Впрочем, от дезинфекции не было никакой пользы. Она казалась изощренным издевательством. Солому на нарах меняли очень редко — вся она кишела насекомыми. Конвоиры состояли в основном из уроженцев Боснии. Назначая на работы, лагерная администрация заставляла руками собирать лошадиный навоз. Этой повинности не мог избежать ни крестьянин, ни интеллигент, ни священник. Курить и читать строго запрещалось.
В декабре среди заключенных вспыхнула эпидемия сыпного тифа. Ее причиной было то, что в один из самых холодных дней охрана решила вымыть в бане пятьсот человек. Половина их сразу же простудилась. Но несмотря на болезнь, народ продолжали гнать на работы. К вечеру все возвращались мокрые и усталые, а под утро многие не могли встать. Каждый день уносил тридцать-сорок жертв. Эпидемия свирепствовала до марта 1915 г. К этому времени из 7 тыс. заключенных умерло 1350 чел.
Талергофский рацион состоял из пятой части армейской хлебной порции на весь день. Утром получали отвар из фасоли, в полдень — такую же похлебку из свеклы. Иногда — соленую репу и кусок селедки. Посуду не выдавали. Каждый обходился как мог. Делал углубление в куске хлеба и наливал туда жидкость или, отбив у бутылки горлышко, использовал ее вместо котелка. Большинство оставалось вообще без обеда. Узники теряли физические силы, болели цингой. Многие, спасаясь от голодной смерти, попрошайничали — во время раздачи обеда перед бараками интеллигенции собирались крестьяне с просьбой уступить порцию, так как семьи более обеспеченных арестантов высылали своим родственникам посылки. Но по дороге из Галичины в Талергоф съестные припасы от долгой транспортировки часто портились, а то и вовсе пропадали. Тот, кто мог работать, имел какой-то шанс выжить. Но заболевшие были обречены на верную смерть.
Кроме общей тюрьмы, существовали еще и одиночные камеры. Галичанин, имевший несчастье назвать себя русским или сказать, что русский — его родной язык, попадал именно сюда. Боснийцы-конвоиры первым делом избивали его. А одному доктору постовой просто проколол штыком ногу в двух местах. В одиночке заключенному было запрещено даже смотреть через окошко — охранники тут же начинали колоть его штыком в лицо. Есть тут давали так мало, что выжить можно было только чудом.
Развлекаясь, лагерная администрация придумала еще одно истязание — подвешивание. Во дворе установили столбы. К ним на веревках, пропущенных под руками, цепляли жертв. Каждый висел приблизительно по два часа. «И так сорок восемь человек поочередно висели на этих столбах свыше двух суток», — вспоминал инженер Чиж. Эту пытку прекратили только после многочисленных просьб родственников арестантов.
Железнодорожный служащий из Станислава (нынешний Ивано-Франковск) Илья Гошовский попал в концентрационный лагерь вместе с женой и двумя дочерьми. Он вспоминал свои первые дни тут: «Солдаты всячески изводили женщин. Они умышленно сопровождали их в отхожие места и, окружив со всех сторон, позволяли себе не поддающиеся печатанию выходки, доводившие женщин до слез и истерики. Некому было пожаловаться, ибо начальник стражи, капитан-немец, был хуже своих подчиненных. В тот же день солдаты закололи троих крестьян, не знавших немецкого языка, за неисполнение приказаний, и тут же их зарыли в общую яму».
И все это происходило с людьми, которым даже не предъявили обвинение! Их только подозревали неизвестно в чем.
Страшная все-таки вещь — потеря исторической памяти! Если вы спросите нынешнего галичанина о сталинских репрессиях, он радостно закивает головой, но ничего не вспомнит о Талергофе. Так, словно его и не было. Между тем, листая списки жертв австрийского террора 1914–1917 гг., я встречал имена земляков и как минимум однофамильцев некоторых известных ныне выходцев из Галичины.
Читает на «5-м канале» новости телеведущий Евгений Глебовицкий, приехавший в Киев из Львова. А в Талергофе было полно Глебовицких. И Григорий — судья. И Николай — депутат австрийского парламента. И Павел — священник.
Редактирует интернет-издание «Украинская правда» Алена Притула. А в списке «политически неблагонадежных», составленном австрийской жандармерией Жолквы, значится Кирилл Притула — отец четырех детей, «радикальный русофил и агитатор», ездивший в Россию. И еще один Притула — почтальон, повешенный австрийцами в селе Залучье Снятынского уезда.
Замечательные книжки пишет львовский писатель Юрий Винничук. И среди репрессированных в 1914 г. находим имя издателя и прапорщика запаса Винничука, обвиненного в «государственной измене по отношению к Австро-Венгрии и русофильстве». Сначала он был заключен во Львове, а потом два года кочевал по тюрьмам Мукачева, Колошвара и Будапешта, пока в мае 1916 г. его не освободили после прекращения следствия. Между прочим, поводом для ареста послужил донос некоего «Комитета украинских офицеров» во главе с паном Мыгайлюком — преподавателем гимназии в Черновцах.
А Зваричей сколько! И гимназист Евстафий из Сулимова, сидевший в Талергофе. И Кирилл — попавший туда же по абсурдному обвинению в «стремлении отравить воду для расквартированных в Журавне мадьярских частей». И крестьянин Матвей из Дубравки, предположивший, что «русские войска могут дойти и до Жидачевского уезда». После доноса односельчанина аналитик сразу очутился в тюрьме за точный прогноз.
Милая Австрия с вальсами и опереттами, как же ты любила своих украинских подданных! Интересно, родственники и однофамильцы жертв помнят об этой «любви»? А если помнят, почему молчат?
Рэкетиры из Центральной рады
Начнем с финала. Вас никогда не удивляло, читатель, отчего это среди деятелей украинской истории профессора Грушевского отличает подозрительно одинокий вид? Если он действительно такое выдающееся политическое светило, то должны же у него быть какие-то спутники, товарищи по борьбе, ближайшие соратники наконец?
Ленин, например, явно не одинок. У него и «замечательный грузин» Сталин, и «иудушка» Троцкий, и страшная снаружи, но преданная внутри супруга Надежда Константиновна, а Грушевский — как перст. Даже на киевском памятнике сидит, как уволенный со службы пенсионер, вышедший прохладиться в парк.
Новейшие украинские историки наштамповали за последние десять лет множество мифов. Но единственный, к созданию которого они не посмели приступить, — миф о соратниках Грушевского. Ибо если признать тех людей, которыми он в 1918 г. руководил как председатель Центральной рады, его ближайшими соратниками, то получится, что бородач Грушевский — предводитель шайки рэкетиров, организовавших одно из самых дерзких в украинской истории преступлений — похищение с целью выкупа киевского банкира Абрама Доброго.
Тут следует сделать маленькое отступление. Общеизвестно, что в 1918 году Центральную раду в Киев притащили немцы, выбив из города красные банды бывшего царского подполковника Муравьева. Менее известно, что немцы эти, в отличие от их наследников в 1941 г., были людьми весьма приличными. Если красногвардейцы Муравьева расстреливали всех, кто имел мало-мальски интеллигентный вид и, несмотря на это, рискнул появиться на улице, то германская армия не только никого в городе не расстреливала ради развлечения, но и всеми силами старалась поддерживать нормальный дореволюционный порядок.
«Свою административную деятельность, — вспоминал киевский мемуарист А. А. Гольденвейзер, — немцы начали с того, что нарядили сорок баб, которым было велено горячей водой и мылом вымыть киевский вокзал. Об этом анекдоте много говорили, но тем не менее это чистая правда. Правда и то, что на моей памяти ни до, ни после этого случая никто не подумал вымыть наш вокзал».
Немцы отпечатали прекрасный план города. Прибили на всех перекрестках таблички с немецкими названиями. Опутали весь Киев телеграфными и телефонными проводами для надобностей своего штаба. И даже открыли два книжных магазина, где, кроме книжных новинок по всем отраслям знаний, можно было получать свежие берлинские газеты.
В городе, где при муравьевцах ничего не работало, а обычным зрелищем была картина застреленного прямо на улице офицера, вновь открылись магазины, театры, кафешантаны, несколько газет и даже конские бега.
Естественно, что, изгнав из Киева красный бандитский режим и преподнеся как на блюдечке Украину профессору Грушевскому со товарищи, германская власть полагала, что их марионетки будут вести себя прилично, ни в коем случае не опускаясь до различных большевистских штучек. Логика немцев была проста: мы уничтожили ваших врагов, вы нас слушаетесь и снабжаете Германию хлебом, столь необходимым для продолжения войны на западном фронте.
И вдруг всю эту украинско-немецкую идиллию нарушает внезапное похищение в ночь с 24 на 25 апреля директора Киевского банка внешней торговли, члена финансовой комиссии Центральной рады Абрама Доброго. Банкира похитили из его квартиры. Около двух часов подъехал автомобиль. Вышли пятеро — двое в офицерской форме, трое — при галстуках, позвонили швейцару, сказав, что Абраму Доброму срочная телеграмма. Когда ничего не подозревавший дед открыл дверь, его затолкали в швейцарскую и заперли. Наверх пошли трое — двое военных и один штатский с револьверами в руках.
