По некоторым чертам, сохранившимся в наших летописях и скандинавских сагах, видно, что Новгород в это время не имел постоянных сношений с норманнами. По сказанию олафовой саги, в Новгород прибыл гонимый Олаф к Владимиру, и мать Владимира предрекла на празднике, называемом в саге Иолою" (ранезначительно Коляде), о прибытии славного героя с севера. Сага не более как предание отдаленного времени, перешедшее к потомкам и записанное уже поздно; прямым источником к разъяснению темных фактов сага не может служить; однако из того, что говорит сага, видно, что в последующих веках оставалось воспоминание о связи Скандинавии с Новгородом в Х-м веке. Между детьми Святослава сделалось междоусобие. Ярополк киевский убил брата Олега. Как только Владимир услышал об этом убийстве, тотчас убежал из Новгорода за море искать помощи у шведов. На новгородцев он, вероятно, не надеялся; и действительно, как только он отправился за море, Ярополк прислал своих посадников в Новгород, и новгородцы приняли их без сопротивления. Новгородцы могли быть или слишком слабы, или же не полюбили Владимира и добровольно признали своим князем его брата и соперника. Вернее последнее, потому что Владимир только с помощью чужеземцев победил Яропол-ка. Впоследствии же, когда Ярослав добывал Киев, новгородцы имели настолько силы, чтоб оказанная ими помощь могла заслужить особую благодарность от князя. Теперь варяги, помогавшие Владимиру, требовали себе воздаяния за помощь князю. Когда Киев перешел в руки Владимира, варяги, с которыми он добывал отцовскую столицу, сказали: "Это наш город! Мы взяли его. Давайте нам окупу по две гривны с человека! О новгородцах нет и помину. Если в Киеве могли так отзываться норманны, то в Новгороде они должны были поступать еще произвольнее. Вероятно, Новгород, — безропотно признавший власть Яро-полка в то время, как Владимир был за морем — был покорен последним с помощью варягов, и во все время своего княжения Владимир обращался с ним как с землей, завоеванной оружием.
III. Крещение Новгорода. — Новгород под властью Киева. — Возвращение его независимости
Русская Земля приняла св. крещение. Из Киева христианство разливалось по славянским землям русского союза. Оно явилось и в Новгороде. В Никоновском списке Сильвестровской Летописи рассказывается коротко, что в 990 году сам Михаил, первый русский митрополит, прибыл в Новгород с епископами, данными ему в числе шести от патриарха, с Добрыней, Володи-мировым дядей, да с Анастасом, греком, предателем Корсуна.
Проходя по землям, они сокрушали идолов, многих людей окрестили, воздвигли церкви, поставили священников по городам и селам. Летопись ничего не говорит о сопротивлении со стороны язычников. "Была — выражается она — тишина велия отвсю-ду". Но, как видно, это была только первая посадка христианства и принялась довольно плохо. Язычество было слишком сильно на севере; принятие христианства не предуготовилось предварительным свободным распространением новой веры, как это было в Киеве, при долговременных его сношениях с Грецией.
В 992 году при Михаиловом преемнике, митрополите Леонтии, епископ Иоанн, назначенный в Новгород, пришедши туда, должен был еще раз сокрушать идолов и разорять требища. Об этой второй проповеди христианства в Новгороде сохранился в так называвшейся Иоакимовской Летописи рассказ, очень правдоподобный и, вероятно, основанный на вековых местных преданиях, как и многое в этом повествовательном отрывке, не лишающее его исторического значения, при всем том, что в нем довольно искажений. Вообще, по известию этой летописи, тогдашнее крещение русского мира происодило не так добровольно и умильно, как можно заключить по рассказам Сильвестровой Летописи. Вместе с мирными пастырями-учителями словесного стада, ходили в другом роде проповедники: Добрыня, дядя Во-лодимиров, да Путята, Володимиров тысячский, а с ними была ратная сила. Где не довлели пастырские увещания, там употреблялись более плотские средства. Таким образом они крестили в разных землях славяно-русского мира народ, где сотнями, где тысячами — как где случится. Неверные люди и скорбели, и роптали, да нечего было делать: не смели сопротивляться ратной силе. Первоначально войско проповедников было, конечно, из Киева, но потом в каждой земле вербовали в него новокрещенцев, и таким образом увеличивалась сила. Приобрев страхом в одном месте новых христиан, апостолы из них же добывали орудия на страх другим местам. Тогда легко было возбуждать воинственные страсти и набирать охотников воевать других: иные могли кресться только для того, чтоб их взяли в войско; легко было при этом пользоваться старыми соперничествами и предрассудками, господствовавшими между одними и другими землями и местами: находились вероятно такие, которые радовались случаю припомнить старину соседям; наконец, удалое честолюбие легко щекоталось и возбуждалось вообще желанием дать почувствовать другим свою силу и заставить других делать по-своему, а не по-ихнему. Так, Добрыня и Путята, бывши с епископами в Ростове, набрали в свое войско новокрещенных ростовцев и пошли к Новгороду. Пока войско, проходя от Киева по разным землям, дошло наконец до отдаленного Новгорода, оно, конечно, усилилось до самой высокой степени, и Новгороду суждено было у себя встретить более гостей, чем другие земли. До того новгородцы-язычники показывал и терпимость к христианам; по крайней мере существовала в Новгороде христианская церковь Преображения, построенная, верно, в приход митрополита Михаила; жили спокойно среди язычников но-вопринявшие крещение их соотечественники. Но когда услышали язычники, что к ним идет ратная сила с тем, чтоб уничтожить богов — их прадедовскую святыню, то составили вече и приговорили не впускать приходящих в город и не выдавать богов. Левая сторона города по течению Волхова держалась упорнее старой веры, притом же была укреплена. Проповедники с войском пришли прежде на правую (Торговую) сторону и увидали, что мост разобран и против них на берегу выставлены камено-метные орудия, называемые пороки: туча каменьев грозила им, как только они покусятся силой переходить на другой берег. Стали они крестить людей на правой стороне, и в течение двух дней окрестили их несколько сот, только вообще заметили, что слово крестное представляется неверным безумием и обманом.
На левой стороне старший жрец Богумил, прозванный за свое сладкоречие "Соловей", возбуждал народ стоять за веру предков. Тысячский Угоняй ездил по городу и кричал: "лучше нам тюмереть, чем отдать на поругание наших богов". Тогда тысячский Володимиров, Путята, муж храбрый и смышленый, ночью переправился с пятью стами ростовцев на другой берег. Новго-•родцы ошибкой приняли их за своих и впустили в город. Ростовцы схватили Угоняя в его дворе, схватили несколько других таких же коноводов (передних мужей). Путята отправил их тотчас на правый берег к Добрыне. Разнеслось об этом по городу. Народ рассвирепел и тут-то возбудилась в нем неистовая нена--висть к христианству; разметали церковь Преображения, ограбили и разорили дома христиан. Тогда, вероятно, убили жену Добрыни, разорили его дом, перебили некоторых из его родни; хотя Иоакимовская Летопись говорит об этом прежде, чем о переправе Путяты на левый берег, но так как разорение церкви и христианских домов последовало уже как следствие народного раздражения, возбужденного этой ночной переправой и нападением на Угоняя,то,вероятно, и поступок с семьей н с домом Добрыни должен был произойти в эти часы всеобщего народного волнения. Странно, однако, что Добрыня, зная хорошо дух новгородский, оставил жену свою и родных в Новгороде, когда собирался туда идти и когда ожидал, что его могут встретить как неприятеля: в таком случае он заранее бы распорядился удалить их в более безопасное место. В то же время до пяти тысяч новгородцев вступили в жестокую сечу с Путятой и ростовцами; тогда Добрыня, пользуясь темнотой ночи, переправился на другой берег и зажег дома на берегу. Сделалось всеобщее смятение, многие бросились тушить пожар, ;( знатные люди, бояре, послали к Добрыне просить мира. Добрыня приказал сам спасать город и перестать грабить. Расправа пошла над богами: деревянных идолов сожгли, каменных побросали в реку. Мужчины и женщины, старые и малые, с воплем н плачем умоляли пощадить богов и не поругаться над ними. Что вы, безумные, их жалеете, — говорил им Добрыня: — что это за боги, что сами оборониться не умеют! Какой пользы от них ожидать!" Конечно, беззащитность богов должна была произвести на массу влияние, как всегда бывало в подобных случаях, когда народ, видя бессилие своих идолов, начинал в них сомневаться; но, по известию повествователя, новгородцы все-таки не хотели креститься. Понятно, что насилие должно было оскорблять вольный дух ильменских славян, хотя не раз поражаемый, но еще не сломленный и не задушенный ни долговременным гнетом, ни чуждым нравственным влиянием. Новгородцы шли в воду только по крайней неволе; не хотевших тащили воины в Волхов: мужчин крестили выше, а женщин ниже моста; и многие, чтоб остаться некрещенными, прибегали к хитрости и уверяли, что они уже крещены. Поэтому проповедники надевали всем крещенным на шею крестики. Повиновались новгородцы, — некуда было деться; омылись в воде, крестики надели, но в душе надолго оставались по крайней мере не христианами, если не совсем язычниками. В воспоминание насильственного крещения, после того, долго упрекали новгородцев, и с насмешкой говорили им: "Путята вас крестил мечом, а Добрыня огнем".
