В Главном штабе дальневосточным направлением разведки (Китай, Корея, Япония) занимался так называемый 6-й стол 7-го отделения. Нельзя сказать, чтобы Японии там уделялось мало внимания. Однако ряд специфических особенностей этой страны представлял значительные трудности для организации разведывательной работы. Японские государственные чиновники, фанатически преданные «божественному микадо», отказывались идти на тайное сотрудничество с представителями иностранных спецслужб. При отсутствии солидных негласных источников информации приходилось рассчитывать на получение хотя бы каких-то отрывочных сведений из прессы и других официальных изданий. Но и здесь разведчиков ожидала неудача: большинство периодических изданий в Японии содержало ловко подобранную дезинформацию, рассчитанную на то, чтобы ввести читателя в заблуждение. К тому же русские разведчики, командируемые в Японию, не владели языком, а приставленные к ним местные переводчики сплошь являлись информаторами японской контрразведки.
«Представьте себе, что Вам предлагают приобрести весьма важные и ценные сведения, заключающиеся в японской рукописи, — писал один из представителей российской разведки в Токио, называя иероглифы «тарабарской грамотой», — и что для Вас нет другого средства узнать содержание этой рукописи, при условии сохранения необходимой тайны, как послать рукопись в Петербург, где проживает единственный наш соотечественник, знающий настолько письменный японский язык, чтобы быть в состоянии раскрыть содержание японского манускрипта. Поэтому для военного агента остается один лишь исход — совершенно и категорически отказаться от всяких quasi (якобы) секретных письменных данных, тем более, что в большинстве случаев предложение подобных сведений со стороны японцев будет лишь ловушкой»[110].
Русско-японская война обнажила кризисное состояние всей государственной машины Российской империи. Разведывательная служба, несмотря на имевшиеся существенные недостатки в ее организации, направляла отдельные сообщения о подготовке Японии к войне. Однако им не придавалось должного внимания в высших эшелонах власти.
«Россия не имеет постоянного правительства, — писал своему руководству тогдашний британский представитель в Петербурге С.С. Райс. — Каждый министр действует самостоятельно, без координации с другими министрами. Происходит курьезное положение. Император (Николай II) — в высшей степени религиозный человек без соответствующего государственного опыта, и даже без совета знающих людей, будучи окруженным великими князьями — в числе тридцати пяти, ни один из которых не находится на фронте войны. И рядом священников и монахинь, или просто церковных женщин… Нет голоса среднего класса. Аристократы без всякого влияния, тоща как бюрократия — чиновничество — живет на взятках. При всем этом миллионы людей в силу обстоятельств беднеют и беднеют, неся ношу налогов и предоставляя государству все необходимое, не говоря уже о миллионе призванных в армию…»[111].
Эти «самостоятельные действия» различных ведомств весьма пагубно сказались на ходе событий. Полковник; Главного штаба Гурко, присутствовавший при объявлении Николаем II войны Японии в связи с нападением японских кораблей на русскую порт-артурскую эскадру, в беседе с гвардейскими офицерами, вызвавшимися ехать на Дальний Восток, сказал: «Наша информация о военных приготовлениях Японии против России была просто безобразной. Существовала полная неразбериха между донесениями нашего посла в Токио и военного агента. Каждый из них излагал диаметрально противоположные мнения о подготовленности Японии к войне».
Не меньший вред наносили и внутриведомственные «выяснения отношений». Вскоре после начала военных действий общая организация дальней разведки была поручена генерал-майору Генерального штаба В.А. Косаговскому, у которого сразу же возникли серьезные осложнения в отношениях с генерал-квартирмейстером Маньчжурской армии генерал-майором В.И. Харкевичем. В июне 1904 года Косаговский писал в своем дневнике: «…Харкевич боялся, как бы я не стал ему поперек дороги, и употребил все от него зависящее, чтобы затормозить мне это дело. И, увы, он благополучным образом достиг этой гнуснейшей цели на пагубу русскому делу. Харкевич не только не дал мне ни одного способного офицера Генштаба, но еще и подставлял всюду ножку, подрывая мой престиж и восстанавливая против меня Куропаткина… и вообще весь штаб. А меня он довел до такого нервного возбуждения, что я готов был задушить Харкевича»[112]. Разведотделения армий действовали разобщенно. По свидетельству полковника Генерального штаба П.И. Изместьева, их сводки отличались низким качеством, и бывали случаи, когда в них «документально устанавливалось то, что на другой день документально опровергалось». Кроме того, собственные разведотделения были в штабе Приамурского военного округа и штабе тыла войск Дальнего Востока, Разведка проводилась также штабами войсковых частей, которые действовали независимо друг от друга. Все это свидетельствовало о недопустимой дезорганизации руководства разведкой.
И, тем не менее, нужно сказать, что именно разведка Генерального штаба являлась центральной, наиболее профессионально подготовленной структурой в системе внешних спецслужб Российской империи до октября 1917 года. Выводы, сделанные руководством царской разведки после поражения в русско-японской войне, не остались на бумаге. Предвидя будущее военное столкновение с Германией, Генштаб российской армии с начала первой декады нынешнего столетия направляет в Германию самых подготовленных и способных специалистов разведки, которым надлежало «быть в курсе» подготовки к войне с германской стороны, а также снабжать российские вооруженные силы секретными техническими и научными новинками, которые можно было бы использовать против армий кайзера.
Основной задачей прибывшего в Берлин полковника Генерального штаба А.А. Михельсона была вербовка надежной агентуры среди сотрудников и технического персонала ряда фирм, работавших над выполнением специальных военных заказов германской армии. Уже первые его шаги привели к заметным результатам. Он организовал приглашение в Германию большой группы офицеров русской армии — сотрудников артиллерийского комитета и конструкторских бюро, а также специалистов электротехнического отдела инженерного управления для «стажировки» на таких важнейших объектах германской военной индустрии, как завод «Рейнметалл» в Дюссельдорфе, завод компании «Сименс-Шуккерт» в Берлине, завод Круппа в Эссене, оптическая фабрика «Карл Цейс Йена» и другие ключевые для военного производства предприятия. Там сотрудники и коллеги полковника Михельсона не теряли времени зря. Один из них — капитан М.М. Костевич — сумел завербовать агента, работавшего в особо секретном конструкторском бюро, которое разрабатывало тяжелые и сверхтяжелые артиллерийские системы. Агент передал Костевичу чертежи новейших германских гаубиц, забыв предупредить, что передает сами оригиналы, а не копии с них. Такая оплошность стоила дорого. Агент был схвачен германской контрразведкой, а капитан Костевич, успевший отправить документы в Петербург, тоже оказался на время за стенами берлинской тюрьмы Моабит. Этот «эпизод» не мог не отразиться и на судьбе полковника Михельсона. Он был объявлен «персоной нон грата» и покинул Германию.
На смену ему в Берлин приехал П.А. Базаров, который с большим размахом принялся за дело. Его интересовало все: и пропускная способность, и мобилизационная готовность железных дорог в Восточной Пруссии, и важнейшие оборонительные сооружения в районах возможных боевых операций, и новые сведения о расположении складов боеприпасов и амуниции немецкой армии. Ему удалось получить документы отдела разведки немецкого Генштаба о его личном составе и агентуре. Вскоре в Варшаве был задержан агент, проявлявший повышенный интерес к российским военным объектам, а в столице империи арестован «исследователь» российской промышленной архитектуры — на самом деле лейтенант германской армии, разведчик Дамм.
Сведения, полученные Базаровым и его людьми в предвоенной Германии, легли в основу многих оперативных мероприятий по линии военной контрразведки. Только по Варшавскому военному округу было арестовано почти полторы сотни австро-германских шпионов.
Принцип необходимости ведения активной агентурной работы не только в военное, но и в мирное время дал хорошие результаты. Достаточно вспомнить вербовку в 1906 году руководителя австровенгерской разведки полковника Редля или вербовку в 1910 году полковника австро-венгерского Генерального штаба Яндржека. От этих агентов поступали исчерпывающие сведения по всем интересовавшим российскую разведку вопросам в этом регионе. Появляются новые агентурные возможности в ряде других стран Европы и Азии.
