Тем временем Гитлер был арестован, и 26 февраля 1924 года его судили. Его обвиняли в государственной измене и доказательства против него были серьезными. Нацисты не только совершили вооруженное ограбление в ходе путча, но в результате вооруженного столкновения были убиты трое полицейских. Однако в отличие от других обвиняемых путчистов, таких как герой Первой мировой войны генерал Людендорф, Гитлер выступил в свою защиту и принял полную ответственность за свои действия. Его речи в суде, обращенные к судьям, принесли ему известность во всей Германии, и он впервые стал фигурой национального значения. «Господа, – обратился Гитлер к суду, – не вам судить нас, а вечному суду истории, который вынесет приговор обвинению, выдвинутому против нас… Вы можете тысячу раз признать нас виновными, но богиня, председательствующая в вечном суде истории, с усмешкой разорвет обвинение общественного прокурора и вердикт этого суда. Поскольку она оправдывает нас»13. Мужественные слова, но основанные на лжи. Большинство немцев не знали в то время, что, произнося свою речь, Гитлер имел все основания предполагать, что суд будет исключительно снисходителен к нему. О какой смелости может быть речь, когда человек знает, что он ничем не рискует. На суде над путчистами председательствовал Георг Найтхардт, тот самый судья, что и на другом, менее известном процессе в январе 1922 года. В тот раз подсудимые обвинялись в насильственных действиях, сорвавших собрание в пивном погребке «Левенбрау» в сентябре предыдущего года. Обвинения тогда были сведены к минимальным – нарушение общественного порядка, и приговор был минимальным – три месяца тюремного заключения. Однако Георг Найтхардт обратился в Верховный суд с просьбой смягчить и этот приговор, утверждая, что цель наказания может быть достигнута заменой заключения денежным штрафом. Среди обвиняемых на том суде был и Адольф Гитлер. Судья Найтхардт проникся к нему таким сочувствием, что уговорил начальство сократить для Гитлера приговор с трех месяцев заключения до одного с испытательным сроком. Теперь же Гитлер стоял перед тем самым судьей, прекрасно зная о его сочувствии делу нацистов. Именно в суде под председательством Георга Найтхардта Гитлер произнес свою страстную речь о «вечном суде истории». Неудивительно, что, придя к власти, нацисты отобрали почти все документы, касающиеся того первого судебного процесса, и сожгли их. Приговор же во втором знаменитом процессе был вполне предсказуемым: пять лет тюремного заключения – минимальный срок. Впрочем, что касается Гитлера, он вскоре досрочно вышел на свободу, с испытательным сроком.
В этом была немалая заслуга баварского правительства. В 1922 году в большинстве немецких земель нацистская партия была под запретом. Но не в Баварии: здесь нацизм исподтишка поощрялся. После осуждения за государственную измену Гитлер находился в заключении в относительном комфорте Ландсбергской тюрьмы, недалеко от Мюнхена, где он работал над своей книгой «Майн кампф».
Пока Гитлер находился в Ландсберге, нацистская партия раскололась на фракции. И только после его освобождения в декабре 1924 года (по отбытии менее чем девяти месяцев из назначенных приговором пяти лет) партию удалось снова сплотить. Баварские чиновники, как можно было и ожидать, действовали формально и позволили восстановление запрещенной после Пивного путча НСДАП, которое произошло 27 февраля 1925 года в мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер». Однако теперь события в Германии развивались не в пользу нацистов. Гиперинфляция была остановлена, и будущее страны представлялось полным надежд. Середина 1920-х годов была в Веймарской республике так называемым «золотым» временем. Однако этот период расцвета финансировался в кредит – немецкое правительство выплачивало странам Антанты репарации, используя деньги, взятые в долг. Тем не менее на тот момент царила идиллия. Под солнцем благополучия нацизм не мог расцвести, и партия сократилась до небольшой группы фанатиков. Без питающего их кризиса нацисты были беспомощны. До конца 1920-х они оказались на периферии немецкой политической жизни.
Но именно в годы затишья партия выработала внутреннюю структуру той нацистской партии, которая в дальнейшем станет править значительной частью всей Европы. Гитлер исключительно упрочил свое положение в партии. Он легко избавился от небольшого внутреннего сопротивления абсолютной власти в 1926 году, попросту призвав членов партии к лояльности. Распад партии во время его вынужденного отсутствия показал, насколько важно для всего движения личное руководство лидера.
Нацисты не были политической партией в сегодняшнем понимании этого явления. Подробности нацистской политической программы почти не публиковались. Преданности фюреру (Гитлера к тому времени уже называли фюрером – вождем) и общей веры в цели движения было достаточно для доказательства преданности делу партии. То была партия не разговоров, а действий, не политики – а чувств. Доктрина партии взывала прежде всего к молодежи: исследования показали, что в тот период средний возраст тех, кто вступал в нацистскую партию, был до тридцати лет. Среди новообращенной молодежи был и двадцатипятилетний неудавшийся писатель Йозеф Геббельс. С нежностью оглядываясь на 1920-е годы, после того, как нацисты пришли к власти, он с чувством рассказывал молодым людям о тех годах борьбы: «Тогда появились молодые люди, которые написали на своем знамени слово «Рейх» вопреки ненависти, лжи и злобе. Они были убеждены, что проигранная война не является основанием для того, чтобы обречь народ на вечное рабство».
«Это было прекрасно, – говорит Вольфганг Тойберт, вступивший в нацистский штурмовой отряд в 1920-е годы. – Нас объединяло чувство товарищества, взаимной поддержки, исключительно важное для молодых людей. По крайней мере, тогда так казалось». Людям вроде Тойберта, с гордостью носившим коричневые рубашки штурмовиков, партия предлагала прежде всего возможность почувствовать свою значимость. Несмотря на молодость, в такой форменной рубашке он чувствовал себя важной особой: «Мы шли маршем за флагом со свастикой через немецкие города. Все нерабочее время было заполнено только штурмовыми отрядами». Кроме того, был еще один фактор, возможно привлекательный для этих юнцов, – уличные стычки. «От других людей исходила опасность угрозы. Вечер за вечером мы все чаще обеспечивали защиту собраний не только в своем городе, но и в ряде других городов, усиливая тамошние штурмовые отряды. Мы не носили оружия и должны были защищаться собственными кулаками, как и атаковать в случае необходимости своих врагов. А необходимость такая чаще возникала, чем не возникала!» Тойберт и его товарищи из Бохумского штурмового отряда регулярно вступали в сражения с молодежью из коммунистической партии. «Мы разбивали стулья в зале и дрались ножками от стульев. Такое случалось довольно часто, – улыбается Тойберт своим воспоминаниям. – Обе стороны так себя вели – и одни и другие».
Бруно Хенель вступил в нацистскую партию тогда же, но иным и тоже популярным путем – из «Вандерфогель», «фольклорной» группы, пропагандировавшей возвращение к природе и народным ценностям. По выходным молодые члены «Вандерфогель» путешествовали по сельской местности. Свое решение о вступлении в нацистскую партию герр Хенель относит к дискуссии, развернувшейся в молодежном общежитии в 1927 году. «Обсуждалась тема интернационализма, и среди прочего сказано было, что настоящий интернационалист должен приучить себя к мысли, что он может жениться на негритянке. Мне эта мысль показалась очень неприятной». Вместе с рядом других рассуждений это повлияло на решение Хенеля вступить в нацистскую партию. В частности, сыграли роль отрицательные чувства в отношении Версальского мира и «ноябрьских преступников» 1918 года. В итоге он стал ощущать острое неприятие любых международных движений, наподобие коммунистического. «Многие из нас попросту утверждали: “Мы прежде всего – немцы, – говорит герр Хенель, – и вот теперь появилась группа, говорившая: “Германия превыше всего”. Они пели: “Германия, пробудись!”»
Новообращенных типа Хенеля не смущало то обстоятельство, что они вступают в партию антисемитов. «Я помню часто повторявшиеся утверждения, что 50 процентов берлинских докторов – евреи, что 50 процентов берлинских адвокатов – евреи, и что вся берлинская и немецкая пресса находится в еврейских руках, и что с этим следует покончить». Молчаливо поддерживая эту антисемитскую идею в принципе, герр Хенель не имел сложностей с ее примирением с реалиями жизни собственной семьи: «У меня были родственники евреи, и мы встречались на семейных мероприятиях. У меня были очень теплые отношения с двумя кузинами-еврейками. Но это не мешало мне соглашаться с другими требованиями партии».
