Хотя язык и мобильность сыграли важную роль в оформлении антропологии как либеральной и внутренне разнообразной области знания, специфика британской дисциплины лучше всего проявляется в характере ее институционального положения. Именно здесь начинают прорисовываться особенности взаимодействия между антропологами и их спонсорами — взаимодействия, в процессе которого формируются темы исследований, создаются условия для развития и воспроизводства дисциплины как конкретного вида интеллектуального творчества (Mills 2003: 22). Описание институциональной истории дисциплины не входит в задачи данной статьи — по этой теме написано немало работ (Kuper 1973; Kuper 1999; Leach 1984; Spencer 2000; Stocking 1984 и др.). Я сосредоточу свое внимание на текущем этапе развития дисциплины и на том воздействии, которое неолиберализм оказал на британские университеты, в частности на антропологию как одну из университетских дисциплин.
Работавшие в последние десятилетия в Великобритании антропологи провели значительную часть своей профессиональной деятельности в институциональных условиях, способствовавших формированию того, что можно было бы назвать ментальным климатом «осадного положения». Прошедшие 30 лет в стране были отмечены радикальным реформистским настроем тэтчеровского и блэровского правительств, которые стремились решить проблему финансирования высшего образования с помощью призывов соединить науку с производством, лозунгов «получения отдачи от инвестированных денег» и демонстрирования взаимодействия с «обществом». Необходимость представлять отчеты о внедрении этих директив в виде, удобном для перевода научных достижений в формальные статистические показатели роста, привела к тому, что административные цели и дух менеджерства стали доминирующими факторами в определении направлений деятельности университетов (Strathern 2000).
Таким образом, в последнее время исследования проводились в условиях, которые ревниво оберегались от разнообразных сторонних притязаний и часто вынашивались в атмосфере недоверия. В государственных фондах все определялось критериями «результатов», и учреждения и дисциплины оказались втянутыми в конкуренцию за обладание тем, что понималось всеми как очень ограниченные и быстро тающие средства на научные исследования[14].
Зависимость от государственного финансирования заставляет антропологов искать пути приспособления к данной ситуации. К примеру, государственные фонды сегодня все чаще требуют, чтобы антропологи демонстрировали «общественную востребованность» предпринимаемых исследований посредством нахождения, так сказать, «групп пользователей», которые были бы готовы заранее, еще до начала исследований, сообщить, что для них таковые окажутся полезными. Очевидно, что проведение исследований в открытых, антипозитивистских рамках в такой ситуации ставится под угрозу.
Неудивительно также и то, что в этих условиях антропологи пытаются найти адекватные способы реагирования и сопротивления. Адам Купер в своей вступительной речи на конгрессе Европейской ассоциации социальных антропологов в Лиссабоне призвал дисциплинарное сообщество к тому, чтобы всячески не признавать маргинальное положение дисциплины. Однако мне представляется, что для нашей дисциплины в маргинальности есть свои преимущества — и, возможно, это единственные преимущества, на которые антропология может реалистично надеяться в ближайшем будущем. Важно не забывать, что антропология всегда была маргинальной дисциплиной в том смысле, что она брала на себя миссию говорить от лица «маргинального», вскрывать причины, которые конституировали все маргинальное как собственно «маргинальное», показывать условность тех факторов, которые делали центр «центром», и анализировать те механизмы, с помощью которых центр устанавливал свою власть. Будучи погруженными во множественность, антропологи хорошо знают, что некоего одного, ведущего «центра» нет, а если бы таковой и был, то условия нахождения в нем попросту препятствовали бы пониманию того, где мы находимся.
Работа в маргинальных областях позволяет антропологам говорить о полноправном присутствии их дисциплины на общей арене научных исследований[15]. Так, если мы посмотрим на требования, предъявляемые спонсорами, то увидим, что антропология отвечает многим из этих требований, в то время как другие, более «центральные» дисциплины, такие как экономика или психология, тщетно пытаются удовлетворить им.
Антропология обычно подает хороший пример междисциплинарности: полевая работа способствует тому, что исследования, как правило, простираются дальше намеченного плана, приводят к установлению тесного контакта с миром за пределами академических стен и позволяют плодотворно осмыслить проблемы в последующем диалоге с другими дисциплинами — политологией, биотехнологией, экономикой или геофизикой. Даже для тех, кто готов взяться за исследование тем, рекомендованных и сформулированных спонсорами (что, в принципе, не более сложно, чем попытаться заставить людей отвечать на формулируемые нами самими вопросы о нормативных принципах общественной жизни), не так уж трудно трансформировать их в проекты, достаточно общие, чтобы в них оставалось место для свободы этнографической интерпретации, и достаточно конкретные, чтобы полноценно сконцентрировать внимание на поставленной проблеме.
Среди областей исследований, которые хорошо спонсируются в последнее время, присутствуют, к примеру, такие, как социальное и экономическое развитие, нищета, медицина, биология человека, воздействие новых технологий на общество, окружающая среда, корпоративная культура, творческая культура. Классические объекты внимания антропологии — родство, обмен, религия или власть — входят в предметную сферу данных областей исследований.
Дж. Спенсер поднимает резонный вопрос о том, необходима ли такая тактика для выживания дисциплины и не представляет ли она собой компромисс, подрывающий основы дисциплины (Spencer 2000: 2). Опять же, мне кажется, что в нашей дисциплине реакция на проблемы финансирования, как это ясно демонстрирует история дисциплины, всегда принимала самые разнообразные формы.
Следует отметить, впрочем, что в последнее время возникло целое направление социально-антропологических исследований того мира, который, собственно говоря, навязывает антропологам условия финансирования. Антропологи, работавшие в корпоративном и деловом мире, государственных и негосударственных структурах, медицинских и образовательных учреждениях, сегодня нередко публикуют вдумчивые монографии об образе жизни в этих мирах. Данные работы оказываются интересными даже для тех, кто предпочитает заниматься традиционными исследованиями «альтернативных» культур или этнических групп. Потенциал современной антропологии заключается в ее способности сопоставить все эти разнообразные точки зрения и мировоззрения, с тем чтобы лучше понять природу сегодняшних изменений в нашем обществе и продемонстрировать однобокость тех стереотипных представлений о «современности», «капитализме» и «глобализации», которые бытуют в определенных кругах. Понимание того, как культурные различия эксплуатируются в капиталистическом предпринимательстве, транснационализирующихся средствах массовой информации, неолиберальных социальных программах и технонаучных проектах, чрезвычайно важно для тех, кто работает в разнообразных сферах, где о воображаемых стандартах жизни и ее нормативных формах часто думают как об «универсальных» или «глобальных». Важно оно, разумеется, и для тех, кто, подобно антропологам, старается разобраться в структурах повседневной жизни.
И все же работа в маргинальных областях требует реалистичной оценки того, в каком контексте и для какого круга потребителей антропологическое знание может действительно иметь ценность. Многие исследователи озабочены вопросом о том, как обеспечить циркуляцию антропологического знания, установить связь с более широкой аудиторией и достичь более значимого воздействия антропологического знания на мир. Конечно, данный вопрос беспокоит не только антропологов — в последнее время он широко обсуждается представителями самых разнообразных дисциплин под рубрикой «общественная роль науки» (либо под рубрикой «общественное понимание науки»). Но в контексте антропологической дисциплины очень хорошо высвечивается сложная суть этого вопроса, с виду кажущегося простым, ибо «общество», с которым антропологи имеют дело, предстает чрезвычайно разнообразным. Кем являются люди, которых мы исследуем, — нашей аудиторией или нашими соавторами? Готовы ли мы передавать наше знание в общество «упакованным» для его удобного применения политиками или разработчиками социальных программ (не говоря уже о телевизионных продюсерах, озабоченных тем, как повысить массовый рейтинг телепередач)?
