Однажды Баал-Шем пообещал ученикам показать пророка Илию. «Только всмотритесь внимательно», — предупредил он.
Через несколько дней они увидели, что в Бет-Мидраш вошел нищий и потом вышел с книгой под мышкой. В другой раз они увидели, как нищий уносил с собой серебряную ложку. В третий раз он явился им в образе солдата-всадника, попросившего огонька для трубки. «Это был он, — сказал Баал-Шем, — тайна — в глазах».
Его ученик рабби Давид Лейкес рассказывает: «После окончания последней субботней трапезы Учитель обернулся ко мне и попросил монету, чтобы купить вина. Конечно, денег у меня не было, но как мог я ослушаться? Я полез в карман и, вынув оттуда монету, ничуть не удивился»
Во сне Баал-Шем увидел своего будущего соседа по Раю. Проснувшись, он решил нанести ему визит и, явившись, увидел перед собой здорового, дородного и вполне земного человека. «Как замечательно скрывает он свою сущность», — подумал Баал-Шем и попросил приютить его на несколько дней.
Бешт был убежден, что хозяин его живет двойной жизнью: наверно, встает по ночам для совершения — одному Богу известно каких — достойных деяний. Не тут-то было. До самого утра спал хозяин мертвецким сном, затем вставал, торопливо бормотал молитву и сытно завтракал. В обед он ел еще больше, а за ужином — в три раза больше, чем за обедом. Так продолжалось несколько дней.
«Дождусь субботы, — решил Баал-Шем, — может, именно тогда проявится его святость». Опять задача: хозяин спал и ел больше, чем в течение всей недели. Не вытерпел Баал-Шем и обратился к нему:
— Поначалу я хотел задать тебе один вопрос, но теперь у меня появился другой: объясни мне, почему ты так много ешь?
— Что ж, я тебе скажу, — отвечал человек, — видишь ли, тут дело в моем отце. Он был хорошим евреем, добросердечным человеком, стремившимся угодить Господу. Его не занимали ни деньги, ни почести, ни даже собственное здоровье. Он жил только Торой и только для Торы. Однажды по пути в синагогу его схватили разбойники; они привязали его к дереву и велели лобызать крест. Конечно же, он отказался. Они безжалостно били его — все равно он отказывался. Тогда разбойники сожгли его на костре. А поскольку был он худым и слабым, то и горел совсем недолго: вспыхнул — и тут же сгорел. И я — свидетель этой истории, я поклялся: если когда-нибудь придет мой черед, они так просто от меня не отделаются. Я покажу им, что еврей — это не жалкая свечка. Нет! Я буду гореть так долго, что они полопаются от злости! Вот почему я столько ем. Всю свою энергию, все свои желания я вкладываю в еду — и вовсе не потому, что я голоден.
— Да, понимаю, — улыбнувшись, ответил Баал-Шем. — Иди, продолжай. То, что ты делаешь, ты делаешь хорошо.
И помолчав, добавил: — Мы еще поговорим об этом.
Однажды утром он вместе с учениками проходил по пустынному, безлюдному месту.
— Мне очень хочется пить, — пожаловался один юноша. — Я сгораю, я просто умираю от жажды.
Вокруг ни малейшего признака воды. Настоящая пустыня.
— Не беспокойся, — сказал Баал-Шем, — когда Бог создавал землю, Он предвидел твою жажду и предусмотрел средство утолить ее.
Вскоре они наткнулись на крестьянина, который тащил два ведра с водой.
— Мой хозяин совсем рехнулся, — проворчал мужик. — Что ни день — новые затеи. Вот сегодня послал меня ни с того ни с сего таскаться взад-вперед с коромыслом.
— Видишь, — сказал Баал-Шем ученику, — создавая мир, Он подготовил и это безумие — единственно для того, чтобы ты мог утолить жажду.
Это случилось в осенние праздники. В синагоге Баал-Шем провел всю службу с особым рвением и особенно сосредоточился на молитвах, связанных с избавлением. Покинув синагогу, ученики, движимые общим порывом, поспешили в убежище, расположенное на опушке леса, чтобы вместе ждать Мессию. Самый младший из них остался дома. И вдруг его осенила ужасная догадка: Мессия вот-вот явится, и не найдется ни одного человека, чтобы встретить его!
Со всех ног помчался он предупредить товарищей. Задыхаясь, рывком распахнул дверь и увидел их, сидящих вокруг стола в торжественном молчании. Он понял: они тоже убеждены, что долгожданный Спаситель — в пути и скоро они услышат стук посоха, возвещающий Его прибытие.
Ожидание затянулось далеко за полночь. Подавленные, они вернулись в город. Говорят, не прерви юноша их молчаливого бдения, тот, кого они ждали, мог бы появиться.
«Представьте себе дворец с несчетным количеством дверей, — сказал Баал-Шем своим ученикам. — Перед каждой посетитель находит сокровище. Удовлетворившись, он не испытывает нужды продолжать поиски. А в это время за дверьми в конце галереи царь ждет тех своих подданных, которые думают о нем больше, чем о своих сокровищах».
Однажды утром он молился дольше обычного. Утомленные ученики ушли. Позднее учитель с грустью заметил: «Вообразите, что на верхушке дерева сидит редкостная птица. Стараясь добраться до нее, люди влезают друг другу на плечи, чтобы один из них мог вскарабкаться по этой живой лестнице на самый верх. Но те, кто стоит внизу, уже не в состоянии разглядеть птицу и поэтому, потеряв терпение, идут домой. Лестница рушится, и дивная птица улетает».
В Симхат-Тора Баал-Шем предупредил своих последователей, чтобы вечером в синагоге они ничему не удивлялись: «Обещайте мне не смеяться».
Они обещали.
И вот в синагоге Учитель призвал Семь Пастырей Мира, включая Адама, Авраама и Давида, взойти на возвышение (бима) и почитать Тору. Под конец он пригласил Мессию. Некоторым ученикам это показалось чрезмерной дерзостью, и они засмеялись. Тень омрачила лицо Учителя, и, казалось, целую вечность он отказывался взглянуть на них.
«Хотите знать, что представляет собой хасидизм? Знаете ли вы историю о том, как кузнец решил завести собственное дело? Он купил наковальню, молот, меха и принялся было за работу. Ничего не выходило — горн не разгорался. Тогда он пошел за советом к старому кузнецу. Тот выслушал его и сказал: „Да, у тебя есть все, что нужно для работы, все, кроме искры“. Искра — это и есть хасидизм».
Чем сначала был хасидизм? Человеком. Баал-Шемом. Из его уст исходил мощный призыв к утешению, к единству. Его хасидизм не философская доктрина, не система социальной этики и уж тем паче не теософия, сдобренная фольклором и бунтарством. Тем не менее все это в него входило. Это было устремлением к синтезу, принятием того, что евреем можно быть самыми разными способами, ибо все пути куда-то приводят, если в начале их присутствует Бог.
Такой хасидизм ошибочно уподобляли пантеизму Спинозы. Для последователей Баал-Шема Бог не нейтрален и не является абстракцией. Он одновременно и союзник и судья человека в пределах всего сущего. Между ними ничем не заменимые узы — любовь. Бог сам нуждается в любви. Тот, кто любит Бога, в свой черед будет любим: любим человеком, любим Богом. Бога надо любитв в человеке, ибо любовь к Богу осуществляется через любовь к человеку. Кто любит только Бога, одного лишь Бога, исключая при этом человека, низводит свою любовь и своего Бога до абстракции. Хасидизм Бешта отрицает всякое абстрагирование.
«Бог — это тень человека» — изречение это было истолковано Баал-Шемом следующим образом: подобно тому, как тень следует за жестами и движениями тела, так Бог следует за движением души. Если человек милосерден, милосерден будет и Бог. Имя главной тайны человека — Бог, а имя Бога — это слово, изобретенное самим человеком — любовь. Любя, человек любит Бога.
Как раз в этом смысле, в терминах бештианского хасидизма, Бог присутствует даже в зле, даже в грехе. Активно участвуя в созидании, Он стоит на стороне человека. Кто бы ни творил, утверждает тем самым, что этот акт имеет значение, выходящее за пределы творческого действия. И что же такое любовь, как не творчество, при котором два существа сливаются в единое сознание, тысячи раз израненные и тысячи раз исцеленные? Таинство любви, как и таинство Бога — единение. Что над нами, то и внизу. Между нашим, явленным, миром и иным, грядущим, существует такая же связь, как между источником света и отражением. Бог не противостоит человечеству, и человек, несмотря на свою уязвимость и бренность, способен обрести бессмертие в мимолетном мгновении. Во вселенной человека все соединено между собой, ибо все имеет свой смысл.
Отсюда проистекает терпимость, проявляемая Баал-Шемом по отношению к грешникам. Он не отвергал их.
Если требовалось, он мог понять — но не принять — зло в других. Но зло, не осознанное как зло, он считал недопустимым. Вот почему он никогда не пытался обращать неевреев в иудаизм. Он предпочитал «обращать» евреев в хасидизм или, в более широком смысле, — в иудаизм.
Чтобы реализовать себя, учит нас хасидизм Баал-Шема, человек должен прежде всего сохранять верность своему сокровенному, настоящему, истинному «Я»: он не может помочь другим, если отвергает самого себя. Человек, любящий Бога и в то же время ненавидящий или презирающий его творение, — в конце концов возненавидит Бога. Еврей, который отказывается от своего происхождения, отвергает собратьев, чтобы внести так называемый вклад в общее дело человечества, в итоге предаст человечество. Это справедливо для всех людей.
