Чтобы не останавливаться дальше на бесконечном перечне этих глупых и тиранических предписаний, достаточно будет указать на тот факт, что попечители учебных округов, желая проявить свое усердие в деле обращения польского юношества в православное и русское, воспользовались циркуляром министра народного просвещения от 1879 года и совсем почти исключили духовенство из числа преподавателей катехизиса в средних школах. Недавние статистические исследования показывают, что в 1892 году из двух тысяч восьмисот шестидесяти трех существовавших в Царстве Польском средних школ только в ста пятидесяти четырех катехизис преподавали лица духовного звания. Это раннее освобождение молодых умов от всякого религиозного контроля в значительной мере объясняет, не говоря уже о других результатах, быстрые успехи социалистической пропаганды. Несомненно, что в Польше эта пропаганда имела больший успех, чем в какой-либо другой части империи. Этому содействовали многие причины: быстрое развитие промышленности; значительное число немецких рабочих, членов социал-демократической партии в лодзинских и сосновицких промышленных предприятиях; наконец — и это не наименее важная причина — ослабление естественного противодействия, которое встречала теория классовой борьбы в учении церкви о подчинении властям. Грядущая социальная революция сделала значительные завоевания в умах польских рабочих, но кто решится утверждать, что это выгодно для русского господства?
Не более действительными в этих попытках обрусения Польши оказались и меры, направленные к искоренению польского языка и к замене его русским. Не только все науки в Варшавском университете, в гимназиях и в других средних школах должны были преподаваться на русском языке (исключение делалось только для катехизиса), но обязательность последнего была так же точно распространена и на низшие школы, клубы, общественные собрания, театры, магазины (все торговые объявления) и, особенно, на всякую официальную переписку. Большая часть этих мер была принята генерал-губернаторами в 1866 и 1868 годах и явилась источником курьезнейших фактов: много лиц было присуждено к штрафу за то, что сказали по-польски какому-нибудь окружному казначею фразу вроде: «Я дам вам два рубля мелкой монетой». Однако эти предписания были подтверждены и впоследствии, а именно в 1881 и 1893 годах. Приведем один из сотни примеров этого рода: знаменитая примадонна Зембрих была присуждена к штрафу в сто рублей только за то, что на одном концерте спела польскую песню без предварительного разрешения.
Вот каковы польские priVIlegia odiosa, ненавистные как и самому непосредственно заинтересованному польскому народу, так и русским патриотам, с отчаянием спрашивающим себя: чем станет союз славян, если главная ветвь его будет третироваться таким чудовищно бессмысленным образом? И это происходит в то время, когда безостановочное движение немцев на восток путем так называемого мирного завоевания представляет серьезную опасность для славянского будущего; когда всемогущие экономические интересы и, именно, возможность для поляков продавать свои товары на всем обширном пространстве Российской империи благоприятствуют доброму согласию между поляками и русскими. И в это-то время Россия делает все, чтобы убедить своих соплеменников, что даже под управлением немцев, как, например, Австрии, их религиозные и национальные интересы имеют больше шансов на защиту, чем под ее собственным господством. Сравните положение Галиции, где поляки имеют университеты, средние и низшие польские школы и где они пользуются не только местным самоуправлением, но даже правом обсуждения общих интересов Цислейтании и участием в назначении федерального министерства и представительства, сравните, говорю я, это положение с теми условиями, в какие поставило поляков родственное им по племени правительство в России и в Западной области. Путем такого сравнения мы легко поймем, почему со стороны славян нельзя ожидать движения, подобного тому, которое создало федерацию из немецких королевств и республик, пока политика подозрения и постоянных репрессий не сменится политикой доброго согласия, основанной на взаимном признании прав на личное и на национальное существование. Если бы Польша была объединена с Россией одной общей династией, но имела бы свое собственное местное и центральное самоуправление, то могущество империи не только не уменьшилось бы от этого, но даже в значительной степени усилилось бы, не говоря уже о том, что все славянские народы стали бы прибегать к покровительству России и к ее политическому руководству.
Глава XI
Положение Финляндии в Российской империи
В предыдущей главе мы познакомились с тем особым положением, в какое были поставлены Польша и польские губернии вследствие двух восстаний и опасения нового восстания. Если оставить в стороне эти причины, то мы не увидим никакой существенной разницы между политическим, по крайней мере, положением Царства Польского в том виде, как оно было создано или, вернее, восстановлено в более узких границах Александром i, и положением великого Княжества Финляндского, которое было призвано к национальному существованию территориальными и конституционными уступками, сделанными в его пользу тем же монархом. Эта точка зрения обыкновенно встречает себе противников в лице финских и французских юристов; однако сущность их аргументации трудно уловить, если только в этих ученых не говорит опасение, как бы такое сравнение не дало возможности предсказать грядущую судьбу финляндской автономии. В Германии светило по государственному праву Борнгак (Bornhak) высказывается в пользу взглядов автора. Он придает одинаковое значение связи между Россией и Финляндией и Россией и Польшей, рассматривая ту и другую унии, как виды неполного присоединения. Это удачно подобранный термин, посколько он показывает невозможность отожествлять отношение к империи Польши и Финляндии, по крайней мере в царствование Александра I, с отношением к ней какой-нибудь области или какого-либо совершенно независимого государства, объединенного с Россией личной или даже реальной униею. Уже тот факт, что до присоединения к России Финляндия не существовала как национально-политическая единица, не дает нам права говорить о вступлении ее в политический союз с империей в том смысле, в каком Бавария или Вюртемберг вступили в 1871 году в союз с другими германскими государствами; и в том также смысле, в каком Венгрия или Норвегия вошли в унию — первая с Австрией, а вторая — со Швецией. Но, конечно, из того факта, что эта уния не имеет соответствующего ей образца в существующей классификации различных видов ограниченного суверенитета и политической зависимости одного государства от другого, из этого факта вовсе не следует, будто чьи-либо права должны быть принесены в жертву; он лишь доказывает неполноту существующей ныне классификации и, в частности, невозможность подвести все случаи уний под унию личную или реальную с их подразделениями на конфедерации (союзы государств) и федеративные унии (союзные государства). Кроме Финляндии, и другие государства, как, например, Болгария, представляют в политических условиях своего существования такие особенности, которые не позволяют отождествлять их с кантонами Швейцарии или с отдельными штатами Американского союза. Из этого, однако, не следует, будто Болгарию нельзя считать ни отдельной провинцией, ни независимым государством.
При определении отношений России к Финляндии не может быть и речи о протекторате. Этот чрезвычайно неопределенный термин может быть применен лишь к таким весьма неточно установленным отношениям, какие существуют между европейским государством и какой-нибудь азиатской или африканской колонией, более или менее полно покорившейся, которая лишена права располагать собой посредством международных договоров и над внутренним управлением которой установлен известный контроль. Таково именно положение Туниса по отношению к Франции и Бухары по отношению к России. Особенность в положении Финляндии, равно как и Польши, заключается в том, что национально-политическое существование обеих является делом государя завоевавшей их страны. Обе они получили свою ограниченную власть из рук этого государя, признавшего за ними те исторические права и привилегии, которыми они пользовались при прежнем режиме — в Польше — республиканском и в Швеции — монархическом. Обе они были объявлены неразрывно связанными с Российской империей, так что ни перемена династии, ни изменение политического режима в России не могут поставить под вопрос продолжение этой унии. Обе они потеряли право вести отдельную от России иностранную политику и сохранили свое собственное законодательство, собственное министерство, собственный суд и армию. Из сказанного видно, как полна здесь аналогия и насколько трудно говорить о связи между Финляндией и Россией, как о чем-то по характеру своему совершенно отличном от тех условий, на которых после Венского конгресса была введена в состав империи Польша.
