– Да ты и с котелками-то не справляешься!
– Ну уж это извиняюсь, товарищ старший лейтенант. Насчет котелков…
– Да, да, постой, правду я говорю! Сегодня входишь сюда: «Товарищ командир, а где у нас котелки?» Это что ж, выходит, командир должен и твои обязанности взять на себя, о котелках думать? А если ему некогда? Если ему ориентиры наметить надо, – значит, брось ориентиры, ищи для связного котелки к супу, так?
– То верно! – почесал за ухом Бордюков. – Такой вопрос я вам задал. Сплоховал, значит, опять, выходит?. Нет, вы, товарищ старший лейтенант, взапредь только об ориентирах этих самых думайте, а с котелками порядок будет…
Новый шквал огневого налета рвет тишину белой ночи. Бревенчатый сруб дрожит. Все, кто спал, просыпаются. Ну а раз проснулись, значит, надо и покурить. Разговор Байкова с его связным оборвался. Ни тот, ни другой не знают, что их интимную, дружескую беседу слышал кто-то третий. Но этот третий доволен: ему теперь понятней, где исток доверия, авторитета и уважения, какими пользуется молодой, вихрастый, с озорными глазами командир роты снайперов-истребителей…
РАДИ ОДНОЙ ПУЛИ
(128-я сд 8-й армии. Перед Липками. 13 июня 1942 года)
14 июня. Лес у дер. Городище
Мой вчерашний день у речушки Назии начался в предутреннем сумеречье, и половину этого дня я провел вдвоем с интересным и смелым человеком, Алексеем Федоровичем Кочегаровым, тридцатичетырехлетним спокойным, уравновешенным здоровяком, старшим сержантом, лучшим снайпером роты истребителей 128-й стрелковой дивизии.
Я ходил с Кочегаровым на охоту – к деревне Липки, расположенной между двумя каналами, Ново-Ладожским, протянувшимся от Шлиссельбурга вдоль самого берега Ладожского озера, и Старо-Ладожским, идущим параллельно ему где в сотне, а где и в трехстах метрах.
Деревня Липки с осени 1941 года захвачена немцами и превращена ими в сильно укрепленный рубеж на самом краешке их левого фланга. Ее можно назвать крайним немецким замком кольца блокады Ленинграда. Крепко засев в деревне между каналами, упершись в берег озера, видя перед собой топкое болото, а дальше искореженный и побитый лес, противник вот уже почти девять месяцев не может продвинуться дальше к востоку ни на один шаг.
Итак – предрассветный час…
– Товарищ старший лейтенант! Разрешите?
В блиндаж вошел боец с автоматом. Я услышал спросонья голос командира роты Байкова:
– Что, Бордюков? Время?
– Старший сержант Кочегаров приказал доложить: уходить пора.
Байков вскочил и, обращаясь ко мне, спросил:
– Пойдете с ним?
– Пойду, конечно! – вскочил и я. – Договорились!
Снаряжение мое было приготовлено с вечера: маскировочная спецовка, каска (обычно каски я не ношу), две гранаты, восьмикратный артиллерийский бинокль… Тут Байков тщательно все проверил на мне: хорошо ли пригнано, не звякнет, не блеснет ли? Я имел при себе только пистолет, а винтовки с собой не брал: я знал, стрелять мне в этот день «не положено», потому что «коли пальнешь без специальной опытности да точного расчета, то и дело спортишь и головы из ячейки не унесешь». Мне было ведомо, как долго обучается на дивизионных курсах боец, пожелавший стать снайпером-истребителем, прежде чем получит право выходить самостоятельно на охоту.
Выхожу из блиндажа к поджидающему меня на пеньке в маскировочной спецовке Алексею Кочегарову. Его загорелое и все-таки бледное от непроходящей усталости лицо как всегда уверенно и решительно. Кочегаров серыми своими, внимательными глазами молча оглядывает меня с ног до головы. Ему, видно, загодя было сделано предупреждение следить, чтоб у гостя роты «все было в порядке». Я хорошо понимаю, какое чувство ответственности за жизнь и благополучие этого «заезжего гостя» испытывает Кочегаров, повидимому мало думающий о ценности своей собственной жизни, готовый ею рисковать в любую минуту ради высоко развитого в нем чувства долга. Видя во мне городского, а не таежного, как он сам, человека, думает ли он, крепкий алтаец, про меня: «Леший его занес сюда на мою голову!», размышляет ли о цели моей прогулки с ним, если мне «не положено» самому охотиться и стрелять?
Произнеся размеренно и даже лениво: «Ну, пошли, товарищ майор!» (на фронте, глянув на мои «шпалы», меня называют то майором, то батальонным комиссаром), он, кажется, вовсе не задает себе никаких вопросов.
И мы двинулись. Идем лесом. Спрашиваю:
– Вы, товарищ старший сержант, женаты? Здесь, на передовых позициях, разговор о семье чаще всего располагает собеседников к простоте отношений и к откровенности. Я не ошибся, Кочегаров ответствует мне охотно и обстоятельно:
– Женат с двадцать седьмого года, жена работала в колхозе, Татьяна. И двое детей: мальчик Геннадий и девочка Мальвина. У жены – пять братьев, работали учителями, один председателем колхоза. Сейчас все на фронте, и все на Ленинградском. У меня был брат на Московском фронте, Григорий, младший. Наверное, уже убит – нет сведений.
Мы шагаем рядком просекой в смешанном крупноствольном лесу. Чирикают птички, на прогалинах попадаются кусты цветущей черемухи. Две-три бабочки упорно порхают перед нами, то приближаясь, то отдаляясь, словно подманивая нас к себе.
– А образование имеете?
– В школе не довелось быть. Малограмотный. На родине у меня, в Мамонтовском районе – это в Алтайской области, – отец занимался крестьянством, охотничал и меня с малолетства обучал охотничьему ремеслу.
Приближаясь лесом к Старо-Ладожскому каналу, Алексей Кочегаров начинает рассказ о себе.
– Отец мой был и на германской войне, и на гражданской, партизан, доброволец… В тридцатом году мы всем нашим селом Мармаши взошли в колхоз…
И я слышу повествование о дробовиках-централках, о «тозовках», о старинных на рогульках шомпольных ружьях, о пулях, отливаемых самими колхозными охотниками, о журавлях, утках, гусях, лебедях…
Снайпер А. Кочегаров и автор книги
в роте снайперов-истребителей 128-й сд.
* Июнь 1942 года.
Фото Г. Чертова.
Выходим к каналам. Оба они – старый и новый – текут здесь почти впритык, рядышком. Дорога, ведущая по восточной бровке старого канала, скаты берегов, даже видимое сквозь прозрачную воду дно – избиты вражеской артиллерией. Воронки, побитые поваленные деревья, опрокинутый в канал грузовик. На дороге следы автомобильных шин.
– Боеприпасы подвозят! – молвит Кочегаров. – Ну и раненых вывозить требуется. Только машинами плохо: услышит – минами сыплет. На бричках сподручнее!
Рассказываю, как в старину бури на Ладоге топили караваны торговых судов и как по велению Петра Первого строился канал, вдоль которого мы идем.
– Русский мужик поработал тут! – задумчиво замечает Кочегаров. – С царей да поныне труда вложоно!
Вправо от нас остается разбитая, постоянно, обстреливаемая башня Бугровского маяка. До немцев отсюда по каналам не больше двух километров. Слева потянулась полоса болота, сходим с дороги в лес, идем вдоль болота. Березы здесь все те же, у земли их кора кажется грубой, серой, а чем выше по стволу, тем нежнее; молодая, в свете нарядной зари – бело-розовая. Расщепленные ветви свиты в жгуты, тени от них коротки и причудливы.
Прикрытые сухой листвой траншеи заняты бойцами 374-го стрелкового полка. Наш путь дальше – туда, где поредевший лес совсем изувечен, где из земли торчат уже не стволы, а только голые обглодыши. Алеющей зарей освещена каждая выбоинка в разбитых стволах. Походка тяжелого на ногу алтайца Алексея Кочегарова становится легкой, упругой, охотничьей…
Огневой налет ломает лес вокруг нас. Разрывы вздымают почву и стволы деревьев справа и слева. Приникаем к земле. Враг неистовствует. Но Кочегаров, прислушавшись, оценив обстановку, говорит:
– Боится!
– Чего боится?
– Пара боится. Сосредоточенья какого у нас не случилось бы. Щупает! Переждем минут пяток, товарищ майор, утишится!
Я не понял, о каком паре сказал Кочегаров, но не переспрашиваю. А он, помолчав, предается воспоминаниям:
– На этом месте в точности я и первое боевое крещение получил! В октябре это было. Из запасного полка, после мобилизации приехал я сюда десятого октября. Меня сразу в триста семьдесят четвертый полк, первый батальон, вторую роту… И привели нас на это место к Липкам. Командир роты был старшина Смирнов, политрук был рядовой Смирнов… Сейчас они – лейтенант и младший политрук. Живы… А черт, чтоб тебя разорвало!
Последнее замечание сопроводило как раз разрыв сразу трех мин – нас осыпало ветками и землей…
– Хорошо – в ямочке лежим! – отряхиваясь, удовлетворенно говорит Кочегаров. – Теперь пойдет по канальной дороге сыпать. Я его знаю!.. Да… Привели нас сюда. Окопались немножечко – и в наступление. Похвалиться нечем, результатов не получилось, мы были послабее, немец крепче, – как пойдем, так он нам жизни дает. Сначала страшновато было, до первого боя, а как сходили, бояться перестали. Тут нас после первого боя командование сразу полюбило. Меня сразу назначили вторым номером, пулеметчиком. Ну, и в бою, верно, я как-то не терялся, ориентин вел (Кочегаров так и сказал: «ориентин»). Пулеметчик мой терялся, а я лучше – давал ему путь: куда перебежать и как маскироваться. И его вскорости контужило.
