Между тем, сама Алиенора предприняла головокружительную поездку по своим пуатевинским и аквитанским владениям. Мы видим, как она поочередно посещает Луден, где оказалась 29 апреля, Пуатье — четвертого мая, на следующий день, пятого мая, она была уже в Монтрее-Боннене, затем последовали Ньор, Андильи, Ла-Рошель, Сен-Жан-дАнжели, Сент, и, наконец, первого июля она была в Бордо, а четвертого — в Сулаке. Как замечает Е.-Р. Лабанд, эта скорость перемещения говорит не только о невероятной силе воли Алиеноры, сумевшей победить усталость и повинующейся лишь своему стремлению сохранить в королевстве Плантагенетов все то, что еще можно спасти, — но также и о «превосходном состоянии дорог и великолепно организованной смене лошадей в ее владениях». Можно себе представить, что целый мир воспоминаний окружил королеву, когда она вот так, пятьдесят лет спустя, проезжала через прекрасный край, по которому так часто путешествовала в молодости. Наверное, ее проницательный взгляд оценивал перемены, происшедшие за эти полвека, потому что перемены в стране тогда были в самом разгаре. Если война постоянно разоряла границы Мана и некоторых местностей в Анжу и Нормандии, то на востоке Франции, от Пуату до Пиренеев, царили нерушимый мир и безоблачное процветание. Водяные мельницы, которых в начале века насчитывались единицы, теперь стояли на реках сотнями. И гидравлическая сила служила не только для того, чтобы приводить в движение жернова, перемалывающие пшеницу или растирающие горчичные зерна, она раздувала мехи и поднимала молоты в кузницах, растирала корье и красящие вещества, например, вайду[26], варила пиво, трепала коноплю, валяла сукно, и даже заставляла работать токарные станки и пилы плотников. Таким образом, многие работы, которые прежде выполняла рука человека, теперь совершались благодаря движущей силе потока воды, к большой выгоде для народа. Как всегда, расцвет выражался в активной строительной деятельности. Повсюду растут своды с угловыми арками — величайшее изобретение той эпохи. Смелость аббата Сугерия, проявленная им в те времена, когда он строил свою монастырскую церковь в Сен-Дени, подтолкнула других, и новые церкви росли все выше, становились все светлее; стены отважно вздымались ввысь, и никогда еще камень не казался таким легким и податливым. Правители во владениях Плантагенетов сумели показать пример. Они щедро одаривали монастыри. Они не только заново отстроили кафедральный собор в Пуатье и герцогский дворец, не только возвели множество военных построек, как в Анжере и Шато-Гайяре, но на их счету был теперь и рынок в Сомюре, и мост через Вьенну в Шиноне, и такие искусственные сооружения, как плотина в Пон-де-Се, предназначенная для того, чтобы упорядочить течение Майенны, и немало больниц, а иногда и целые города, как тот город, который Ричард построил в Сен-Реми-де-ла-Э, на Крезе, или новый город, который вырос рядом с Шато-Гайяром. На востоке Франции строители показывали себя весьма искусными мастерами, и некий метр Изамбер, преподававший при кафедральном соборе в Сенте, двумя годами позже будет восстанавливать большой Лондонский мост.
Наверное, это и было самой поразительной особенностью той эпохи: экономическое развитие, подъем городов и, параллельно с этим, понимание ценности деревень. Население росло все быстрее, непрерывно увеличиваясь, и так же непрерывно люди старались как можно лучше использовать природные ресурсы: распахивали новые земли, развивали овцеводство, занимались лесами. И, наверное, теперь, по прошествии веков, самым поразительным нам покажется то, что в это время во множестве появляются новые города: вместо того, чтобы позволить уже существующим городам непомерно разрастаться, создают новые. И они возникают повсюду, осуществляя гармоничную связь между городом и деревней, вместо того чтобы увеличивать диспропорцию, создающую переполненные города и заброшенные деревни.
Это присутствие города, чьи стены соперничали со стенами замков, — главный признак времени. И это не ускользнуло от понимания Алиеноры. Как правило, для того, чтобы ясно судить об эпохе, требуется некоторый промежуток времени. Но здесь мы с удивлением замечаем, как мудро эта женщина жила в своем времени и каким критическим взглядом она умела видеть его силовые линии. Что мы наблюдаем в ходе этой поездки, которую она совершила по своим владениям? Конечно, королева не пренебрегает и своими феодальными обязанностями: она по пути восстанавливает справедливость там, где были ущемлены чьи-то права; она возвращает монахиням из Сен-Круа де Монтрей леса, которые у них отобрали для охоты; она улаживает распри; ей даже выпал случай произвести обмен сюзеренными правами, потому что она отдала Тальмон сеньору Раулю де Молеону с тем, чтобы он взамен отказался от всех своих притязаний на Ла-Рошель; она подтверждает, в соответствии с обычаем, пожертвования в пользу монастырей: в Монтьерневе, в Сент-Этроп в Сенте, в Ла Сов и Сент-Круа в Бордо. Но главным образом, и в этом заключается самое поразительное, она повсюду раздает уставы коммуны и освобождает горожан от установленных ранее повинностей по отношению к их сеньорам. Все крупнейшие города, один за другим, получают таким образом вольности, которыми граждане коммун очень дорожат, и Алиенора лично присутствует при избрании первого мэра Ла-Рошели — км стал Гильом де Монмирай. О чем она могла думать в тот момент, когда соглашалась на коммуну в Пуатье — она, которая шестью десятилетиями раньше или около того так сильно возмущалась дерзостью горожан и велела так жестоко наказать наиболее знатные семьи — вплоть до того, что хотела взять в заложники двести юношей и девушек, — она, которая так рассердилась на аббата Сугерия и на своего первого мужа, когда по их приказу эти меры были отменены? Теперь она, Алиенора, взяла на себя инициативу жаловать городам вольности. И, наверное, ничто так ясно, как это обстоятельство, не показывает нам эволюцию, которую жизнь заставила ее совершить. Между молодой женщиной, капризной и легкомысленной, и старой королевой пролег долгий жизненный опыт, иногда радостный, чаще мучительный, но неизменно не пропадавший даром. Достигнув возраста, который мог стать возрастом отрешенности и уныния, если бы она погрузилась в бесплодные сожаления, Алиенора, как мы видим, напротив, обрела мудрость, от обладания которой была далека в свои юные годы, и показала себя способной, усвоив преподанные ей жизнью уроки, энергично действовать в тот самый момент, когда казалось, что все вокруг нее рушится, а дело ее жизни обречено на гибель:
«Мы даруем всем жителям Ла-Рошели и их наследникам обещанную коммуну, с тем, чтобы они могли лучше защищать и сохранять в неприкосновенности собственные права, не нарушая верности нам, и мы хотим, чтобы их свободные обычаи… нерушимо соблюдались, и чтобы они, поддерживая их и защищая свои права, и наши права, и права наших наследников, применяли и использовали силу и власть своей коммуны, когда это будет необходимо, против любого человека, если это не будет противоречить верности нам…»
Мы можем себе представить, как королева диктовала этот текст, слово за словом, своему капеллану Роже (верному слуге, для которого она сама учредила в Фонтевро должность капеллана) или другим сопровождавшим ее писцам, Жосле-ну и Ренулю. Каждый из городов, в которых она побывала, а также остров Олерон, получили подобные грамоты, составленные по примеру знаменитых «Руанских установлений», тридцатью годами раньше давших нормандскому городу свободы, составлявшие предмет его гордости. Эти действия, отвечавшие желаниям горожан, в то же время представляли собой очень мудрый ход. Дело в том, что привлекая города на свою сторону, Алиенора добивалась от них очень значительной военной помощи; она освобождала их от наложенных прежде обязательств, но накладывала на них обязательство самим себя защищать. Так, рядом с феодальной армией, как правило, обеспечивавшей военную силу, Алиенора создала для королевства городское ополчение; это был пример такой изобретательности, что король Франции, Филипп-Август, не замедлил использовать его с выгодой для себя и сделал то же самое в собственных владениях: дав свободу жителям Турне, он подчеркнет, что они должны иметь «триста хорошо вооруженных пехотинцев», чьими услугами монарх будет вправе воспользоваться.
Алиенора трезво оценивала как способности своего сына, так и отношение к нему сеньоров. Феодальная связь — это связь личная, а в личности Иоанна не было ничего такого, что могло бы принести ему ту верность, которой сеньор требует от вассала. Все, что она могла для него сделать, — это обеспечить ему военный резерв, который он получит благодаря союзу с городской буржуазией.
Можно было и остановиться, но нет — после этой удивительной политической поездки, которая позволит ей крепко взять в руки свои владения, одновременно показав себя либеральной королевой, раздающей вольности, она между 15 и 20 июля лично явится к Филиппу-Августу и принесет ему клятву верности за свои земли. Она, бесспорно, обязана была принести эту вассальную присягу своему сюзерену, королю Франции. Но повторение клятвы при таких обстоятельствах было в высшей степени ловким ходом. Алиенора давала понять, что помимо двух соперников, в этой борьбе за первенство, которая так давно шла между королями Франции и Англии, существует еще она, владычица всего или почти всего востока Франции, от Луары до Пиренеев; сделав требуемый жест заранее, она отнимала у короля Филиппа-Августа всякий предлог для выступлений против этой значительной части владений Плантагенетов.
