Барклай де Толли, человек военный, сам принимавший участие в разработке «Учреждения...», строил свои отношения, строго придерживаясь буквы закона. «Меня удивляло, – писал адмирал А.С. Шишков, – что государь говорил о Барклае, как о главном распорядителе войск; а Барклай отзывался, что он только исполнитель его повелений» (270) . Многие современники, входившие в окружение царя, имели тогда основание считать императора главнокомандующим армии. Так, например, перед войной флигель‑адъютант А.И. Чернышев, достаточно хорошо ориентировавшийся в коридорах власти, находясь в Вильно, написал в поднесенном Александру I проекте: «Так как Его Императорскому Вел‑ву угодно было встать лично во главе своих армий...» (271) .
Военный министр от имени императора отдавал приказы другим главнокомандующим, что в некоторой степени ставило его выше П.И. Багратиона и А.П. Тормасова, обладавших как первые лица в армии абсолютно равными правами. Но в своей армии он не мог чувствовать себя полноправным хозяином и считал себя первым помощником императора. В первом приказе, изданном Барклаем в начале войны, речь шла об Александре I как о начальствующем над армией. В приказе говорилось: «приспело время... предводимым самим монархом, твердо противостать дерзости и насилиям...» (272) . Не случайно, что в знаменитом письме к Александру I о необходимости его отъезда из армии авторы этого послания (А.С. Шишков, А.А. Аракчеев, А.Д. Балашев) первую причину видели в том, что «государь император, находясь при войсках, не предводительствует ими, но представляет начальство над оными военному министру, который, хотя и называется главнокомандующим, но, в присутствии его величества, не берет на себя в полной силе быть таковым с полной ответственностью» (273) .
Фактически же император постоянно вмешивался в управление и старался направлять ход событий. Даже корпусные командиры, не говоря уже о Багратионе и Платове, были обязаны представлять ему рапорты, сверх присылаемых Барклаю. Такое положение очень устраивало монарха и фактически так было и до этого в 1805 г., и после в 1813 – 1815 гг. Неудачи в любой момент можно было списать на главнокомандующего, а лавры побед всегда присвоить себе. Подтверждением тому, что император предвидел ситуацию в случае неудачи, находим в его письме к Барклаю от 24 ноября 1812 г. «Принятый нами план кампании, – писал Александр I, – по моему мнению, единственный, который мог еще иметь успех против такого врага, как Наполеон... неизбежно должен был, однако, встретить много порицаний и несоответственной оценки в народе, который... должен был тревожиться военными операциями, имевшими целью привести неприятеля в глубь страны. Нужно было с самого начала ожидать осуждения, и я к этому подготовился...» Это письмо имеет важное значение для нашей темы. Смысл первой фразы («принятый нами план...») можно истолковать двояко: 1) что Александр I считал создателями плана себя и военного министра; 2) подразумевал более широкий круг – свое военное окружение. Но письмо было адресовано к Барклаю, и в тексте царь обращается только к нему: «Как только план был принят, нужно было подготовить все для его исполнения. Мы вполне располагали для этого временем и, однако, многого не было сделано». Далее император высказал претензии Барклаю, перечислив ряд мероприятий, на которых он настаивал и которые не были выполнены (274) . Весь текст письма свидетельствует, что российский монарх под творцами и исполнителями плана имел в виду только себя и своего министра. Из письма, правда, неясно, как подготовился Александр I, ожидая «с самого начала ...осуждения». В данном случае он подставил сначала Фуля, сделавшегося первым объектом «осуждения» военными кругами, второй жертвой для общественного мнения России стал сам Барклай. Перед отъездом из армии российский император обсуждал с ним образ действий против Наполеона. Не сохранилось сведений о «высочайших инструкциях», но известно, что обещал делать Барклай из его письма Александру I от 27 января 1813 г.: «Я уверил Ваше Вел‑во, что не подвергну опасности бесполезной или несвоевременной гибели Вашу армию, единственную опору Отечества, и если не буду в состоянии нанести неприятелю решительных ударов сначала, то вся моя надежда будет основана на ведении кампании в позднее время года. Я сдержал свои обещания». Еще ранее, 24 сентября 1812 г., он писал тому же адресату: «Я избегал известное время генерального сражения вследствие зрело обдуманных оснований, не обращая внимания на все разговоры по этому поводу...» (275) . Это подтверждается перепиской Барклая под Смоленском с Александром I и Багратионом. 30 июля 1812 г. он писал монарху о задаче не подвергнуть «опасности Государство наше без всякой нужды, тем более что Высочайшая воля Ваша есть, Государь, продлить сколь можно более кампанию, не подвергая опасности обе армии». 27 июля 1812 г. главнокомандующий 1‑й Западной армии писал в аналогичном ключе Багратиону: «...все дела наши теперь состоят только в том, чтобы выиграть время и дать сформироваться новым нашим внутри России войскам» (276) .
Подтверждение выбранной системы войны мы находим в предназначенных для опубликования в прессе известиях Главной квартиры, просматриваемых перед отсылкой императором в первые дни после начала войны. Содержание сообщений недвусмысленно свидетельствовало о принятии отступательной тактики. Так, 17 июня писалось: «Опыты прошедших браней и положение наших границ побуждает предпочесть оборонительную войну наступательной, по причине великих средств, приготовленных неприятелем на берегах Вислы...»; войска приступили «к занятию назначенных заблаговременно им мест»; за 5 дней русские корпуса не были атакованы; «начало весьма различное от того, каким прочие войны императора Наполеона означались». В известиях от 23 июня уже разбирались первые результаты русского замысла: «По всем обстоятельствам и догадкам видно, что принятый нами план кампании принудил французского императора переменить первые свои распоряжения, которые не послужили ни к чему другому, как только к бесполезным переходам, поелику мы уклонились от места сражения, которое для него наиболее было выгодно. Таким образом, мы отчасти достигли нашего намерения и надеемся впредь подобных же успехов» (277) . Любопытно отметить, что известия были рассчитаны только на общественные круги. В приказах же и обращениях командования к армии неоднократно указывалось на скорое генеральное сражение.
Конечно, нет оснований говорить о безусловном доминировании Александра I. Но в дуэте «император – военный министр» первую скрипку должен был играть император, возложивший на себя контрольные функции; он же выступал координатором действий всех армий. Барклай как практик являлся главным советником и исполнителем царских идей. В решении практических вопросов ему предоставлялась самостоятельность, но и она ограничивалась силой иерархического неравенства. Барклай как личность проигрывал перед искушенным в интригах венценосным дипломатом. Что же касается общего планирования, то идея отступления, по‑видимому, разрабатывалась Александром I вместе с Барклаем, но главную роль играл все‑таки император. Он же в начале войны попытался взять на себя общее руководство. Это оказалось ему не под силу. Когда из‑за ряда совершенных ошибок события вышли из‑под контроля и сложилась непредусмотренная планами ситуация, чреватая серьезными осложнениями, Александр I незамедлительно покинул войска, оставив главнокомандующих самим искать выход из создавшегося положения.
Принятая оборонительная стратегия повлияла и на выработку операционного плана военных действий. В этом вопросе среди историков существуют расхождения. Разногласия порождены противоречивостью источников, в первую очередь военно‑оперативной документацией начала войны, что создает простор для самых различных трактовок и концепций. Например, трудно согласовать декларативные заявления командования о желании дать сражение вплоть до Бородина с реально прошедшими событиями и выработанной концепцией отступления. Расхождения во всех вариантах плана отступления начинались по вопросу о том, где и при каких обстоятельствах предполагалось остановиться самим и остановить французов.
В источниках встречаются упоминания о существовании «общего операционного плана» (278) , который, представляя из себя, видимо, нечто среднее между стратегическим и операционным проектом действий, давал командно‑штабному составу армий общую ориентировку, не содержал четких указаний и не ставил ясных и конкретных задач. Сам операционный план или, вернее, представление о предполагаемых тактических действиях русских войск можно воссоздать по имеющимся инструкциям Барклая главнокомандующим армиям, командирам корпусов и военно‑оперативной переписке. Условно говоря, план предусматривал применение «отступательной тактики» в отношении основной группировки противника с целью достижения равенства сил, и активные действия против его слабых флангов.
