Еще до того, как на улицы городов и сел Орловщины вступили немецкие танки, создававшаяся в течение двух десятилетий система политического, экономического и идеологического господства большевиков на местах рушилась подобно карточному домику. В последние дни накануне прихода немцев местные органы власти явно не контролировали ситуацию. Уже цитировавшаяся докладная записка Матвеева и Быстрова сообщает о том, что «эвакуируемые семьи партийного и советского актива провожались под свист и недвусмысленные угрозы со стороны распоясавшейся антисоветчины, а часть сотрудников учреждений упорно избегала, под различными предлогами, эвакуации»[53].
В условиях крушения советской власти местные советские и партийные органы строго выполняли директивы И.В. Сталина. Уже 3 июля 1941 года в своем выступлении «отец народов» призвал не оставлять противнику «ни килограмма хлеба, ни литра горючего». Покидая занимаемые немцами территории, партийные и советские руководители стали уничтожать имущество и продовольствие. Раздача не подлежащих эвакуации запасов местному населению была строго запрещена. Тем самым жители Орловской области обрекались на голодное существование. Так, из остававшихся на Орловщине к концу эвакуации 30 450 тонн зерна большевики сожгли 25 285. Сжигался и необмолоченный хлеб в скирдах. Безымянный мельник в разговоре с русским эмигрантом откровенно пояснил: «Ты что думаешь, красные для того палили, чтобы немцам не досталось? Хе-хе… Совсем не для того! Они хорошо знали, что немцы голодными не останутся. Нет, добрый гражданин, они палили для того, чтобы нас оставить голодными и чтобы мы, значит, пожалели, как, мол, хорошо нам жилось под красными и как плохо теперь». Такая линия Сталина вполне согласовывалась с его отношением к населению СССР, с одной стороны, и собственному партийному курсу – с другой. По словам Д.А. Волкогонова, люди для Сталина «никогда не имели значения. Никогда! Сотни, тысячи, миллионы мертвых сограждан давно стали для него привычными»[54]. Приказав уничтожать продовольствие, предприятия, жилые дома, «отец народов» отдавал приоритет своим конкретным политическим целям, совершенно не считаясь с оставляемым на оккупированных территориях населением. Как заметил А.С. Казанцев, «все, что освобождалось от контроля «любимого вождя и учителя», должно было умереть голодной смертью. Идеалом Сталина было оставить выжженную пустыню и на ней таких же голых, голодных, обезумевших от ужаса людей. Если бы он мог, он потушил бы и солнце, чтобы доказать, что светить и греть оно может только при советской власти»[55]. «Горят склады, горят поля, горят села!» – ликовал 20 июля 1941 года сталинский придворный журналист И.Г. Эренбург.
17 ноября 1941 года вышел приказ за подписью Сталина разрушать и сжигать все деревни и населенные пункты в немецком тылу[56]. А 18 ноября 1941 года, даже отлично зная, что означала тактика «выжженной земли» для остающихся на оккупированной территории людей, Эренбург продолжал восторгаться: «Немцы нашли у нас пустые амбары, взорванные верфи, сожженные корпуса заводов. Вместо домов они завоевали щебень и сугробы»[57].
В обстановке крушения фронта и безвластия в покидаемых Красной армией районах крестьяне начинали делить колхозную землю. Они вооружались брошенным войсками в лесах и на дорогах оружием и создавали отряды самообороны с тем, чтобы защитить свои деревни от грабежей со стороны голодных солдат-окруженцев и уже начинавших разворачивать свою деятельность партизанских отрядов. По свидетельству Т.Н. Гришаевой, в деревне Лубенск Брасовского района в тот период действительно появлялись попавшие в окружение красноармейцы. Как правило, они ходили по домам, просили хлеба, а чтобы спастись, выменивали у местных жителей гражданскую одежду на обмундирование. Имели место случаи воровства, грабежей. Одного красноармейца, застигнутого на месте преступления, расстреляли свои же офицеры со словами: «Ты нас позоришь!»
Антисоветские настроения, связанные прежде всего с разочарованием в способностях военного и политического руководства, поставившего армию и государство на грань катастрофы, коснулись и части бойцов и командиров РККА, тысячами скитавшихся по брянским лесам после окружения. Многие из них уходили в окрестные деревни и нанимались там на работу, стремясь избежать немецкого плена. Другие переходили на сторону противника и шли на службу во вспомогательные части германской армии или в местную самооборону[58]. Часто именно окруженцы составляли наибольшую прослойку в организованной оккупационными властями полиции.
Все это было довольно характерно для оккупированной немцами в 1941 году территории Советского Союза, однако степень готовности населения к сотрудничеству с оккупантами была различной. Что же касается южных районов Орловской области, то, согласно справке Украинского штаба партизанского движения, «в первые дни оккупации в селах Орловской области всплыл на поверхность весь антисоветски настроенный элемент – кулаки, подкулачники, люди в той или иной степени чувствовавшие себя обиженными. Среди них была и часть сельской интеллигенции – учителя, врачи. Этот народ по-своему воспринял пришествие немцев, подбивал и остальной неустойчивый элемент села принять новый порядок как истинно народный, свободный от притеснений коммунистов»[59].
Одним из тех, кто при приближении линии фронта получил документы на эвакуацию, но не воспользовался ими, решив остаться на Орловской земле, стал преподаватель физики лесохимического техникума Константин Павлович Воскобойник, украинец по национальности.
Он родился в 1895 году в местечке Смела Черкасского уезда Киевской губернии в семье железнодорожника. В 1915–1916 годах К.П. Воскобойник учился на юридическом факультете Московского университета, затем участвовал в Первой мировой войне, уйдя добровольцем на фронт. В 1919 году он вступил в Красную армию, а спустя год, будучи демобилизован в связи с ранением, устроился на работу секретарем в Хвалынский военный комиссариат. Когда на Тамбовщине вспыхнуло крестьянское движение, вызванное недовольством суровыми мерами военного коммунизма, Воскобойник вступил в действовавший на территории Саратовской губернии отряд эсера Попова.
После разгрома отряда советскими частями особого назначения (ЧОН) Воскобойнику с подложными документами на имя Ивана Яковлевича Лошакова удалось бежать в Астрахань. Здесь он вторично зарегистрировал брак со своей женой, наделив ее, таким образом, своей новой фамилией. В Астрахани чете Лошаковых удалось получить квартиру. Вскоре у них родилась дочь, также получившая новую фамилию родителей. Еще некоторое время Воскобойнику удавалось запутывать следы, переезжая сначала в Сызрань, затем в Нижний Новгород, пока в 1924 году они не оказались в Москве, где он окончил электромеханический факультет института народного хозяйства имени Г.В. Плеханова и устроился на работу начальником электротехнических мастерских при Всесоюзной палате мер и весов. Однако новые проверки по-прежнему ставили Воскобойника перед угрозой разоблачения, осознавая неизбежность которого он в 1931 году добровольно явился в ОГПУ, в результате чего получил минимальный срок – три года. Освободившись, он переехал с семьей в Кривой Рог, затем – в Орск, а в 1938 году – в Локоть, где до начала войны преподавал физику в лесохимическом техникуме[60].
Знавшие К.П. Воскобойника отмечали, что он зарекомендовал себя как знающий свой предмет преподаватель, хороший организатор, владевший в то же время ораторским искусством. Так, один из его учащихся вспоминал позднее, как однажды администрация поручила Константину Павловичу выступить перед большой аудиторией учащихся с лекцией на тему «Новая книга». Несмотря на столь, казалось бы, неинтересную тему, Воскобойнику в первые же минуты удалось всецело завладеть вниманием слушателей. Среди коллег и учащихся Воскобойник, несомненно, пользовался авторитетом, ибо не отказывался ни от каких общественных поручений, кроме того, часто сам проявлял инициативу, например организовав в техникуме кружок технической самодеятельности[61]. Немецкий исследователь С. Штеенберг характеризует Воскобойника как человека выдающегося ума и одаренного оратора[62]. Единственным, что несколько подмывало авторитет Воскобойника, стало распространившееся среди студентов мнение о его принадлежности к еврейской нации. И хотя такие домыслы были абсолютно беспочвенны, они, как засвидетельствовал бывший студент техникума, впоследствии – участник партизанского движения Г.Т. Шныков (ныне проживает в г. Твери), прочно укоренились в сознании локотской молодежи. Ввиду этого представляется весьма странным, почему партизаны ни разу не попытались дискредитировать Воскобойника в глазах немцев. В местных же органах НКВД о нем сложилось представление как о лояльно настроенном к советской власти интеллигенте, человеке энергичном и в то же время высокого о себе мнения.
