Вскоре прибыли по требованию Гетмана Польские Коммиссары и указали границы между Польшею и Украйною, от устья Днепра до вершин Днестра, от Днестра до вершины Горыня, и по ее течению до Припети; чрез Припеть до Быхова, и через Днепр по над Сожьем, до Смоленского уезда, под Рославль, а оттуда к Черному морю, на Очаков, до Днепровского лимана, чтоб был свободный путь в море для купцов Малороссийских.
1657.
Коммисары, между прочим, предложили Хмельницкому передаться к Польше; но он отвечал: «Не посрамлю себя на старости клятвопреступлением, но отступлю от зависимости, обещанной Царю.»
Не смотря на этот ответ, Государь, узнав о договоре с Ханом, Господарями и Баном Трансильванским, был разгневан на Гетмана, и немедленно явились в Чигирин Окольничий и Наместник Муромский Федор Васильевич Бутурлин, и Думный Дьяк Михайлов. Они застали нашего гения готовым оставить навеки Малороссию; они, увидели его на пути в наш общий, рано или поздно, приют, и услышали рыданья всей Украйны.
Хмельницкий изтаявал от смертельной болезни; старость, труды, бедствия, скорби изнурили его. Подозревают, что он был отравлен, по желанию Варшавского кабинета. Летописи говорят, что один из знатных Поляков приехал в Чигирин, притворно показал любовь к его дочери, сватался на ней, и в кубок, из которого оба пили за ее здоровье, вкинул медленного яду.
Мы увидим далее, что, в Варшаве, Потоцкий, Чарнецкий, Любомирский и Сапега постановили отправить смелых людей в Украйну и Москву с тем, чтобы они с помощию отравы перевели тамошних разумных голов. Это подтверждает подозрение наших летописцев.
Их ненависть к великому Хмельницкому была впрочем справедлива. Много он Польше сделал зла, и эта ненависть не прекратилась не только с смертию Гетмана, но и в поздние времена. Его прозвали козацким Тамерланом. Один из прежних писателей, говоря об нем, как о знаменитом Полководце, прибавляет: «а еще более, он был нарушитель прав, страшный враг Поляков и Униатов, которых он считал наравне с Жидами. «Он же клевещет на Гетмана, будто бы тот в 1657 году изменил Царю, удалясь в 1656 году в Замостье, и передался к Королю Польскому. Как будто б история не сберегла для нас подробностей кончины его, как будто мы не знаем, что он умер в Чигирине, погребен в Субботове, что наконец над прахом его Поляки мстили ему, и Чарнецкий разорив Субботово до основания, вырыл тело Гетмана, и сжег его с монастырем и с церковию. «Счастлив» говорит тот же писатель Униат, «что перед его смертию Король и республика даровали ему прощение, и что он умер не как изменник, но смертию покойною; если бы он понес одинакое наказание с Катилиною и Вильгельмом Грумбахом, то и того, по моему мнению, было бы мало. «- Эта ненависть к нему не укротилась даже и в позднейшие времена. Один из Историков Малороссии, которого рукопись лежит передо мною, я которого можно не называть, клевещет на Гетмана почти через два века после его смерти.
Освобожденные от рабства, от зверских казней, от посмеяния и наглостей, Малороссияне иначе отзываются о своем благодетеле. Он был прав и перед Поляками; они-то поступками своими заставили и его и Украйну отделиться от них, как от недостойных ни храбрости, ни верности козацкой.
Летописцы наши пишут о нем:
«Муж, по истине Гетманского имени достойный; дерзко бросался он в бедствия; ни тело его какими либо трудами не изнурялось, ни благоразумие, какими либо противными наветами, не могло быть побеждено. Мраза и зноя терпение, пищи и пития недостаток, он все превозмогал; в ночи сон не одолевал его, и в мирное время он не изнеживал себя отдохновением на мягком ложе, но мало отдыхал на постеле, приличной и простому воину. Одежда его мало чем от других отличалась; конь его мало чем был лучше иных; нередко отдыхал он под плащем козацким, нередко сам был между стражею; первый в битву, последний из битвы исходил. Все Старшины, все войско, весь народ горько плакали о нем, когда в понедельник провожали его, вечным сном опочившего, в Субботово.»
Так и мы, его потомки и соотечественники, грустно приближаемся к последним дням, благодетельной для нас, жизни его.
«Опечалилась, говорит народная дума, седая голова Хмельницкого, что нет ни Сотников, ни Полковников. Час смерти его приближался, а советоваться было не с кем. Немедленно приказал он позвать войскового писаря Виговского, и написаны были листы ко всем Старшинам Малороссии, чтобы, оставя все дела, явились к нему на совет.»
И в то время, когда собирались они в Чигирин, приехали туда же и Бояре Царские, но последняя болезнь приковывала Гетмана к одру. Его сын, с Виговским, Генеральным Асаулом Ковалевским, и двумя стами козаков, встретил Бояр за пять верст от города. В сенях во дворце, они узнали, что Хмельницкий лежит, и встретить их не может. Помолясь образам, от имени Царского Боярин спросил о здоровьи Гетмана, и подал ему Грамоту. Старик поблагодарил за милости Царские, но объявил, что сам говорить о делах Государственных не может, а поручил все переговоры Виговскому, от которого никогда ни чего не скрывал. На настоятельные требования, участвовать лично в объяснениях, он отвечал, что будет и сам разсуждать с Боярами, но не прежде, как когда ему легче станет. Потом через Виговского просил их отобедать; они хотели отказаться, но по вторичной просьбе сели за стол. Жена его Анна, дочь Екатерина, бывшая за Данилом, братом Генерального писаря, Виговский и Ковалевский составляли общество. С помощию козаков, Гетман встал на ноги, велел подать кубок Венгерского вина, выпил за здоровье Государево и объявил всегдашнюю готовность идти на брань за Царя против иноверцев еретиков и самого поганина басурмана Турского Салтана.» Потом опять был положен в постель.
Чрез несколько дней, хотя не вставая с постели, он согласился дать Боярам аудиенцию. Они начали упреками за переговоры с Баном, за соединение с врагом Москвы, Карлом Шведским, и за отторжение от Поляков многих городов в пользу Швеции, вместо того, чтоб стараться о присоединении Польши и Литвы к Царству Московскому.
Собственная правота, попреки Бутурлина, раз изложения речи Бояр, все вместе пробудило потухающую бодрость этой деятельной души. Она привыкла повелевать войсками и народами, привыкла побеждать людей и силою слова и силою оружия. Хмельницкий оказал Москве великие услуги: она получила из рук его Украйну, целостную, от Днестра до Орели, и всю Белоруссию. Ныне он чувствовал себя справедливым, и не уважая ни правоты его, ни последней борьбы этой светлой жизни с неумолимою смертию, не уважая одра болезненного, Боярин, равный многим Боярам, а не ему, упрекает его и отравляет последние минуты его бытия. Так поступать с человеком пред кончиною, может одна только совесть; но тому, кто сам смертен, не почтить умирающего и тревожить его душу при переходе из жизни в вечность — это значило быть неумолимее смерти. И конечно, Государь не этого требовал от Боярина. С гневом отвечал Бутурлину Гетман:
«Более шести лет до вступления в подданство Его Царского Величества, я был дружен с Шведским Королем, и никогда от него не отстану. Шведы люди правдивые: для них священны приязнь и обещание. А Великий Государь, примирясь с Поляками, желал им возвратить нашу отчизну; и для того из Вильны Его Царское Величество послал в помощь Полякам против меня и против Ракочи двадцать тысячь ратных людей. Так ли я поступал против Великого Государя? Не быв еще подданным его, я служил ему, я хотел ему добра, я Крымского Хана к тому подговаривал и не допускал воевать украйные городы Московые. И ныне готов идти на войну за, Государя против бусурманов, хотя бы в моей нынешней болезни постигла меня на дороге и смерть, но для того я и гроб возьму с собою. Я христианства не разорял. За православие не только сам не жалел, но Татар и Хана заставлял проливать кровь свою. Да будет воля Государева! Только чудно мне, Гетману, что вы, Бояре, ничего путного Его Царскому Величеству не присоветуете. Еще не владеет он короною Польскою, а уже открыта новая война с Швециею; не будь я дружен с Шведами, о Волохами, с Молдаванами, с Крымскими Татарами с Трансильваниею, Поляки с ними же разорили бы Украйну до прибытия Московских вспомогательных войск: было ли бы это радостно для Государства Русского?»
Бутурлин уверял Гетмана, что никогда Государь не мыслил возвратить Полякам Малороссию, доказывал, что война с Швециею справедлива, что Король нарушил вечный договор. «Служба твоя, Гетман, известна Его Царскому Величеству, и не будет им забвенна: он, как ныне, так и впредь, станет держать тебя и все войско Запорожское в своей Государской милости, в великой чести.»
Гнев Хмельницкого притихнул. «Дайте мне покой ныне, сказал он Боярам: помыслю обо всем и сообщу вам ответ в другое время; сегодня чувствую себя не в силах: едва могу говорить. А теперь прошу поприятельски отобедать у меня, чем Бог послал» На другой день к ним приехал Виговский от Хмельницкого, осведомился о их здоровьи и просил, чтоб не оскорблялись на Гетмана, если он от болезни и от запальчивости обидел их.
