29 июля 1167 г. пала базилика Святого Петра. На следующий день в том же главном алтаре антипапа Пасхалий отслужил мессу и возложил на голову Фридриха золотой обруч – регалию римского патриция, намеренно бросая тем самым вызов сенату и народу Рима. Еще двумя днями позже он руководил имперской коронацией императрицы Беатрисы, при этом ее муж, которого папа Адриан короновал двенадцатью годами ранее, стоял рядом. Этот день был днем величайшего торжества Фридриха. Он заставил римлян подчиниться, поставив им условия, которые, хотя и не были очень суровыми, обеспечивали их покорность в будущем. Он возвел своего ставленника на престол святого Петра. Северная Италия подчинилась; и теперь, с армией, по-прежнему боеспособной и могучей, и пизанскими кораблями, уже причаленными на Тибре, он собирался уничтожить Сицилийское королевство. Это не представляло труда. Сицилийцами управляли – если можно употребить такое слово – женщина, ребенок и некий француз, сам почти мальчик. Вскоре они все трое падут в ноги императору, и его амбиции наконец, спустя пятнадцать лет, будут удовлетворены.
Бедный Фридрих – он не мог предвидеть катастрофы, которая вскоре его постигнет и менее чем за неделю нанесет его гордой армии урон, которого ей не мог бы нанести ни один земной враг. В памятный день 1 августа небеса были ясны и солнце озаряло картину величайшего триумфа Фридриха. 2 августа большая черная туча неожиданно спустилась в долину с Монте-Марио; начался дождь, за которым последовала удушающая жара. 3-го пришла чума. Поветрие распространилось в императорском лагере с небывалой быстротой и размахом, и его жертвы чаще всего умирали. Через несколько дней негде стало хоронить мертвых; и от горы тел, разлагающихся в жаре римского августа, распространялись болезнетворное зловоние и ужас. Фридрих, в отчаянии видя, что цвет его армии мертв или умирает, приказал свернуть лагерь; и на вторую неделю августа император, «подобный башне, объятой пламенем», по описанию Иоанна Солсберийского, и его молчаливая призрачная свита двинулись в обратный путь через Тоскану. Чума шла с ними. Райнальд Дассельский, канцлер-архиепископ, скончался 14-го[111], и примерно тогда же умер Фридрих Ротенбургский, сын Конрада III и, соответственно, двоюродный брат императора, ответственный за разрушение дверей собора Святого Петра; подобная же участь постигла епископа Даниила Пражского, историка Ачербу Морену и две тысячи других.
Но кошмар не закончился. Вести о чуме распространились по Ломбардии, и города один за другим закрывали ворота перед императором и его людьми. В конце концов они с трудом добрались до императорской штаб-квартиры в Павии, и там Фридриху пришлось остановиться. В бессильном отчаянии он узнал, что 1 декабря пятнадцать крупнейших городов Ломбардии образовали расширенную Ломбардскую лигу, на основе соглашений, которые были заключены в Ананьи за восемь лет до того. Для императора это было последним величайшим унижением, его итальянские подданные настолько презирали его, что даже не захотели подождать, пока он снова перейдет Альпы, прежде чем столь явно выказывать свое непокорство. Когда наконец пришла весна и снег начал таять, император понял, что даже на этом последнем этапе его путешествия домой его ждут проблемы; все перевалы находились в руках его врагов, и он с остатками своей армии не мог там пройти. Тайно, позорно, в платье слуги император Запада вступил в земли своей родины.
Но что поделывал папа, пока Фридрих Барбаросса переживал свой триумф и свое крушение? Поначалу Александр вместе со своими друзьями Франджипани нашел убежище в замке Картулария близ Колизея. При всей серьезности ситуации он, по-видимому, считал, что сможет остаться в столице; и, когда два сицилийских судна прошли вверх по Тибру, доставив денежную помощь от королевы Маргариты, папа отказался от предложения их капитанов увезти его из города. Это было благородное решение, но, как Александр вскоре понял, неразумное. Римляне, как всегда непостоянные, отвернулись от него. Переодевшись пилигримом, папа погрузился на маленькую ладью, как раз когда прибыли пизанцы, и уплыл вниз по реке. Сойдя на берег в Гаэте, он добрался до Беневенто – где к нему присоединились верные ему кардиналы. Александр успел бежать в последний момент. Если бы он попал в руки императора, это означало бы конец его понтификата; но, даже избежав плена, он, наверное, погиб бы во время эпидемии; поскольку чума – о чем едва ли следует говорить – не удовлетворилась императорской армией, но поразила Рим в таких масштабах, что Тибр был завален мертвыми телами. Вероятно, Всевышний покровительствовал законному папе.
По крайней мере, так считали те, кто поддерживал Александра. Богобоязненные люди повсюду – а особенно в Германии – расценили беды, постигшие Барбароссу, как вмешательство свыше – ангел мщения не только покарал императора за его преступления, но и подтвердил правоту Александра. Популярность папы возросла, а с тем и его авторитет. Ломбардские города признали его патроном и главой своей новой лиги и даже пригласили его – хотя он отказался – обосноваться в Ломбардии. Новый город, основанный между Павией и Асти, назвали Александрией в его честь.
Тем временем в Риме антипапа Пасхалий утратил даже ту минимальную поддержку, которой пользовался прежде. Он уже не решался покидать мрачную башню Стефана Теобальда, единственное место в городе, где он мог ощущать себя в безопасности. Его здоровье быстро ухудшалось, и все понимали, что он долго не проживет. В таких обстоятельствах Александр легко мог бы вернуться в Латеран; но он не захотел. Он возненавидел Рим и был обижен на римлян из-за их безверия и продажности. Трижды за восемь лет они приглашали его в свой город, и трижды запугивания и подкуп заставляли их отвернуться от него и отправить его в изгнание. Папа не желал вновь пережить нечто подобное. Беневенто, Террачина, Ананьи – имелось множество мест, как Александр знал по прежнему опыту, – где он мог решать дела и исполнять свои папские обязанности быстро и эффективно, вдали от интриг и насилия Вечного города. Он предпочел остаться там, где был.
Только через одиннадцать лет Александр вновь увидел Рим.
…Поскольку эта земля пожирает своих обитателей.
Пьер Блуаский, письмо 90
Ангел мщения, истребивший армию Барбароссы, вероятно, показался сицилийцам благим вестником. За полтора столетия, прошедшие с тех пор, как нормандцы прибыли на полуостров, южная Италия много раз сталкивалась с угрозой имперского вторжения; но никогда опасность не была столь велика, как летом 1167 г. И внезапно она миновала. Материальные затраты, главным образом в форме субсидий папе, оказались весьма существенными; но реальные потери – не считая тех немногих воинов из армии Жильбера Гравинского, которые не сумели достаточно быстро отступить на юг из Анконы, – были нулевыми. Королевству ничто не грозило – по крайней мере, извне.
В столице Стефан дю Перш оставался на вершине власти, все еще любимый безликой массой, но все более ненавидимый теми, от кого, хотя он едва ли это понимал, зависела его судьба, – ненависть эта стала еще острее после того осеннего дня, когда королева, сохранив за Стефаном пост канцлера, заставила услужливых каноников Палермо отдать ему вакантную архиепископскую кафедру. Это был беспрецедентный поступок, совершив который Маргарита и Стефан еще раз продемонстрировали свое непонятное безразличие к мнениям и чувствам окружающих. Молодой человек никогда не готовился к карьере клирика; Ромуальд Салернский посвятил его в сан (как можно догадаться, не слишком охотно) всего за несколько дней до этого. Ричард Палмер в особенности не скрывал своего недовольства. И не только Ромуальд и Ричард восприняли это назначение как личное оскорбление. С того момента, как новый архиепископ воссел на свое место в соборе Палермо и хор, нарушив угрюмое молчание, воцарившееся в церкви, запел «Те Деум», вся церковная партия стала врагами Стефана.
Вновь, как это было с Майо и каидом Петром, начали плестись заговоры против канцлера, и Стефан вскоре обнаружил, что не может доверять никому, кроме своих соратников– французов. Ко всем сицилийцам он теперь относился с подозрением – даже к дворцовым евнухам, даже к Маттео из Аджелло, который не делал секрета из своей враждебности, особенно после одного эпизода. Однажды Стефан, надеясь получить материальные доказательства зловещих намерений Маттео, уговорил своего друга Робера из Беллема подстеречь гонца, отправленного протонарием к епископу Катаньи (брату Маттео), и принести ему все письма, которые найдутся у этого человека. Гонец, однако, ускользнул от засады, устроенной Робером, и рассказал о случившемся своему господину, который, понятно, пришел в ярость. Когда Робер вскорости умер при странных обстоятельствах, на Маттео немедленно пало подозрение в убийстве. Эти подозрения только окрепли, когда выяснилось, что некий лекарь, близкий друг Маттео и выпускник салернской школы, приходил к Роберу со странным снадобьем, которое, по его словам, представляло собой просто розовый сироп, но которое, по рассказу другого свидетеля, сожгло всю кожу на его руке. Хотя лекаря сочли виновным и заключили в тюрьму, он ни в чем не признался. Никаких улик против Маттео не нашлось, но его отношения со Стефаном стали еще хуже.
