«Мои предшественники, — объявил Климент, — не знали, как быть папами». Он хотел показать, как следует это делать, хотя, по сути, жил не столько как папа, сколько как восточный владыка. Роскошно одетый, окруженный огромной свитой, демонстрировавший свое богатство и благосклонность ко всем, кто к нему обращался («Папа, — говорил он, — должен делать своих подданных счастливыми»), он расточительностью, мотовством и внешним блеском легко оставил далеко позади всех коронованных особ Европы. Расходы на его двор, как говорили, в десять раз превышали аналогичные расходы короля Филиппа в Париже[167]. На пиршестве по случаю инаугурации присутствовало 3000 гостей, которые съели 1023 барана, 118 голов крупного скота, 101 теленка, 914 козлят, 60 свиней, 10 471 курицу, 1440 гусей, 300 щук, 46 856 порций сыра, 50 000 пирогов и выпили 200 бочонков вина. Это поразило не только окружающих, но и самого папу. Человек потрясающего ума, лучший оратор и проповедник своего времени, он обладал неотразимым обаянием. Но все злоупотребления давних времен начались вновь. Вновь, как и прежде, настали дни мести и непотизма. На двадцать пять кардиналов, назначенных Климентом за годы его десятилетнего понтификата, пришелся двадцать один француз; как минимум десять из них являлись его близкими родственниками, один — впоследствии Григорий XI, последний из семи авиньонских пап, — был его сыном, если верить многочисленным слухам. Ходили и другие слухи, касавшиеся женщин; во многих из них фигурировала прелестная Сесиль, графиня Турская, невестка папского племянника, которая регулярно брала на себя обязанности хозяйки на дворцовых приемах. Петрарка, как и в других случаях, буквально впадает в истерику от негодования:
«Я не буду говорить об адюльтерах, соблазнениях, насилии, инцесте: все это не более чем прелюдии к упомянутым оргиям. Не буду считать, сколько жен похищено, сколько девиц подверглось растлению. Умолчу и о том, какими средствами принуждали к молчанию разъяренных мужей и отцов и о негодяйстве тех, кто продавал за золото своих родственниц».
Постели пап, утверждает он, «кишели проститутками». Пожалуй, из поэтов никогда не получается хороших свидетелей, но Петрарка, один из величайших писателей Средневековья, мог бы оставить нам блестящее и вместе с тем точное описание папства авиньонского периода, если бы только пожелал. Жаль, что вместо этого он создал пародию, граничащую с гротеском.
* * *
Задумывался ли папа Климент хоть на минуту о возвращении в Рим? Разумеется, нет. Он не только завершил строительство папского дворца, начатое при Бенедикте, но и в 1348 году купил Авиньон и окружавшее его графство Венессен (Venaissin) у Иоанны, королевы Неаполитанской и графини Прованской. Иоанне было двадцать два года, и она славилась своей красотой, но в Авиньон она прибыла в поисках убежища. Тремя годами ранее ее молодой муж герцог Андрей Венгерский, живший с ней в Неаполе, был убит по приказу ее двоюродной бабки Екатерины Валуа, однако не обошлось без подозрений в соучастии и самой Иоанны. Брат Андрея, король Людовик (Лайош) Венгерский под предлогом мести за убийство вторгся в Неаполь и захватил королевство. Иоанна бежала в Авиньон со вторым мужем, Людовиком Тарантским, ища защиты от деверя и умоляя папу Климента восстановить ее доброе имя.
Климент, не скрывавший своей слабости к хорошеньким женщинам, с готовностью согласился помочь. Разумеется, результат расследования, предпринятого им, был почти наверняка заранее предрешен, но важно было соблюсти формальности. Папский трон установили на возвышении; по обе стороны от него собрались кардиналы, выстроившись полукругом. Двое послов короля Лайоша предъявили иск; Иоанна, как нам известно, защищалась самостоятельно — и делала это блестяще. Затем Климент встал и провозгласил ее невиновной. Иоанна достигла первоочередной цели, но у нее была приготовлена новая просьба. Ненавистный ей деверь захватил казну, и она осталась без гроша. Людовик возвратился в Венгрию, и неаполитанские бароны призывали ее вернуться, но ни у нее, ни у ее мужа не хватало денег даже на дорогу. Папа вновь с готовностью пришел на помощь. Он немедленно предоставил ей 80 000 золотых флоринов, получив за это во владение город и окружавшие его земли.
История эта выглядит еще более примечательной из-за того, что произошла она в год Черной смерти. Чума достигла Авиньона в январе 1348 года; к сентябрю число жертв насчитывало не менее 62 000 человек — вероятно, около трех четвертей населения города и окрестных территорий. В их числе оказалась и возлюбленная Петрарки Лаура, и все до одного члены английской общины отшельников Святого Августина[168]. Папа Климент, который мог легко найти убежище за городом, проявил незаурядное мужество, оставшись в Авиньоне, где договорился с извозчиками, чтобы они вывозили тела, а с могильщиками, чтобы они закапывали их, хотя совсем скоро и тем, и другим пришлось отступиться. Он также купил огромное поле, чтобы превратить его в кладбище. К концу апреля здесь предали погребению 11 000 человек, и один ряд тел приходилось класть поверх другого. Как писал один фламандский каноник Флемиш, оказавшийся в тех краях, когда произошла вспышка эпидемии:
«Где-то в середине марта папа по зрелом размышлении дал отпущение грехов вплоть до самой Пасхи всем, кто, исповедавшись и покаявшись, скончался от заразы. Подобным же образом он повелел устраивать каждую неделю в определенные дни религиозные процессии с пением литаний. Как говорят, на них народ собирался со всех округов числом до двух тысяч; среди них было много босых людей обоих полов, некоторые во власяницах, шли с плачем, разрывая на себе волосы и ударяя себя плетьми даже до крови».
В первые дни эпидемии папа сам присоединялся к процессиям, но, осознав, что они могут стать источником инфекции, вскоре положил им конец. Он мудро удалился в свои личные апартаменты, где никого не принимал, и проводил день и ночь, сидя меж двух пылающих жаровен для обеззараживания. Когда в разгар лета в Авиньоне делать это стало невозможно, он ненадолго удалился в свой замок близ Баланса, но с наступлением осени возвратился, чтобы проводить те же процедуры. Этот прием доказал свою эффективность — папа выжил, однако до самого Рождественского поста не было признаков того, что эпидемия пошла на спад. Когда же это произошло, то в Авиньоне осталось не так много людей, чтобы порадоваться этому.
По мере того как Европа оправлялась от этого кошмара, стали искать козла отпущения. И что было почти неизбежно, таковыми оказались евреи. Чем еврей не антихрист? Разве не похищает и не мучит христианских детей? Разве не оскверняет постоянно тело Христово? Разве не отравлял он источники в христианских общинах, чтобы заразить всех их членов чумой? Напрасно евреи указывали на то, что сами пострадали от эпидемии столь же сильно, как и христиане, может быть, даже больше, учитывая скученность в гетто, в которых им приходилось жить. Однако их обвинители отказывались внимать им. Уже в мае произошла бойня евреев, в Нарбонне и Каркассоне были ликвидированы целые еврейские общины. В Германии и Швейцарии преследования по масштабам мало чем отличались от холокоста. Папа Климент отреагировал быстро. Дважды, 4 июля и 26 сентября, он обнародовал буллы с осуждением убийств, где бы они ни совершались, и призвал всех христиан вести себя сдержанно и терпимо. Те, кто продолжил бы преследования евреев, подлежали отлучению от церкви.
Увы, для многих евреев оказалось уже слишком поздно. Вести в XIV столетии доходили медленно. Несмотря на все усилия, произошло 350 избиений, более 200 еврейских общин стали жертвами полного уничтожения. Но осуждать Климента за это невозможно. Напротив, стоит помнить, что он стал первым в истории папой, который принял активные меры в защиту еврейского населения, где бы оно ни проживало. Это стало наиболее великодушным и мужественным шагом в его жизни — пример, которому не помешало бы последовать многим его преемникам.
* * *
В попытке оживить свалившуюся в штопор римскую экономику папа Климент объявил 1350 год юбилейным, однако успеха это не принесло. Явившихся в Рим паломников шокировали всеобщие упадок и разложение. Город, где папа теперь отсутствовал уже почти полстолетия, выглядел как никогда печально. Был момент, когда римляне, казалось, могли вернуть себе самоуважение — это случилось в 1344 году, когда Кола ди Риенцо, сын римской прачки, которому выпало стать гением демагогии, затеял яростную кампанию против местной аристократии, возбуждая воображение народа напоминаниями о былом величии города и пророчествами о возрождении его славы. Он добился такого успеха, что три года спустя его облекли на Капитолии званием трибуна и дали ему неограниченные полномочия диктатора; затем, созвав «национальное» собрание, он торжественно даровал римское гражданство жителям всех городов Италии и объявил о намерении организовать выборы итальянского императора, предположительно имея в виду себя самого.
