В таких условиях формировался характер и мировоззрение княжича Ивана. С раннего детства он привык видеть себя в окружении врагов, в центре кровавых интриг, порождаемых удельнокняжеской системой.
Дмитрий Шемяка засел в Москве «великим князем», но вскоре был изгнан, хотя еще долго продолжал борьбу за престол. В 1453 году он скоропостижно скончался в Новгороде. Некоторые летописи передают «людскую молву», будто бы от отравы умер Шемяка, а привез ее в Новгород великокняжеский дьяк Стефан Бородатый. Он якобы подкупил повара Шемяки, «именем Поганку», и тот дал своему господину «зелие в куряти». Так завершается цепь преступлений, тайных и явных, в борьбе за московское наследство.
Княжич Иван становится сначала соправителем при слепом отце, а затем и полноправным великим князем с уже сложившимся мировоззрением: он — непримиримый враг феодальной раздробленности, удельного сепаратизма, создатель новой государственной системы.
Важнейшие события его правления: присоединение к государству Московскому земель Новгородских, Вятских, Пермских, Тверских, Ярославских, Рязанских, а также ряда западнорусских земель, ранее завоеванных Литвой (Чернигов, Новгород-Северский, Брянск, Гомель и др.), окончательное освобождение от татаро-монгольского ига, брак с Софьей Палеолог, племянницей последнего византийского императора, что фактически сделало Москву воспреемницей центра православия. Так складывались основы единодержавия, или самодержавия, на Руси. Московское княжество становится великорусским государством. С Ивана III слово «самодержец» официально введено в постоянный титул московского государя и освящено церковным обрядом, благословением духовной власти.
Слово «самодержец», как отмечает В.О.Ключевский, стало входить в московский официальный язык, когда с прибытием «царевны царегородской» Софьи к московскому двору начала пробиваться мысль, что московский государь и по жене, и по православному христианству есть единственный наследник павшего цареградского императора, который считался на Руси высшим образцом государственной власти, вполне самостоятельной, независимой ни от какой сторонней силы. Самодержец, по определению В.О. Ключевского, входит в московский титул одновременно с царем, а это означало, что московский государь уже не признавал себя данником татарского хана. Первоначально словом «самодержец» характеризовали не внутренние политические отношения, а внешнее положение московского государя, под этим словом разумели правителя, не зависящего от посторонней, чуждой власти, самостоятельного; самодержцу противополагали то, что мы назвали бы вассалом, а не то, что на современном политическом языке носит название конституционного государя. Так и смотрели на московского государя современники Ивана III: они видели в нем «русских земель государя», независимого главу православного русского христианства[3].
Принцип самодержавия лег в основу развития международных связей государства Российского. Уже при Иване III устанавливаются дипломатические отношения с папской курией, Германией, Венгрией, Молдавией, Турцией, Ираном, Крымским ханством.
Однако, как указывает В.О. Ключевский, несмотря на многостороннее развитие дипломатических сношений московского двора со времени Ивана III, «долго не заметно особого заведовавшего ими учреждения: их вел непосредственно сам государь с думой»[4].
Отдельное государственное учреждение, ведавшее вопросами внешней политики, было создано только при Иване IV Грозном. В архивах Министерства иностранных дел России сохранился документ, точно указывающий, когда дипломатические дела, входившие сначала в ведомство казначея, были выделены и поручены особому делопроизводителю, что и послужило основанием Посольского приказа: «В 1549 г. приказано посольское дело Ивану Висковатому».
Висковатый до того времени уже участвовал в дипломатических делах, в 1542 году писал «перемирную грамоту» с Польшей. Теперь же он играет главенствующую роль в сношениях с иностранными представителями, приезд которых в Московию заметно участился во второй половине XVI века.
Особенно интересны необычные обстоятельства установления дипломатических отношений между Россией и Англией. Весной 1553 года из устья Темзы вышли три корабля, снаряженные британским «Обществом купцов-странствователей» на поиски северного морского пути в Китай и Индию. После шестимесячного плавания корабли, потрепанные штормами, оказались у северных берегов русской земли, которая в то время на протяжении многих сотен верст была необитаемой. Два корабля погибли во льдах. Третий из них, «Эдвард Бонавенчер», под командованием Ричарда Ченслора достиг устья Северной Двины, где впоследствии был построен первый российский порт Архангельск, знаменитый своей торговлей, а тогда приютилась маленькая бедная рыбацкая пристань возле старинного монастыря Михаила Архангела.
Несмотря на явную «близость к Богу», ничто в этой крохотной деревушке не говорило о близости властей. И, тем не менее, «система оповещения» сработала на редкость безукоризненно: о прибытии иностранцев тут же стало известно в ближайшем административном центре, и тамошний воевода радушно принял незваных гостей. А вскоре Ченслора приглашают в Москву к самому царю. Одновременно двинский летописец довольно подробно заносит в свои «анналы» рассказ о приезде в Холмогоры на «малых судах» посла «Рыцарта» (Ричарда Ченслора) от «аглинского короля Эдварда» с гостями[5].
Сохранилось письменное свидетельство и самого Ричарда Ченслора о приезде в Москву и встрече с Иваном Грозным: «Перехожу к рассказу о моем представлении царю. После того, как прошло уже 12 дней с моего приезда, секретарь, ведающий дела иностранцев, послал за мной и известил меня, что великому князю угодно, чтоб я явился к его величеству с грамотами короля, моего государя. Я был очень доволен этим и тщательно приготовился к приему. Когда великий князь занял свое место, толмач пришел за мною во внешние покои, где сидели 100 или больше дворян, все в роскошном золотом платье; оттуда я прошел в зал совета, где сидел сам великий князь со своею знатью… Канцлер Иван Михайлович Висковатый и секретарь стояли перед великим князем. Когда я отдал поклон и подал свои грамоты, он обратился ко мне с приветствием и спросил меня о здоровье короля… Мое приношение канцлер представил его милости с непокрытой головой (до того они все были в шапках). Когда его милость получил мои грамоты, мне предложили удалиться; мне было сказано, что я не могу сам обращаться к великому князю, а только отвечать ему, кота он говорит с мной».
Судя по всему, аудиенция прошла успешно. Вернувшийся на родину Ченслор весной 1555 года снова отправляется в Москву, чтобы содействовать учреждению постоянной английской торговли с Россией. Этот визит также дал положительные результаты. Окрыленный успехом, Ченслор возвращается домой с богатым грузом на корабле и с первым русским послом на борту — Осипом Непеей. В бурную ночь у шотландских берегов корабль разбился о скалы. Стараясь спасти московского посла, Ченслор погиб вместе с сыном и большей частью экипажа. Непея спасся и был торжественно принят в Лондоне, где местные купцы устроили в его честь настоящий праздник. Известие об этом событии сохранилось в английских хрониках. Русские летописи того времени также повествуют о том, что Осип Непея был с почетом принят английским королем «в большом своем городе в Луньском» (Лондоне) «да отпустил с Непеею мастеров многих, дохторов и злату и серебру искателей и делателей, и иных многих Мастеров, и пришли с Непеею вместе»[6].
Есть немало и других примеров расширения международных контактов России в этот период. Томас Хернер, прибывший в Москву в декабре 1557 года в составе посольства магистра Ливонского ордена, в своих записках вспоминал: «Фриц Гросс и Мельхиор Гротгаузен отправились в замок (по всей видимости, имеется в виду Кремль) просить канцлера (Ивана Михайловича Висковатого), чтобы исходатайствовал нам аудиенцию у великого князя…»
Как видно из примеров, с созданием Посольского приказа Москва налаживает довольно широкие дипломатические связи. Тот же Ченслор вспоминает: «В то время, когда я был в Москве, великий князь отправил двух послов к королю Польскому по крайней мере при пятистах всадниках; они были одеты и снаряжены о пышностью свыше всякой меры — не только на них самих, но и на конях были бархат, золотая и серебряная парча, усыпанная жемчугом…»
Все это делалось, конечно, с определенным умыслом: продемонстрировать за рубежом богатство и мощь государства Российского, поднять, его международный престиж.
Но не только эту цель преследовал Иван Грозный. Ему хотелось знать и о том, что происходит в зарубежных государствах. Причем его интересовала информация не только официальная, но и, так сказать, «подспудная», секретная.
