Настало лето. Однажды вечером Гузенко, уйдя с работы домой, по небрежности оставил на своем рабочем секретный документ, оказавшийся в ворохе других, маловажных, бумаг. К его облегчению, оплошность осталась незамеченной, и он утром обнаружил документ. Но оплошность была-таки замечена - уборщицей, которая состояла в службе безопасности здания. Она сообщила об этом не военному атташе и не послу, а своему начальнику Виталию Павлову, который под прикрытием второго секретаря посольства возглавлял резидентуру НКВД в посольстве, а тот, в свою очередь, сообщил об этом по своим каналам своему руководству в Москве. Реакция последовала через неделю. Полковник Заботин (который в личном порядке сделал Гузенко выговор, когда тот, как подобает по службе, доложил о своей оплошности) получил нагоняй за то, что не сообщил о столь тяжком проступке. Самого виновника отзывали в Москву, теперь уже вполне определенно. Это был приказ, не подлежавший обсуждению, но выполнять который было опасно. За такие оплошности шифровальщики не просто получали выговоры, а подвергались смертной казни. Помимо страха был ещё один стимул к бегству. Жена сказала Гузенко, что ждет второго ребенка. И они решили, что второй ребенок должен не только родиться, как и первый, на канадской земле, но и получить возможность прожить всю жизнь на ней.
Гузенко придумал образец, которому потом будут следовать почти все "подготовленные" беглецы - в противоположность "импульсивным". Он приготовил "приданое" из разведывательных материалов, чтобы представить его тем, кто будет решать его судьбу. За то короткое время, которое ему оставалось до тех пор, пока его не заменит некий лейтенант Кулаков, уже прибывший из Москвы, он внимательным взглядом прошелся по собранию документов, загнув углы более чем сотни тех, что он должен был в сжатое время изъять в нужное время. Отбор документов был весьма тщательным. Большое количество материалов представляло непосредственный интерес для канадских властей, в чьи руки он вручал свое будущее. Но среди них было и несколько документов, жизненно важных для всего Запада, а один из них вкупе с устными свидетельствами Гузенко содержал, как мы видели, взрывчатый материал.
В самом способе бегства бала также известная продуманность, но с долей наивности и с ещё большей долей путаницы. Гузенко выбрал вечер, когда лейтенант Кулаков работал в доме полковника Заботина и когда сам полковник, человек веселый, с широкими связями в обществе, находился на каком-то приеме. Гузенко точно знал, что многих его коллег в тот вечер не будет в посольстве, поскольку они будут присутствовать на показе кинофильма в городе. Это был день 5 сентября 1945 года.
Он был ошеломлен, когда, отмечая в журнале регистрации свой приход, увидел, что в посольстве все ещё болтается шеф резидентуры НКВД Виталий Павлов. Но под предлогом "обработать пару телеграмм" он прошел через стальные двери в свою комнату. Он действительно, чтобы не навлекать на себя немедленных подозрений, зашифровал как положено две телеграммы, затем набил в карманы и за пазуху уже намеченные к изъятию документы. Он передал дежурному по резидентуре подготовленные телеграммы вместе с запечатанной коробкой, где хранились шифры военного атташе, для помещения на ночь в сейф. Когда он спускался вниз, то все выглядело как надо, не считая его раздувшихся карманов. К счастью, дежурный на выходе, ещё один сотрудник НКВД, не заметил ничего странного. И опять же к счастью, ненавистный Павлов покинул здание. Пошел девятый час вечера, когда Гузенко вышел на Шарлотт-стрит.
Что произошло потом, мы сможем понять, если вспомним, что Гузенко был первым из послевоенных перебежчиков. Даже само слово "бегство" было новым. Оно по-прежнему имело незнакомый, а для некоторых на Западе и неприятный ореол. Начать хотя бы с того, что известный русский, который менее чем за двадцать лет до этого проложил дорогу бегства на Запад, рассматривался уже как ренегат - речь идет о Борисе Баянове / Бажанове (Bajanov)*, одном из помощников Сталина, который в 1928 году нашел убежище в Британской Вест-Индии. Такая атмосфера неприятия перебежчиков отчасти сохранялась и в 1945 году, когда после войны Советский Союз воспринимался не иначе как великий и славный союзник. Что касается Гузенко, ему не было на кого равняться. И он действовал инстинктивно, и эти инстинкты были заложены в нем ещё тоталитарным обществом. Несмотря на все, что Гузенко видел вокруг себя и приветствовал в свободном западном обществе (а только этим летом вокруг него проходило впечатляющее зрелище по-настоящему свободных выборов в Канаде), он не мог заставить себя поверить, что полиция - это люди, которые стоят на твоей стороне. Однако он сумел поверить в независимость канадской прессы. Так что вместо того чтобы идти прямо к властям, он сел в трамвай и направился в редакцию "Оттава джорнел" - самой солидной и наиболее консервативной из двух ежедневных столичных газет, чтобы изложить там свое дело.
* Здесь и далее мы вынуждены давать и латиницей некоторые фамилии, которые можно передать на русский неоднозначно, тем более что они порой явно искажены - примеч. перев.).
При первом посещении смелость изменила ему в тот момент, когда он уже собирался постучать в дверь с табличкой "Издатель". Он изменил свое решение и побежал домой к Анне, чтобы успокоить её нервы и подсушить свои драгоценные документы, некоторые из которых намокли от его собственного пота. Когда он вернулся в "Оттава джорнел", издатель уже ушел, а вечерний персонал, занятый подготовкой завтрашнего номера, не имел ни времени, ни способности понять, что это за странный тип, который размахивает кипой бумаг на непонятном языке и взволнованно говорит о советском шпионаже и предательстве в Канаде. Тем не менее они наставили его на верный путь, убедив пойти в Королевскую канадскую конную полицию т рассказать свою историю там. Но первый контакт с официальным лицом Гузенко установил уже заполночь, подойдя к полицейскому , дежурившему у входа в Министерство юстиции. Тот ему сказал, чтобы он пришел на другой день. Делать было нечего, кроме как пойти со своими документами, которые начинали становиться скорее опасными, чем ценными, к себе домой на Сомерсет-стрит и переночевать там. Его отсутствие на службе и нехватку документов обнаружат, при нормальном развитии событий, не раньше какого-то времени завтра утром. Так что у него было несколько часов в запасе.
Следующее утро 6 сентября вылилось для беглеца в настоящий кошмар. Супруги Гузенко решили придать своей вылазке семейный характер - частично затем, чтобы никому не оставаться дома, а частично - чтобы придать больший вес своему обращению о предоставлении убежища. И Анна, на восьмом месяце беременности, вместе с двухлетним сыном Андреем отправилась вместе с мужем в Министерство юстиции. В чрезвычайной обстановке Анна проявила свою незаурядность, настояв на том, чтобы документы несла она - на случай, если их выследят сотрудники НКВД, и тогда она улизнула бы с сыном и вещественными доказательствами. Но злой судьбе было угодно, чтобы в этот день в 11 часов утра началась сессия нового парламента, почему ни одного министра не было на своем рабочем месте. Однако они произвели достаточное впечатление на секретаря в Министерстве юстиции, в их первом "порту захода", и секретарь отвез их в резиденцию парламента. Там они снова просили в какой-то из приемных, чтобы их выслушали и дали возможность показать документы лично министру юстиции Луи Сен-Лорану, но после несколько телефонных звонков им ответили, что министр не сможет принять их... Позже министр скажет в парламенте, что он был "не готов принять официальное лицо из дружественного посольства, рассказывающее немыслимые истории". Чопорность и наивность реакции показывает, с чем сталкивались Гузенко и любой другой, старавшиеся в 1945 году сказать правду о сталинском режиме.
Супруги снова поплелись в прежнюю гавань - в газету "Оттава джорнел". На сей раз им удалось представить свои документы издателю, но им их вернули со словами, что "они не подходят". Даже эта консервативная газета не хотела, чтобы про неё говорили, будто она нападает на Советский Союз сразу после такой победы союзников. Гузенко оказались в незавидном положении, но единственное, что благожелательные люди из газеты смогли им предложить, это попытаться получить канадские документы на натурализацию, с тем чтобы обезопасить себя. А какая-нибудь защита им была позарез необходима. Утро прошло. Посольство и его спецслужбы уже переполошились по поводу отсутствия семьи Гузенко. Теперь за ними началась охота.
Перекусив, они наконец установили контакт с нужной службой канцелярией Королевского прокурора на Николас-стрит. Но здесь возникли новые барьеры - бюрократические. Их обращение должно было пройти через определенные стадии, пусть они хоть кричи о помощи. Их попросили заполнить некоторые формы и снова прийти с фотографиями на следующий день. Принимавший их служащий и представления не имел о том, может ли быть предоставлено канадское гражданство и когда. Единственное, что он смог сказать, так это что процедура займет месяцы. Выдержка Анны впервые сдала, и она разрыдалась. Лучшего она сделать не могла. Секретарем была весьма чувствительная женщина - миссис Фернан Жубарн, рабочий стол которой находился в том же помещении. Она с сочувствием выслушала рассказ супругов и, как им показалось, оказалась первым человеком на всю Оттаву, который воспринял их рассказ со всей серьезностью. Но и миссис Жубарн не могла предоставить им моментальную защиту, не говоря уж о немедленном предоставлении гражданства. Все, что она могла сделать - это пообещать, что сделает для них всё. Подавленная и напуганная, пара вернулась на Сомерсет-стрит, войдя в дом через черный ход, чтобы забрать Андрея, которого они оставили у соседей на время завтрака.
