Капитан оставался в прекрасном настроении духа после разговора, о котором я рассказывал. Он казался, однако же, нервным и нетерпеливым, часто меняя место с теми бесцельными, холерическими телодвижениями, которые так характерны для него по временам. В течение четверти часа он выходил на палубу семь раз только для того, чтобы поспешно сделать несколько шагов по палубе и опять спуститься вниз. Я следовал за ним каждый раз, так как в выражении его лица было что-то, что укрепляло мою решимость не выпускать его из вида. Он, казалось, заметил впечатление, которое производили на меня его движения, так как старался чрезмерною веселостью, шумным смехом при самой незначительной шутке рассеять мои опасения.
После ужина он еще раз вышел на корму, и я с ним. Ночь была темна и тиха, если не считать меланхолических завываний ветра между снастями. Густое облако поднялось с северо-запада и извилистые щупальца, высланные им впереди себя, нанесло ветром на поверхность луны, которая только по временам светила через расщелину в облаке. Капитан быстро ходил взад и вперед, и потом, видя, что я все еще следую за ним по пятам, обернулся ко мне и намекнул, что он думает, что мне было бы лучше внизу; само собою разумеется, это замечание только усилило мою решимость оставаться на палубе.
Я думаю, что после этого он забыл о моем присутствии, так как стоял молча, наклонившись над бортом и смотря через большую снежную пустыню, часть которой была в тени в то время, как другая часть мистически сияла в лунном свете. Много раз я видел по его движениям, что он смотрит на свои часы; раз он пробормотал короткую фразу, из которой мне удалось разобрать только одно слово "скоро". Признаюсь, я чувствовал, как боязнь овладевает мною в то время, как я, смотря на его высокую, неясно вырисовывавшуюся в темноте фигуру, заметил, как сильно он похож на человека, пришедшего на свидание. На свидание с кем? Какое-то смутное предчувствие истины начало шевелиться в моем сознании, когда я пытался соединить одни известные мне факты с другими, но я был совершенно неприготовлен к тому, что затем последовало.
По внезапной напряженности в его позе я почувствовал, что он увидел что-то. Я подкрался к нему сзади. Он смотрел пристальным вопросительным взглядом на что-то, казавшееся облаком тумана, быстро несущимся в одну линию с кораблем. Это было тусклое, облачное тело, лишенное формы, иногда более, иногда менее видимое, смотря по тому, как падал на него свет. В этот момент блеск луны померк под балдахином тончайшего облака.
- Иду, милая, иду! - вскрикнул капитан голосом, полным невыразимой нежности и сострадания, словно успокаивая любимое существо и даруя ему милость приятную и ему самому.
То, что последовало затем, произошло в одно мгновение. Я не имел возможности вмешаться. Капитан вскочил на верхушку бульварков, другим прыжком он очутился на льду почти у ног бледной, туманной фигуры. Он протянул руки, как бы для того, чтобы обнять ее, и бежал в темноте с распростертыми руками и словами любви на устах. Я все еще стоял, оцепенелый и недвижимый, напряженно глядя вслед его удаляющейся фигуре, пока его голос не замер в отдалении. Я думал, что не увижу его больше, но в этот момент луна ярко засияла из-за облаков и осветила громадное ледяное поле. Тогда я увидел его темную фигуру уже на очень большом расстоянии, бегущую с необыкновенной быстротой через ледяную равнину. Это был последний раз, когда мы мельком видели его, может быть, последний раз в нашей жизни. Сейчас же сформировали отряд, чтобы искать его, и я присоединился к нему, но люди не чувствовали расположения к этому делу и ничего не нашли. Другой отряд был отправлен на поиски через несколько часов. Я почти не верю, что не грежу или не нахожусь под влиянием какого-то странного кошмара, в то время, как пишу эти слова.
7 часов 30 минут вечера. Только что вернулся, разбитый и страшно утомленный, с неудачного поиска капитана. Льдина громадная; мы прошли, по крайней мере, двадцать миль по ее поверхности и не заметили никаких признаков ее окончания. Недавно был такой сильный мороз, что промерзший снег стал тверд, как гранит, иначе мы нашли бы какие-нибудь следы, которые указали бы нам дорогу. Команда сильно желает, чтобы мы снялись с якоря, обогнули льдину и направились к югу, так как лед раскрылся в течение ночи, и море видно на горизонте. Люди доказывают, что капитан, наверное, умер и что мы понапрасну рискуем жизнью, оставаясь здесь в то время, как нам представляется случай к спасению. Мистер Мильн и я лишь с большим трудом убедили их подождать до завтрашней ночи, и были вынуждены обещать, что мы ни в коем случае не будем откладывать нашего отправления дальше этого срока. Итак, мы думаем заснуть на несколько часов и потом отправиться в последний раз на поиски.
20-го сентября, вечером. Я пересек лед сегодня утром с отрядом людей, исследуя южную часть льдины, в то время как мистер Мильн ушел в северном направлении. Мы прошла десять или двенадцать миль, не встретив признака живого существа, кроме единственной птицы, которая летела высоко над нашими головами и которую по ее полету я принял за сокола. Южная оконечность острова суживается к концу в длинную узкую косу, которая выдается в море. Когда мы пришли к основанию этого мыса, люди остановились, но я просил их продолжать поиски до крайней оконечности мыса, чтобы у нас было нравственное удовлетворение, что мы не пренебрегли ни одним шансом разыскать капитана. Едва мы прошли сто ярдов, как Макдональд из Питерхэда закричал, что он увидел что-то впереди нас, и бросился бежать. Мы все увидели то, о чем он говорил, и также побежали. Сперва это было только неопределенное темное пятно на белизне льда, но по мере того, как мы бежали вперед, оно приняло форму человека - и человека, которого мы искали. Он лежал лицом вниз на ледяной отмели. Много мелких кристаллов льда и снежных пушинок, осыпавших его, пока он лежал, блестели на его темной морской куртке. Когда мы подошли, случайный порыв ветра увлек эти маленькие хлопья в своем водовороте, и они, рассеявшись в воздухе, частью спустились опять и частью, подхваченные еще раз струей воздуха, быстро погнались прочь в направлении к морю. В моих глазах это было просто снежным сугробом, но многие из моих товарищей утверждали, что нечто в форме женщины нагнулось над телом, поцеловало его и затем поспешно удалилось через ледяное поле. Я научился никогда не смеяться ни над чьим мнением, каким бы странным оно ни могло показаться. Несомненно то, что смерть капитана Николая Креджи не была мучительной, так как на его посиневших неподвижных чертах застыла ясная улыбка, а руки были все еще распростертыми, как будто сжимая в объятиях странного посетителя, который отозвал его в мрачный мир, лежащий за гробом.
Мы похоронили его в тот же самый день после полудня, накрыв корабельным флагом и расстреляв тридцать два фунта пороху у его могилы. Я читал похоронную службу в то время, как грубые матросы плакали, как дети, так как были многим обязаны доброте его сердца и выказывали теперь любовь, которую отталкивали его странные манеры при жизни. Он опустился в воду с глухим печальным плеском, и в то время, как я смотрел в зеленую воду, я видел, как он спускается все ниже, ниже, ниже... до тех пор, пока он не превратился в маленькое колеблющееся белое пятно, висящее на границах вечного мрака. Затем и этого уже не было видно, и он исчез. Там он будет лежать до того великого дня, когда море откажется от своих мертвецов, и Николай Креджи выйдет из льда с улыбкою на лице и с окоченелыми руками, распростертыми для приветствия. Молю бога, чтобы его жребий был счастливее в той жизни, чем в этой.
Я не буду продолжать своего дневника. Путь домой лежит открытым перед нами, и от большого ледяного поля скоро останется только воспоминание. Пройдет некоторое время, прежде чем я оправлюсь от потрясения, которое испытал во время недавних событий. Когда я начал этот рассказ о нашем путешествии, мне не приходило в голову, каким образом я буду вынужден закончить его. Я пишу эти заключительные строки в уединении каюты, все еще вздрагивая по временам, когда мне кажется, что я слышу быстрые нервные шаги покойного на палубе над моей головой. Я вошел в его каюту сегодня ночью, так как это был долг, чтобы сделать список его пожитков и занести в корабельный журнал. Все было в том же виде, как в мой предшествующий визит, кроме того, что картина, которая, как я писал, висела в конце его койки, была вырезана из своей рамы, как бы перочинным ножом, и исчезла. Этим последним звеном в странной цепи событий я заканчиваю мой дневник путешествия "Полярной Звезды".
Примечание д-ра Джона Мак Алистера старшего
Я прочел дневник моего сына, в котором рассказывается о странных событиях, сопровождавших смерть капитана "Полярной Звезды". Я вполне доверяю, что все случилось именно так, как он описывает, и даже положительно уверяю в этом, так как знаю его как человека с крепкими нервами, не обладающего пылким воображением и в высшей степени правдивого. Тем не менее история эта на первый взгляд так странна и невероятна, что я долго противился ее опубликованию. Однако же, в течение последних дней мне удалось получить беспристрастное свидетельство по этому поводу, которое проливает на дело новый свет. Я ездил в Эдинбург, чтобы принять участие в митинге британского медицинского общества, и в дороге случайно встретился с доктором, со старым школьным товарищем, теперь практикующим в Девоншире. Когда я рассказал ему о случае, которому мой сын был свидетелем, он сказал мне, что был близок с этим человеком и, к немалому моему удивлению, дал мне его описание, которое вполне совпало с тем, которое было дано в дневнике, если не считать того, что он изобразил его моложе. Согласно его рассказу, капитан Креджи был обручен с молодой девушкой замечательной красоты, жившей на коривалийском берегу; во время его отсутствия на море, его возлюбленная умерла трагической смертью.
