И еще один выразительный факт. В целом ряде сочинений, опубликованных в конце 1980-х - начале 1990-х годов, говорится о борьбе против террора, на которую отважился тогдашний нарком здравоохранения РСФСР, кандидат в члены ЦК Г. Н. Каминский. До 1937 года говорить о его недовольстве террором никак невозможно; дело обстояло противоположным образом. На рубеже 1920-х-1930-х годов он являлся одним из руководителей коллективизации, и стенограмма донесла до нас его "напутствие" непосредственным организаторам колхозов в речи на их совещании 14 января 1930 года: "Если в некотором деле вы перегнете и вас арестуют (под "перегибами" имелись в виду, в частности, бессудные расстрелы противящихся коллективизации крестьян... - В.К.), то помните, что вас арестовали за революционное дело..." ("Вопросы истории",1965,№ 3, с.7).
Вполне возможно, что и Григорий Наумович начал сопротивляться, когда смертельная опасность нависла над ним самим. Однако до того момента он вел себя совсем по-иному. Так, бывшему предсовнаркома, а с 1931 года наркому связи А. И. Рыкову в 1936 году предъявили обвинение в том, что он-де в апреле 1932 года готовил теракт против Сталина. Алексей Иванович возразил, что он тогда находился на отдыхе в Крыму, и в доказательство предъявил открытку, отправленную ему в то время из Москвы в Крым юной дочерью. Однако именно Каминский отмел этот аргумент: "Ты столько лет работал в связи, "обличил" он Рыкова, - что любую открытку и штампы мог подделать"...273 Жестокая "ирония" времени: Каминский был расстрелян раньше Рыкова (первый-10 февраля, второй-5 марта 1938 года).
Показательно, что сами деятели НКВД, подвергшиеся репрессиям, но все же уцелевшие в разгуле террора, обычно рассказывают о себе именно и только как о жертвах. В 1995 году были изданы мемуары руководящего сотрудника ВЧК-ОГПУ-НКВД М. П. Шрейдера "НКВД изнутри. Записки чекиста". В редакционном предисловии к ним утверждается, что их автор в 1937-1938 годах боролся-де за "честный профессионализм" и "не признавал "липовых" дел и людей, которые на его глазах фабриковали такие дела"274. Книга М. П. Шрейдера по-своему весьма интересна, в ней немало выразительных зарисовок отмеченной "абсурдизмом" ситуации того времени. Так он описывает сцену своего допроса в начале 1939 года:
"- Ax ты, фашистская гадина! - заорал мои бывший подчиненный. - Тебе не видать должности полицмейстера, которую обещал тебе Гитлер!
От такой чуши я остолбенел.
- Неужели ты не знаешь, - попытался разъяснить ему я, - что Гитлер истребляет евреев и изгнал их всех из Германии? Как же он может меня, еврея, назначить полицмейстером?
- Какой ты еврей? - к моему удивлению изрек этот болван. - Нам известно, что ты - немец и что по заданию немецкой разведки несколько лет назад тебе сделали обрезание.
Несмотря на всю горечь моего положения, я рассмеялся..." (с. 193). Действительно, бесподобный образчик "черного юмора"...
В 1937 году Шрейдер был заместителем начальника управления НКВД Ивановской области (начальником являлся прославленный чекист В. А. Стырне), а в феврале 1938 года по личному указанию Н. И. Ежова (о чем он сам сообщает в "Записках") получил немалое повышение: стал заместителем наркома внутренних дел Казахской ССР (наркомом был в то время свояк Сталина275, комиссар госбезопасности 1-го ранга С. Ф. Реденс). Между тем, если верить Шрейдеру, в Ивановской области (то есть перед его повышением в должности) он, мол, всячески стремился противостоять "ежовскому" террору.
Но одновременно с книгой Шрейдера - хотя и совершенно независимо от нее, - в том же 1995 году, было опубликовано изложение сохранившейся в архиве г. Иванове стенограммы пленума тамошнего обкома партии, состоявшегося в августе 1937 года, - своего рода чрезвычайного пленума, которым командовали прибывшие из Москвы секретарь ЦК Л. М. Каганович и секретарь партколлегии Комиссии партийного контроля при ЦК М. Ф. Шкирятов. И уже пожелтевшая стенограмма показала, что (цитирую) "Шрейдер обрушился на секретаря горкома (Ивановского. - В.К.) партии Васильева. Он выразил возмущение по поводу того, что Васильев, имевший связь с врагом народа, занимает место в президиуме...
- У меня нет никаких (! - В.К.) данных о том, что Васильев враг, сказал он (Шрейдер. - В.К.), - но я позволю себе выразить ему недоверие.
Затем Шрейдер обвинил начальника управления НКВД Стырне в том, что тот противодействовал репрессиям и якобы имел связь с бывшим сотрудником НКВД Корниловым, который в 1936 году обвинялся в сотрудничестве с троцкистами. Стырне, старый чекист, активный участник Гражданской войны, тут же был снят с работы, а впоследствии арестован и расстрелян... Шрейдер выразил недоверие еще нескольким ответственным работникам, ничем это не мотивируя"276.
Между тем в мемуарах Шрейдер не только преподносит свои отношения со Стырне как истинно товарищеские, но и уверяет, что он не раз предостерегал этого знаменитого чекиста, раскрывал ему глаза на "ежовщину"!
Увы, подобного рода "забывчивость" типична для авторов изданных в последнее время мемуаров; так, например. Лев Разгон, публикуя в 1988 году свое ставшее тогда очень популярным "Непридуманное", где он гневно проклинал НКВД, ухитрился "забыть" даже и о том, что сам он в 1937 году был штатным сотрудником этого самого НКВД! Согласно его мемуарам, он занимался тогда трогательным делом издания книжек для детей... Впрочем, о Разгоне еще будет речь.
Как уже не раз говорилось, террор 1937 года - это порождение не козней каких-либо "злодеев", а всей атмосферы фанатической беспощадности, создавшейся в условиях революционного катаклизма. Это вполне ясно из изданных в 1983 году за рубежом воспоминаний идеологической, затем литературной деятельницы, далее "диссидентки" и, наконец, эмигрантки Р. Д. Орловой (урожденной Либерзон; 1918-1984). Правда, в обобщающих своих суждениях Раиса Давыдовна присоединяется к типичному "разделению": мол, были хорошие "мы" и некие мерзкие "они", которые и устроили террор 1937-го. Однако множество ее конкретных сообщений в сущности начисто опровергает подобные (в том числе и ее собственные!) голословные противопоставления. В том общественном слое, к которому она принадлежала, эти самые "мы" и "они" едва ли могут быть разграничены. Кстати сказать, в другой книге Р. Д. Орлова определила суть 1937 года так: "свои убивали своих"277. То же самое не раз повторял в широко известных мемуарах И. Г. Эренбург. И эта "формулировка" вполне верна...
В 1937 году Раиса Либерзон была студенткой Московского ИФЛИ Института истории, философии и литературы, самого "элитарного" и "престижного" из гуманитарных высших учебных заведений того времени. Среди студентов имелось немало детей крупных руководителей, и мемуаристка воссоздает атмосферу (цитирую) "комсомольских собраний в 1937-1938 годах, где студенты один за другим отрекались от арестованных отцов и матерей... Бывший нарком финансов Гринько - среди обвиняемых на процессе "правотроцкистского блока"... Не решаюсь смотреть туда, где стоит Ирина (дочь этого наркома, с которой, между прочим, я позднее, в 1950-х-1970-х годах, вместе работал в Институте мировой литературы. - В.К.), и не могу не смотреть... Студенты и преподаватели ИФЛИ... единогласно требуют расстрела подлых изменников. Я голосовала вместе со всеми... И она (Ирина. - В.К.) поднимает руку, и она за то, чтобы ее отца расстреляли"!..278
Нельзя не оценить правдивость мемуаристки. Так, рассказывая о своем собственном отце, не самом крупном, но все же руководящем деятеле, отстраненном от своего поста в 1937 году и ждавшем ареста (чего не произошло), Р. Д. Орлова честно признается: "...он спрашивает: "А если меня арестуют?" И я, не подумав ни мгновения: "Я буду считать, что тебя арестовали правильно". Сказала, и пол под ногами не содрогнулся... Принял ли он мои чудовищные слова как должное? Он и сам говорил, что по-другому нельзя" (с. 74).
Раиса Давыдовна - и опять-таки нельзя не оценить ее искренность поведала и о своем прямом практическом участии в "чистке". Она училась в ИФЛИ, а затем работала в ВОКСе (Всесоюзное общество культурных связей с заграницей - учреждение, теснейшим образом связанное с НКВД) вместе с человеком, которого называет в своих воспоминаниях "Юрий К." (как сообщил мне А. В. Караганов, речь идет о Г. С. Кнабе). На заседании партийного бюро ВОКСа его принимали в партию - точнее, переводили из кандидатов в члены: "Я выступила против приема К. Остальные были "за", меня не поддержали. И тогда я рассказала содержание личного разговора, который был у нас за несколько месяцев до бюро... Он мне сказал: "Если бы тебе в ЦК велели вешать детей, ты бы проплакала всю ночь, а утром стала бы выполнять приказ". Фраза, продолжает мемуаристка, - крамольная: каждый коммунист обязан был выполнять любые указания ЦК, в том числе выселять, сажать, да и убивать. Но говорить об этом, называть подобные указания было нельзя... Дело дошло до КПК Комиссии партийного контроля. Во все инстанции вызывали и меня (и она вновь излагала свой личный разговор с сослуживцем! - В.К.)... Ю. К. исключили из кандидатов партии, выгнали из ВОКСа. Потом я долго не знала, что с ним. Не думала о нем. Вероятно, он автоматически вошел в категорию "чужой"... сегодня (написано в 1979 году. - В.К.)...я бы не подала руки человеку, который сделал нечто подобное (то есть и самой себе... - В.К.). Если б сегодня могла сказать: "заставили". Нет, никто не заставлял..." (с. 141).
