Под этим годом помещена точная выписка из «Повести временных лет» за 1068 г., где использовано «Слово о ведре и казнях божьих». Эта вставка отделена от всего последующего потока пятью годами без каких бы то ни было цитат. Не исключена возможность того, что вставка о новгородской неправде сделана ретроспективно тем летописцем, который широко пользовался цитатами в конце 1180 г. и явно сочувствовал князю Ярославу Владимировичу, изгнанному новгородцами.
Сплошной поток цитат и изречений начинается в 1184 г. и заканчивается упомянутым выше поучением о пожаре 1192 г. Вновь церковные цитаты появляются в 1203 г. и становятся особенно обильными в 1205 г. и в последующие годы в связи с летописанием Константина Ростовского.
Прежде чем перейти к более подробному ознакомлению с первым потоком цитат 1184–1192 гг., рассмотрим один вспомогательный признак, дающий очень четкую корреляцию с периодами использования и неиспользования цитат. Речь идет о титулатуре князя Всеволода Большое Гнездо. Впервые на изменчивость титулатуры обратил внимание А.А. Шахматов, но он не довел своих наблюдений до конца и не сделал выводов из этого важного наблюдения, кроме того, что 1184 г. был годом начала свода [234]. А между тем изменения титулатуры весьма примечательны. Все первые годы княжения Всеволода Юрьевича от 1176 по 1184 г. включительно летописец называет Всеволода просто князем. С 1185 по 1192 г. — великим князем. Нередко к титулу великого князя добавляется родословие: «Всеволод Юргевич Володимерь внук Мономахов»; «Великий князь Всеволод сын Георгиев внук Владимира Мономаха».
С 1193 г. исчезает именование Всеволода великим князем и появляется новая формула: «Благоверный и христолюбивый князь Всеволод Юрьевич». Эта формула держится до 1200 г. [235]
Начиная с 1201 г., когда в летописи преобладают описания южный событий, исчезает предшествующая формула («благоверный и христолюбивый…») и вновь появляется прежняя формула («великий князь»). Эта же формула продолжает применяться и при Константине. Итак, летописание за время княжения Всеволода Большое Гнездо делится княжеской титулатурой на четыре отрезка.
Исключительный интерес для нас представляет полное совпадение этих четырех отрезков с периодами применения афористического стиля и периодами отказа от него. Представление об этих важных для нас совпадениях может дать только синхронистическая таблица, где показаны периоды широкого применения притч, цитат и поучений, изменения княжеского титула и рубежи летописания, устанавливаемые разными исследователями. Даты даны с исправлениями по Н.Г. Бережкову [236].
Приведенная таблица позволяет говорить о трех разных авторах, ведших те летописи, которые вошли потом в Лаврентьевскую летопись.
Первый из них, продолжая Владимирский свод 1177 г., применял простое наименование «князь» и не вносил на свои страницы притч и изречений. Второй автор начал работу в 1184 г., ввел обычный для киевского юга титул «великий князь» и широко пользовался изречениями и притчами. «Поток цитат», подмеченный М.Д. Приселковым, начинается именно в это время и продолжается до 1192 г., завершаясь поучением по случаю пожара во Владимире. После пожара владимирскую летопись ведет иной, третий по счету летописец, применяющий вычурную титулатуру («благоверный и христолюбивый князь») и не пользующийся афористическим стилем своего предшественника. Его рука видна вплоть до рубежа XII и XIII вв. Южные события 1201–1205 гг. и события, связанные с Константином (особенно его отъезд в Новгород), описаны автором, который по формальным признакам тождествен с нашим вторым летописцем 1184–1192 гг.: он возрождает забытую формулу «великий князь» и широчайшим образом пользуется притчами, цитатами и поучениями.
6
«Поток цитат» в Лаврентьевской летописи начинается с 1184 г. и связан с появлением во Владимире и Ростове нового епископа Луки, поставленного по настоятельному требованию князя Всеволода, преодолевшего сопротивление митрополита-взяточника. До поставления Лука был игуменом Спасского монастыря в Киеве, на Берестове, где находились могилы Юрия Долгорукого и Глеба Юрьевича, отца и брата Всеволода.
Возможно, что Лука привез с собой или привлек на месте летописца, который открыл новый раздел во владимирском летописании, раздел, насыщенный цитатами из библейских пророков. Первым его произведением был панегирик новому епископу, наполненный различными хвалебными гиперболами, не очень даже приличными по отношению к живому человеку. Однако панегирик несомненно писался при жизни епископа Луки, до 10 ноября 1188 г., так как содержит прямое обращение к нему: «Молися за порученное тобе стадо, за люди хрестьяньскыя, за князя и за землю Ростовьскую, иже взирающе на въздержанье твое, прославляють бога…»
Вторым произведением нового летописца было поучение по поводу пожара во Владимире 18 апреля 1184 г., когда «погоре бо мало не весь город и церквий числом 30 и 2», в том числе и Успенский собор Андрея Боголюбского. Здесь цитируется Евангелие, а также Иов, Исайа и Давыд. Литературной особенностью этого поучения являются риторические восклицания: «Да никто же дерзнеть рещи, яко ненавидим и богомь есмы. Да не будеть! Кого тако бог любить, якоже ны възлюбил и възнесл есть? Никого же!» Пожар расценивается как божья казнь за грехи двоякого рода: религиозные («яко на хрестьяньске роде страх и колебанье») и социальные. К последним отнесены: зависть, мстительность, неправедный суд над бедными вдовами, тайная клевета.
С приездом киевлянина Луки во владимирском летописании возродился интерес к южнорусским событиям: здесь помещен рассказ о победе киевских князей над Кобяком 31 июля 1184 г. Он носит следы зависимости от киевской летописи, сведения которой неумело сокращены (выпала вторая битва), в результате чего главным героем похода оказался Владимир Глебович Переяславский, племянник Всеволода. Дважды в этом рассказе приводятся церковные афоризмы.
Годовая статья 1185 г. в Лаврентьевской летописи состоит из записей трех категорий: во-первых, это краткие деловые заметки без афористических дополнений даже там, где был случай их применить (как, например, по поводу солнечного затмения 1 мая 1185 г.). Ко второй категории следует отнести известный рассказ о походе Игоря Святославича на половцев. Он основан на каких-то не очень точных сведениях (снем у Переяславля, трехдневное веселье на Каяле), но все же подробно повествует об этом далеком от Суздальщины событии.
Летописец в пяти местах вставил цитаты из разных церковных книг, завершив весь рассказ фразами из того же «Слова о казнях божьих», которым он завершил свой текст о пожаре 1184 г. с теми же стилистическими особенностями: «Но да никто не можеть рещи, яко ненавидит нас бог. Не буди то! Кого тако любить бог, якоже ны възлюбил есть и вь’знесл есть…» Рассказ о «полку Игореве» содержит не только фактические ошибки, но и серьезные противоречия, отмеченные еще М.Д. Приселковым [237]. В начале его Ольговичи показаны хвастунами и честолюбцами, а в конце, говоря о бегстве Игоря, летописец очень почтительно добавляет: «не оставить бо господь праведного в руку грешничю…»
Возможно, что владимиро-суздальский автор использовал какой-то южный литературный источник (например, враждебную Игорю киевскую летопись Святослава), дополнив
