Звук колокольчика утонул в реве, возникшем на правых скамьях.
- Член Государственной думы Бадаев, - грозно проговорил Родзянко, - вы переходите грани того, что я могу допустить.
Бадаев подождал, пока рев немного утихнет.
- Господа, я не рассчитываю вас пронять описанием тяжелого положения рабочих. Известно, что бессмысленно прививать оспу телеграфным столбам. Не менее бессмысленно говорить о положении рабочих в этой помещичье-крепостнической Думе...
Молодец Егорыч!.. Слова его, сильные и точные, падали, как тяжелые рабочие молоты, на головы черносотенцев.
Сквозь шум едва был слышен голос Родзянки:
"Прошу вас быть осторожнее..."
- ...И если я все же говорю о страданиях пролетариата, то для страны, для народа, чтобы убить все надежды в сердцах наивных людей на примирение с существующим порядком.
Родзянко тщетно старался унять бушующий зал.
- Член Государственной думы Бадаев, призываю вас держаться в пределах обсуждаемого вопроса.
Бадаев посмотрел наверх, на галерки, где среди публики не было почти ни одного сочувствующего нуждам рабочих, разве что две курсистки, торопливо записывающие его слова, чтобы передать их друзьям еще до того, как завтра выйдут газеты. И свои товарищи - Абрам и Галина. Крыленко показал ему большой палец: здорово, так держать!..
- Господа, статья 1359 Уложения о наказаниях...
Раздался громкий хохот. Марков, Пуришкевич и вся их компания орала, топала ногами, свистела. Кто-то выкрикнул: "Расскажи, кто это учит тебя законам", рев стал еще громче, Родзянко вяло звонил в колокольчик.
Было видно, как шевелились губы Бадаева, а слова не долетали. Крыленко весь вытянулся вперед, но не мог ничего разобрать. Донеслись только обрывки фраз:
"Рабочий не хочет быть крепостным... Он сам завоюет себе свободу... И на развалинах вашего строя..."
- Член Государственной думы Бадаев... - Голос Родзянки вот-вот сорвется. - Я лишаю вас слова, благоволите покинуть трибуну.
"Народные избранники" корчили гримасы, потрясали кулаками. Бадаев гордо прошел мимо и сел на свое место.
Розмирович взглянула на огромные часы, висевшие над входной дверью.
- Надо успеть отвезти в "Правду" стенограмму.
Чтобы попала в набор...
- Погоди, - прошептал Крыленко, - сейчас еще выступит Малиновский.
Тот уже стоял на трибуне и, наклонив голову, чуть раскосыми глазами вглядывался в зал. Хулиганы постепенно угомонились.
Но Малиновский не торопился начать речь. Опершись о барьер и чуть подавшись вперед, он словно собирался с мыслями. И с духом.
- Я вижу, господа, - выкрикнул он наконец, - вы очень довольны, что заткнули глотку рабочему делегату.
Родзянко тотчас потянулся к колокольчику. Малиновский заторопился.
- Разве сидящие здесь тираны...
- Член Государственной думы Малиновский... - Невозмутимый Родзянко побагровел и, отшвырнув колокольчик, стукнул кулаком по подлокотнику. Благоволите выбирать выражения...
Голос Малиновского набирал силу.
...могут позволить не то что всему народу, но хотя бы народным представителям говорить то, что они считают нужным?! Всегда, в любом случае, под страхом любой кары мы будем говорить то, что хотим, прислушиваясь только к голосу своей совести и своего народа, а вы будете говорить то, что прикажут хозяева, потому что вы пешки в их руках покорные и бессильные...
"Повесить его!" - взвизгнул сухонький Пуришкевич, потрясая квадратной бородкой, и сквозь шум и сзист до балкона донесся надорванный хрип Родзянки: "благоволите... вы лишены слова".
Крыленко и Розмирович медленно шли по уже темным улицам в редакцию "Правды". Стоял ноябрь, но зима рано взяла свое. Ледяной ветер, налетавший с Невы, пробирал до костей. Сверху сыпалась мелкая колючая крупа - больно хлестала по лицу. Крыленио не чувствовал холода. Щеки горели от только что пережитого возбуждения, он сорвал с себя теплый шарф, засунул его в карман, распахнулся.
- Что ты?! - возмутилась Елена Федоровна. - Это же верное воспаление легких.
Крыленко покорно ждал, пока она пыталась закутать его в шарф и подбитое ветерком пальтецо.
- Тебе понравилась речь Романа? - спросил он, незаметно высвобождая шею из шерстяного плена.
- Нет!
- Я это заметил. По-моему, в последнее время ты стала к нему слишком пристрастной.
- Критичной не значит пристрастной.
- Допустим, - согласился Крыленко, придерживая рукой то и дело грозившую улететь кепку. - Но согласись, речь его была смелой и яркой.
- Не яркой. - Розмирович пыталась найти точное слово. - Пышной... Да, пышной. И дерзкой... Он бравировал бесстрашием, а по существу ничего не сказал.
Подразнил, покричал - и ушел.
"А ведь Лена права", - подумал Крыленко.
- Бывают речи более удачные, а бывают и менее, - возразил он, стремясь продолжить этот разговор.
- Дело не в удаче. Дело в линии. Ораторский дар от него как раз никто не отнимает, - Ей давно хотелось поделиться с Крыленко тем, что ее волновало, но она все сдерживала себя: речь шла о товарище, о человеке, облеченном высоким партийным доверием, не следовало спешить с подозрением даже в разговоре с близким другом. - Ты не замечаешь ничего странного в поведении Романа?
Крыленко знал слабости Малиновского: его честолюбие, заносчивость, хвастливость. Подчас из-за этого между ним и товарищами по фракции возникали конфликты. Но странности в поведении?!.
- Что ты имеешь в виду?
- Он стал слишком часто отлучаться из Петербурга...
Крыленко пожал плечами.
- Но это же естественно! Владимир Ильич все время напоминает: место депутата-большевика не в думских кулуарах, а среди рабочих. Мы стараемся, чтобы депутаты ездили как можно больше...
Розмирович нетерпеливо перебила его:
- А ты не заметил, что, как только он уезжает из Петербурга, начинаются аресты? Берут как раз тех, кого он знает.
От неожиданности Крыленко даже остановился.
- Значит, ты думаешь?..
- Я ничего не думаю, - поспешно сказала Елена Федоровна, - я только рассуждаю вслух... Когда этим летом меня задержали в Киеве... Словом, о моей поездке знал Роман.
- Не он один, - напомнил Крыленко.
- Верно. Но жандармам было известно, что я - Галина. И про Шотмана, к которому я ехала на нелегальную встречу. Не кажется ли тебе, что совпадений слишком уж много?
- А ты не боишься попасть в плен единственной версии? - ответил он вопросом на вопрос. - У этих совпадений могут быть разные причины.
- Бесспорно, - согласилась Розмирович. - Но и ты не спеши с возражениями. Слушай дальше. Эта история с арестом Свердлова. Ведь ясно же, что ктото его выдал. Можно по пальцам пересчитать всех, кто знал, что он в Петербурге. Тем более на какой точно квартире.
- Методом исключения нетрудно добраться... - подсказал Крыленко, но Розмирович снова перебила его:
- Именно так я и поступила. Остаются только двое:
Малиновский и Петровский.
- Петровский начисто отпадает! - воскликнул Крыленко.
- Разумеется. Значит?..
Крыленко молчал. Конечно, подозрения Галины серьезны. Но чувство доверия к товарищу, соратнику по партийной борьбе, было сильнее.
- У тебя есть что-нибудь еще? - спросил он.
Она ответила не сразу;
- Боюсь, это покажется мелким... Его загадочные визиты по вечерам... В сюртуке и штиблетах... Сначала я не обратила на эти визиты никакого внимания. Теперь они мне видятся в ином свете. И потом... Жизнь не по средствам...
Крыленко поморщился.
- Неужто мы унизимся до того, что будем подсчитывать, на какие деньги наш товарищ купил лишнюю сорочку?
Розмирович всплеснула руками.
- Ну что ты говоришь, какая сорочка!.. Жизнь каждого из нас на виду. Хорошо это или плохо - ДРУГОЙ вопрос, но факт остается фактом. Я знаю твои доходы, ты - мои. У Малиновских же бедность показная. Нарочитая. А самочувствие людей с достатком.
Разве не так?
Ему вспомнилась история с атласным одеялом, которой он было не придал значения. Теперь он мысленно добавил ее к перечню подозрений.
Узнать о предательстве друга всегда трагично. Трагично и больно, Но на этот раз шла речь не о личной трагедии. Малиновский занимал в партии один из крупных постов. Едва ли были такие секреты, которых он не знал. Или не мог бы узнать...
- Давай оставим этот разговор между нами, - предложил Крыленко. Надеюсь, ты ничем не выдашь себя перед Романом? А Ильичу надо сообщить срочно.
Пусть подумают и проверят.
В эту ночь Крыленко не мог сомкнуть глаз. Он лежал, подложив руки под голову, и снова перебирал в памяти те доводы, которые приводила Галина.
Иногда ему казалось, что фактов достаточно, что надо срочно предупредить всех товарищей, требовать партийного суда, сменить явки и адреса. Но он тут же останавливал себя, понимая, что улик, в сущности, нет и что полиции только на руку, если большевики начнут подозревать друг друга, если атмосфера товарищества сменится атмосферой сомнений.
Неужели Роман выдал Свердлова? Своего близкого друга... Но и другом, возможно, он стал не по зову сердца, а по приказу охранки.
