И прочие карикатуры из этой серии персонифицированы — парашютисты высаживаются на пейзаже Милле, симпатичный американский пятизвездный генерал[94] ищет и не находит пресловутого «Восточного вала», английские солдаты в окопе обсуждают отступление немцев.
Что касается боевых действий в Италии и на Тихом океане, они не нашли никакого отражения в советской карикатуре, по крайней мере, в «Крокодиле». В отношении Дальнего Востока это легко объяснить — СССР старательно подчеркивал свой нейтралитет, опасаясь раздражать Японию. Что же касается Италии, можно лишь предположить, что эта кампания (в отличие от африканской) не вызывала никакого сочувствия у советского руководства и рассматривалась одновременно и как отвлечение сил от главной задачи — открытия второго фронта во Франции, тем более, что боевые действия в Италии велись довольно вяло, и как попытка союзников (в частности, Черчилля) опередить Красную армию на Балканах и вообще в Восточной Европе.
Любые осложнения в отношениях с союзниками вызывали изменение тона советской прессы, в том числе появление критических карикатур. Особенно «благодарной» для официальных карикатуристов оказалась тема задержки «второго фронта». Так, в 1942 г. в «Известиях» было опубликовано несколько карикатур Б. Ефимова на эту тему, в частности «Гитлер собирает [войска на Восточный фронт — авт.], Черчилль наблюдает», «Пришивание последней пуговицы» (Черчилль и Эйзенхауэр неторопливо пришивают пуговицы к мундирам){840}. Особое раздражение союзников вызвала карикатура «Совещание военных экспертов», на которой были изображены английские генералы «Авдругпобыот», «Стоитлирисковать», «Ненадоспешить», «Давайтеподождем», «Какбычегоневышло». Впрочем, там же присутствовали генералы «Смелость» и «Решимость», которые настаивали на открытии «второго фронта»{841}.[95]
Начиная с конца 1943 г. выходит целая серия карикатур, посвященная профашистским настроениям в США. Герои этой серии не только узнаваемы, но, как правило, названы по имени. Большинство карикатур обличают небезызвестного газетного магната У.Р. Херста, который, по мнению авторов, «продался» Геббельсу, вещает с его голоса и т. п. Одна из карикатур от имени Колумба даже предлагала закрыть для Херста и его единомышленников Америку{842}.
Если с Херстом все было ясно (его правые взгляды никогда не являлись секретом), то выбор второго персонажа для данной серии объяснить труднее. Им оказался известный журналист и дипломат У.К. Буллит. Известна «миссия Буллита» в Советскую Россию в 1919 г.; позднее он сыграл видную роль в установлении дипломатических отношений между СССР и США, в 1934–1936 гг. был первым американским послом в Москве. В годы войны Буллит занимал должность посла по особым поручениям, являлся личным представителем Рузвельта на Ближнем Востоке, позднее специальным помощником морского министра, в 1944–1945 гг. был одним из представителей США во французской армии. Казалось бы, нет никаких оснований причислять доверенного сотрудника Рузвельта к сторонникам Гитлера и врагам СССР; тем не менее, дважды Буллит предстает на страницах «Крокодила» именно в этой роли{843}. Объяснением может служить сюжет второй карикатуры, на которой Буллит торгует клеветой на СССР — очевидно, его критические высказывания вызвали раздражение в Москве[96]. А любая критика в адрес СССР автоматически рассматривалась советской пропагандой как играющая на руку Гитлеру.
Еще один повторяющийся сюжет — эмигрантское польское правительство в Лондоне. Главная мысль нескольких карикатур на эту тему — «реакционное» правительство никого в Польше не представляет. Хотя именно польский вопрос был, может быть, самым болезненным в межсоюзнических отношениях, позиция британского, тем более американского правительства в этой связи никак не затрагивается.
В конце 1944 — начале 1945 г. несколько карикатур затронули тему освобождения Франции, которая, таким образом, возвращалась в число союзников. Главным персонажем этой серии была Марианна, символ Франции, которая выгоняла из своей квартиры непрошеных гостей, присутствовала на казни Лаваля и т. п.{844} Англо-американские союзники в этой связи не упоминались; нельзя не вспомнить саркастическое замечание Баргхорна о том, что в советской прессе тех дней освобождение Парижа было приписано французским партизанам и победам Красной армии{845}.
В карикатурах, посвященных освобождению Франции, возник еще один сюжет, связанный с перспективами послевоенного развития. На рисунке буржуа, возвращающийся в освобожденную Францию осведомляется у встречающих его франтиреров относительно немцев. Уверившись в их изгнании, он удовлетворенно замечает: «Я отдохнул, теперь начну наводить порядок»{846}.
Карикатуры, которые публиковались в «Крокодиле» в первые месяцы 1945 г., были посвящены большей частью послевоенным проблемам и при этом отличались откровенно критическим настроем. Главная мишенью являлись «примиренческие» настроения на Западе, прежде всего в Англии. Особый сарказм вызвали высказывания по этому поводу небезызвестной леди Астор, ставшей героиней четырех карикатур; на одной из них она подводит к женщине с убитым ребенком на руках немецкого солдата с автоматом, с окровавленными руками, и предлагает помириться{847}. Другие британские «миротворцы» жалели немцев — им так жарко было работать у печей крематория, их бросили вывезенные из Восточной Европы работники (кстати, именно сюжет о работниках завершает ряд карикатур военных лет).
И первые послевоенные карикатуры летом 1945 г. во многом продолжали уже наметившиеся линии — они разоблачали клевещущих на СССР реакционных журналистов; леди Астор и ее единомышленников, призывающих к примирению с немцами; эмигрантское польское правительство. Некоторые карикатуры, впрочем, выпадали из этого ряда — они были посвящены Потсдамской конференции и победе над Японией.
Очевидно, что в целом советская карикатура в годы войны повторяла основные линии официальной пропаганды. Вместе с тем, абстрактные политические характеристики и оценки приобретали на страницах «Крокодила» и других изданий эмоциональный, образный характер, что облегчало их восприятие и усвоение. Как отмечает А.В. Дмитриев, «из-за использования визуального канала воздействия или критически нацеленного на отдельную важную тему символа политическая карикатура становится действенным средством формирования общественного мнения. Ее апелляции к эмоциям вообще трудно противостоять»{848}. Именно поэтому не стоит недооценивать роль политической карикатуры в формировании образа союзников в годы войны.
* * *
В своих воспоминаниях старейший советский карикатурист Б.Е. Ефимов со знанием дела утверждает: «Образная форма карикатуры понятнее, эмоциональнее и, главное, нагляднее любой литературной формы, так как сатирический рисунок конкретизирует явления и ситуации, приближает их к глазу читателя, переводит факты с языка логических понятий на язык зрительных образов»{849}.
С этим согласно и большинство исследователей. Как отмечает А.В. Дмитриев, «из-за использования визуального канала воздействия или критически нацеленного на отдельную важную тему символа политическая карикатура становится действенным средством формирования общественного мнения. Ее апелляции к эмоциям вообще трудно противостоять, и ее воздействие довольно заметно до нашего времени [курсив мой — авт.]»{850}.
К сожалению, имеющиеся источники не позволяют проиллюстрировать эти положения конкретными примерами.
Упоминания о политических карикатурах в мемуарах или дневниках современников встречаются крайне редко; никаких материалов, фиксирующих визуальные образы мира в массовом сознании советского общества в межвоенный и даже военный период, не существует. И тем не менее можно предположить, что образы внешнего мира, созданные советской карикатурой 20–30-х годов (в гораздо меньшей степени — в годы войны), во многом определили внешнеполитические стереотипы значительной части советского общества тех лет.
«Война — это наихудший способ получения знаний о чужой культуре»:
Вместо заключения
Вторая мировая война многое изменила в представлениях о внешнем мире.
Прежде всего, как справедливо заметил Г.А. Бордюгов, «если, к примеру, после Первой мировой, быть может, война и воспринималась как фактор нормализации жизни, то после Второй мировой, затронувшей все сферы жизни людей, война постепенно вытесняется на периферию, идея войны уступает место идее мира, которая становится почти нормативной»{851}. Действительно, «идея мира» (выраженная в массовом сознании устойчивой поговоркой, «лишь бы не было войны») на несколько десятилетий стала для народов СССР, прежде всего русского народа, чем-то вроде национальной идеи.
