Противоположностью декану был секретарь партийной организации М. Е. Найденов. А. С. Черняев характеризует Найденова следующим образом: «Он. потерял глаза на войне. На лацкане — неизменный орден Ленина. На факультете просто боялись его категорических суждений, безапелляционных оценок, его “тайного” влияния, казавшейся всемогущей власти. Были убеждены, что от него на факультете зависит все и вся. Это был железный сталинец, упивавшийся своей оголенной до цинизма идеологической ортодоксией» [762]. Таким образом, перед нами частое явление: слабый руководитель (декан) — сильный секретарь.
Спецификой ситуации в историческом образовании было то, что на кафедрах ведущих исторических факультетов МГУ и ЛГУ доминировали академические ученые. Дело в том, что дефицит кадров на фоне быстро растущей армии студентов исторических факультетов приводил к тому, что накануне войны вакансии в университетах и научно-исследовательских институтах заполнялись одними и теми же людьми. Поэтому в исторической науке в годы идеологических кампаний оказался невозможен типичный для того времени конфликт между академическими и университетскими учеными [763].
Но и факультет не был тихой гаванью. Здесь шла борьба за кафедры, ставки, заказы на написание учебников, также непростыми были отношения партийных и беспартийных и т. д. В этом смысле университетский «фронт» мало отличался от академического. В марте 1948 г. на факультете прошла конференция, посвященная вышедшим томам собрания сочинений И. В. Сталина. В отчете истфаковская партийная организации с удовлетворением отмечала, что «положительной стороной этих конференций было вовлечение в их работу беспартийной профессуры и аспирантов. Они сыграли большую роль в борьбе с проявлениями буржуазной идеологии» [764]. Из упомянутого отчета ясно, что между деканом и местной партийной организацией возникли напряженные отношения. В нем неоднократно указывалось на его нежелание идти навстречу партийным активистам.
Одной из причин недовольства партийных была как раз ситуация с кадрами. Отмечалось, что абсолютное большинство печатной продукции преподавателей факультета идет по линии Академии наук. Причину такому положению дел они видели в плохой организации местного издательства: «Объясняется это в значительной мере кустарнической, деляческой системой работы университетского издательства, которая делает ставку не на опубликование капитальных исследований, а на издание отдельных статеек в сборниках винегретного характера» [765].
В центре факультетского скандала в начале года оказалась книга маститого историка Р. Ю. Виппера «История Средних веков» (М., 1947), изданная по решению кафедры истории Средних веков. Ее обвиняли в идеализации христианства, недооценке классовой борьбы, идеализме. Заметную роль в издании сыграл тогдашний руководитель факультета М. Н. Тихомиров (декан с ноября 1945 по октябрь 1947 г.). Поэтому именно на него критика обрушилась в первую очередь. В своем дневнике 10 февраля 1948 г. он записал: «[А. Д.] Удальцов говорит мне, что я как декан факультета выпустил книгу Р. Ю. Виппера “История Средних веков”. Книга — как он выразился досоветская, “старье”. По сему случаю я сказал, что ведь и автор “старье”, ему около ста лет… В целом же я готов принять ругательства на себя, потому что книга интересная, а волков бояться — в лес не ходить. Недаром пришлось воевать за эту книгу, которая впервые дает историю средних веков в целом, т. е. вместе с Россией» [766].
18 марта 1948 г. на открытом партийном собрании исторического факультета был представлен доклад А. Н. Чистозвонова «О Постановлении ЦК ВКП (б) об опере В. Мурадели “Великая дружба”». Основным объектом критики стала, естественно, не опера, а ситуация на истфаке. В центре внимания оказалась книга Виппера. Вот как описал ее докладчик: «Насколько у нас боятся критики и творческо-деловой дискуссии, показало обсуждение книги акад. Виппера “История средних веков”. Когда по инициативе партийного бюро было организовано межкафедральное обсуждение этой книги, группа ученых нашего факультета заняла позицию, ставившую своей целью срыв этого обсуждения. По кулуарам стали распространяться слухи о том, что готовится какое-то избиение маститого ученого, ряд профессоров,
