Несмотря на обильное цитирование в работе В. Волковинского архивных источников, читателю приходится постоянно быть «на чеку». В. Волковинский доверяет прежде всего тем источникам, которые компрометируют Махно. Так, например, он некритически воспринимает воспоминания А. Чубенко даже в тех случаях, когда этот автор отсутствовал при описываемых им событиях, по поводу которых имеются другие источники. 73 То же касается и ссылок на иные тексты подобного рода (воспоминания И. Тепера, В. Белаша и др.), которые нуждаются в критическом подходе и выделении исторического ядра, не привнесенного «социальным заказом».
Небрежное отношения В. Волковинского к источникам проявляется даже в тех случаях, когда это не служит очернению Махно или другим поставленным автором целям. Так, например, характеризуя поведение Деникина на заседании его штаба, В. Волковинский приводит в качестве достоверного факт, почерпнутый им из…анархистской газеты «Набат». 74
Даже в тех случаях, когда источники не вызывают сомнения, повествование В. Волковинского может прямо противоречить фактам, содержащимся в его же собственной работе. Тенденциозность автора порождает, таким образом, множество удивительных логических противоречий. Приведем несколько типичных примеров. Причину успехов Махно в 1917 г. В. Волковинский видит в том, что местным крестьянам не приходилось видеть и слышать других революционеров. 75 Совершенно непонятно, почему в таком случае популярность Махно только выросла после появления в районе «других революционеров» — большевиков. Рассказав об уничтожении махновцами трех человек, не занимавших никакого положения в новых органах власти, В. Волковинский утверждает, что Махно «с помощью оружия убрал всех, кто стоял на его пути к власти». 76 Эти «все» потом как ни в чем не бывало продолжают действовать, бороться с Махно. Запутавшись в соотношении реальных фактов и марксистско–ленинских схем, В. Волковинский то и дело опровергает сам себя. С одной стороны, он пишет, что «Махно не нашел ожидаемой помощи у крестьян», с другой (несколькими строками ниже), что «богатевшее крестьянство Гуляйполя» (кстати, неплохой результат правления анархистов) «начинало уже тогда создавать из Махно будущего крестьянского вождя, легендарного борца за интересы простых людей». 77 Оказывается, Махно «выдавал себя за политкаторжанина». 78 Самозванец. Но в начале той же книги мы читаем, что Махно попал на каторгу за принадлежность к анархистской террористической группе. Несмотря на все антикулацкие меры Махно В. Волковинский настойчиво характеризует его как «предводителя кулацкой контрреволюции». 79 На одной и той же странице автор обвиняет Махно то в диктаторстве, то в культивировании вседозволенности. 80 Тон опытного полководца звучит в таких оценках В. Волковинского: «Очень часто махновцы вели боевые действия вопреки здравому смыслу и логике». 81 И рядом — описание блестящих побед Махно.
Анализ идеологии махновского движения сводится у В. Волковинского к примитивизированному пересказу в трех абзацах Декларации махновцев и изложению «разговоров обывателей» (без ссылки на какие–либо источники) о том, что Махно хочет «установить новый анархо–коммунистический строй — отобрать все у богатых и отдать бедным». 82 Все это можно было бы счесть художественными деталями, которыми полон «роман» В. Волковинского, если бы не постоянные обвинения Махно в беспринципности и отходе от анархизма при любом прагматическом шаге «батько».
«Художественный стиль», который в последние годы распространяется в околонаучной литературе (особенно при написании «исторических портретов»), располагает к разнообразным «психологическим реконструкциям» — разумеется, без ссылок на источники. В домыслах такого рода чувствуется влияние теорий психоанализа. Вот несколько типичных характеристик Махно в книге В. Волковинского: «болезненное стремление быть в центре внимания, выделяться любой ценой», «мания величия и жажда лести», «патологическая нетерпимость к любого рода соперничеству», которую, оказывается, «подчеркивали все, кто знал батьку». 83 Здесь, как и в других подобных сюжетах, нет ссылок на конкретные источники. Но ни В. Антонов — Овсеенко, ни П. Аршинов, лично знавшие Махно, не «подчеркивают» в своих мемуарах такой «патологии». Этот фантастический образ, также без ссылок на источники, дополняется упоминаниями анархистских оргий. 84 Раз есть анархисты — должны быть и оргии. Все это больше напоминает рассуждения Тома Сойера о разбойниках, чем научную работу.
20‑е годы положили начало и апологетической анархистской традиции в историографии махновского движения. Это прежде всего книга П. Аршинова «История махновского движения». 85 Столкнувшись с волной клеветы в свой адрес, анархисты вынуждены были принять политические правила игры и противопоставить «обвинительным» сочинениям свои «оправдательные». Эту же позицию вынуждены были занять и анархистские авторы 80‑х гг., стремившиеся в условиях развернувшейся идеологической борьбы по поводу «белых пятен истории» показать только положительные стороны махновского движения. Задачи всестороннего анализа движения анархистами в то время еще не ставились, но они стремились предпринять анализ идеологии лидеров движения с учетом исторического опыта XX в. Автор данной книги отдал дань этой традиции. 86
Большинство работ о Махновском движении эпохи «гласности», несмотря на попытки отхода от марксистско–ленинского мировоззрения, сохраняли верность мифам, созданным ранее пробольшевистской историографией. Этот период характеризуется, прежде всего, стремлением «большой прессы» представить «махновщину» как «русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Сам Махно выглядит здесь человеком политически до крайности наивным. Причина подобного недоразумения как в фактических ошибках, так и в слабом знакомстве таких авторов, как В. Голованов и С. Семанов, с социальными идеями анархизма. 87 Это затрудняет понимание мотивов поведения Махно и для более серьезных исследователей, таких как В. Верстюк. Работа В. Верстюка подробно и добросовестно рассматривает военные аспекты проблемы. Его же перу принадлежит введение к сборнику документов и опубликованных ранее воспоминаний, посвященных Махно и махновскому движению. 88
Немарксистская историография за рубежом преследовала целью познакомить читателей с фактической канвой событий, подчас весьма бегло. Чувствуется и влияние апологетической традиции. Также зарубежным авторам приходится отвлекаться от основной темы, посвящая немалую часть повествования рассказу о событиях Российской революции 1917–1921 гг. Работу зарубежных авторов затруднял также относительный дефицит базы первоисточник. Однако такими авторами как А. Скирда и М. Маллет, были предприняты глубокие исследования основных проблем, связанных с движением, хотя социальные преобразования и не находились в центре внимания этих исследователей. 89
Новые источники, которые стали доступными немарксистским исследователям лишь с конца 80‑х гг., заставляют вернуться не только к анализу социального содержания движения, но и к подробному рассмотрению фактической стороны событий. В этой работе автор надеется продолжить исследование, часть результатов которого была опубликована в 1993 г. 90
Район, в котором разворачивалось Махновское движение, охватывает преимущественно юг левобережной Украины и восток Донбасса. Махновцы действовали и на правобережье, прежде всего в Екатеринославе, а также на Полтавщине и Черниговщине. Ядро района располагалось в районе городка Гуляйполе Александровского уезда. История этих мест связана борьбой земледельческой и кочевой культур, с казачьей вольницей. Однако к началу XX в. от Запорожского казачества остались одни воспоминания. Местную степь заселили новые люди с новым укладом жизни.
Политизация исторической науки в СССР существенно затруднила даже анализ социальной и экономической структуры района, в котором разворачивалось движение — Таврия, Северное Приазовье, Екатеринославская, часть Херсонской и Мариупольской губерний. Марксистская историография утверждала, что этот район — кулацкий, что кулацкие хозяйства составляли здесь 22 % от общего числа хозяйств. 91
Сейчас такая оценка могла бы выглядеть комплиментом — «кулацкое движение» уже не является негативной оценкой и рождает в воображении романтическую картину «крепкого фермера», поднявшегося на борьбу за экономическую свободу. Однако от этой версии придется отказаться. Цифра 22 % получается лишь в том случае, если считать кулаками крестьян, располагавших более чем 10‑ю десятинами земли 92, что даже в марксистской историографии считается «перегибом». 93 Основой сельского хозяйства оставались здесь помещичьи и крестьянские хозяйства. Кулачество сосредоточивалось прежде всего на немецких хуторах — инородной для крестьян структуре. Попытка в ходе столыпинских реформ разрушить крестьянскую общину встретила сопротивление и в Екатеринославской губернии. 94
