Штурм был назначен на полдень. Такое отклонение от обычной практики, когда начало операций назначают на рассветные часы, было намеренным — обычно в это время русские обедают и меняют дозорных. Атака французов стала полной неожиданностью. Русские настолько растерялись, что к тому времени, когда они осознали происходящее, первые ряды зуавов уже взобрались на бруствер, а через десять минут после начала штурма над башней Малахова кургана развевалось французское знамя. Однако левый фланг французов встретил упорное сопротивление Малого редана. Русские пошли в контратаку, и яростный рукопашный бой длился почти шесть часов.
Поднятый над Малаховым курганом французский флаг послужил сигналом для начала британской атаки. Их наступление встретило яростное сопротивление русских, и «красная линия» разбилась о стойкость защитников Большого редана. Генерал Симпсон был вынужден отступить. Для англичан это был печальный день. «Теперь Большой редан возьмут французы, и мы хлебнем в избытке их злорадства. Недовольства и взаимных упреков нам не избежать, — писал Кларендон. — Мы производили скверное впечатление последнее время, и, думаю, так будет и впредь до тех пор, пока во главе наших войск стоит эта достойнейшая старая дама Симпсон. Сегодня я получил письмо из штаба от Стратфорда. Он сообщает, что армия в крайней нужде и что мы подготовились к зиме еще хуже, чем год назад, в то время как французы имеют всего в избытке».
К пяти часам Малахов курган был полностью в руках французов и боевые действия там скорее напоминали зачистку территории. К тому же времени Пелисье стало ясно, что он овладел ключом к Севастополю. Горчаков пришел к этому печальному выводу еще раньше и, не видя иного выхода, отдал приказ об эвакуации города. «Возможно, Горчаков и не является военным гением, — замечает историк Иэн Флетчер, — впрочем, таковых в этой трагической войне трудно обнаружить, но он не был так глуп, чтобы не распознать заведомое поражение, которым обернулась бы для русских длительная оборона Севастополя после захвата французами Малахова кургана». Всем в городе было предписано двигаться к недавно наведенному понтонному мосту и к кораблям, которые служили паромами. Армия переправлялась на Северную сторону для перегруппировки. Это было горчайшее переживание для всех защитников города, в том числе и Петра Алабина:
Все видели, что покинуть Южную сторону необходимо. Все с отчетливостью понимали, что у нас нет другого пути отхода из полукружья, в котором мы волею обстоятельств оказались. Мы должны были переправиться через залив. Там, на Северной стороне, еще мерцал огонек надежды… и все же каждый воспринял известие об отходе с великой печалью.
Как можно оставить неприятелю могилы братьев наших? Как можно отдать укрепления, возведенные нашими героями из земли, пропитанной собственной кровью, отдать пушки, отдать горы снарядов? Враг заберет их с собой как трофеи и явит миру как свидетельство своего триумфа над Россией — Россией, которую нельзя одолеть. А все дома и другие строения города? Враг поселится в них, он будет смеяться над нами, он скажет: «Русские приготовили для нас зимние квартиры!» Но нет, не бывать тому! Мы не оставим добычи неприятелю, мы повторим московский пожар, мы взорвем все, что может представить собой хоть какую-то ценность! Пламя, дым и пепел — вот что найдет враг в Севастополе!
Эвакуация проходила с отменной четкостью. Гражданское население было эвакуировано заблаговременно, и теперь на мост вступили войска. Арьергард держал союзников под постоянным огнем. Перед отходом русские взорвали пороховые склады и батареи. Моряки затопили оставшиеся в гавани суда. Когда последний человек перешел на Северную сторону, мост взлетел на воздух. Ночное небо озарилось пожарами, время от времени гремели взрывы. Союзники опасались входить в город, полагая, что он мог быть заминирован.
Среди тех, кто переправлялся на Северную сторону, был и Лев Толстой. Солдаты и матросы, генералы и унтер-офицеры, перевязанные, хромающие, окровавленные, — все шли по понтонному мосту. «Выходя на ту сторону моста, — писал Толстой, — почти каждый солдат снимал шапку и крестился. Но за этим чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое чувство: это было чувство, как будто похожее на раскаяние, стыд и злобу. Почти каждый солдат, взглянув с Северной стороны на оставленный Севастополь, с невыразимою горечью в сердце вздыхал и грозился врагам».
Когда союзники вошли в город, а русские сосредоточились на Северной стороне, само собой наступило затишье. Все ощущали крайнюю усталость, и на обоих берегах залива воцарилось уныние. Что же впереди?
В сентябре 1812 года Наполеон I смело вторгся в Россию, сломил сопротивление русской армии и занял Москву — сожженную ее жителями. Через сорок три года Наполеон III со своими союзниками вторгся в Россию, заставил отступить ее армию и к сентябрю занял Севастополь — взорванный его защитниками. В 1812 году Наполеон Бонапарт, которому грозила быстро надвигающаяся зима, с нетерпением ожидал, когда Россия признает свое поражение. Через четыре десятилетия армии племянника Наполеона и союзников, которым грозила быстро надвигающаяся зима, с нетерпением ожидали приказов своих правительств. Они закончили то дело, ради которого прибыли в Крым. Их война завершилась. Так что же, в самом деле, впереди?
«Севастополь — это не Москва, а Крым — не Россия, — писал Горчакову Александр II. — Через два года после сожжения Москвы наши войска маршировали по улицам Парижа. Мы — все те же русские, и Господь по-прежнему с нами». По мнению историка Тревора Ройла, «в военном отношении Горчаков просто предпринял тактическое отступление на новые позиции, откуда мог создавать союзникам новые сложности. Царь также правильно рассудил, что у противника нет намерений вторгаться в глубь России и, пока Горчаков не разбит, в Крыму снова возникает патовая ситуация». Действительно, в отношении Крымского полуострова ситуация была патовой.
Но как раз в то время, когда на берегах Черного моря близилась к завершению последняя глава осады Севастополя, эта война вспыхнула на Кавказе. В то время Россия и Турция имели там 240-километровую границу, которая проходила от черноморского порта Батуми до горы Арарат, расположенной близ точки, где в наши дни сходятся территории Турции, Ирана, Ирака и Армении. Гора эта широко известна как место, где нашел пристанище Ноев ковчег. Многие десятилетия эта часть мира оставалась ареной военных действий разного рода, причем Россия неизменно была в центре происходящих там конфликтов и не скрывала своих претензий на восточные провинции Турции, а также выказывала явный интерес к Персии. Британия, постоянно озабоченная угрозой иностранного вторжения в зону ее экономических интересов, весьма внимательно следила за событиями в этом уголке земного шара. К 1855 году в результате целой серии успешных военных операций Россия укрепила свое положение на Кавказе. Теперь, когда австрийцы оккупировали Дунайские княжества, а британская, французская и сардинская армии вели войну в Крыму, Турция могла сосредоточить внимание на своих восточных территориях. Чтобы остановить дальнейшее продвижение русских, турки усовершенствовали оборонительные сооружения и усилили гарнизон крепости Каре, расположенной в Армении.
В июне русская армия численностью в 25 000 человек под командованием генерала Муравьева[119] двинулась по направлению к Карсу. Напутствуя генерала, Александр сказал ему, что ожидает от него решительной победы. Годом ранее русский отряд во главе с генералом Бебутовым вступил в бой с турками в 30 километрах к югу от Карса и наголову разбил неприятеля. Турецкие войска пришли в полное расстройство и укрылись за стенами города. В то время Бебутов не воспользовался плодами своего успеха, и теперь это предстояло сделать Муравьеву. Опираясь на опыт прошлого года, русские не ожидали от турок серьезного сопротивления. Однако Муравьев не мог предположить, что за прошедшее время гарнизон Карса претерпел значительные изменения.
Месяца через два после успешной операции Бебутова 1854 года англичане послали в Карс трех экспертов, чтобы оценить состояние и боевой дух турецких войск и наладить связь с французскими советниками, если таковые там окажутся. Во главе этой делегации был артиллерист полковник (впоследствии генерал) Фенвик Уильямс, канадец из Новой Шотландии, который долгое время прослужил в Малой Азии и одно время был откомандирован в турецкую армию. О результатах своей миссии Уильямсу надлежало докладывать непосредственно Раглану.
Эксперты нашли состояние Карса ужасающим. Турки увеличили численность гарнизона за счет насильно призванных в армию армянских рекрутов, и дезертирство в Карсе стало обычным делом. Солдаты не получали жалованья, новобранцев никто не обучал, оружие было устаревшим. Госпитали вообще отсутствовали, и уход за ранеными был самым примитивным. Повсюду процветало мздоимство, об эффективности обороны города говорить не приходилось. Отсутствие на положенном месте офицеров никого не удивляло — они старались как можно чаще бывать на виду у начальства, в Константинополе, чтобы не потерять своих постов.
