Имущество Годуновых, Сабуровых и Вельяминовых было отобрано в казну. Бояр Годуновых отправили в ссылку в Сибирь и в Нижнее Поволжье. Исключение было сделано лишь для недавнего правителя боярина С. М. Годунова. Его отправили в Переяславль-Залесский с приставом князем Ю. Приимковым-Ростовским.[39] Везти боярина в дальние города не имело смысла. Пристав имел приказ умертвить его в тюрьме. По некоторым сведениям, С. М. Годунова уморили голодом.[40]
По свидетельству Разрядных книг, в тюрьме был умерщвлен и старший из Годуновых — Степан Васильевич, который ранее в чине дворецкого возглавлял Дворцовый приказ.[41]
15–16 июня 1605 г. власти прислали в Серпухов приставов с приказом везти арестованных Сабуровых и Вельяминовых в Казанский и Астраханский край. Старший из Сабуровых воевода Замятия Иванович попал в ссылку в Свияжск. Спустя четыре дня из Москвы повезли семьи опальных — жен и детей. Они должны были присоединиться к своим родным в местах ссылки.[42]
Самозванец понимал, что сможет занять трон лишь после того, как добьется покорности от Боярской думы и руководства православной церкви. Между тем патриарх Иов не желал идти ни на какое соглашение со сторонниками Лжедмитрия. Неразборчивый в средствах Отрепьев пытался вести двойную игру. Провинцию он желал убедить в том, что Иов уже «узнал» в нем прирожденного государя.[43] В столице Лжедмитрий готовил почву к расправе с непокорным патриархом.
Одна из провинциальных летописей сохранила тексты двух грамот «вора» к церковникам. По словам автора летописи, одну из этих грамот, адресованную патриарху, привез в Москву князь В. В. Голицын.
Лжедмитрий дал волю своему гневу. Он именовал Иова «первым всеа Русии изменником», нелепым советником («совещателем»), искоренителем «царского корени» и пр.[44]
Содержание послания наводит на мысль, что оно не могло быть написано в тульский период, к которому относится посылка В. В. Голицына в Москву. Во-первых, в грамоте нет и намека на происшедший в Москве переворот. О восшествии на трон самозванец упоминает как о неопределенном будущем. Во-вторых, в той же грамоте Лжедмитрий, не выбирая слов, бранил весь московский священный собор. «Патриарх, — писал он, — послал нас лишити проклятием своим и ложным собором нашего праотеческаго царьского престола, еще на нас… богоненавистным своим собором вооружился еси проклятию вдати нас…»[45]
Приведенное послание Отрепьева явилось ответом на грамоты Иова, многократно обличавшего «вора». Оно было составлено, скорее всего, в период до московского восстания, но привезено в столицу с запозданием.
Свое второе послание Лжедмитрий адресовал рязанскому архиепископу Игнатию. Едва П. Ляпунов и прочие мятежники вернулись в Рязань из лагеря под Кромами, Игнатий немедленно примкнул к победившей стороне. Он первым из иерархов признал «царя» Дмитрия и поспешил на поклон к нему в Тулу.[46] В письме Лжедмитрий благодарил его за службу. «… Твоими молитвами и благословеньем, — писал он, — Рязань и Кошира и все иные города нашему величеству добили челом…»[47]
Патриарх Иов сохранял верность Годуновым до последнего момента и потому должен был разделить их участь. В прощальной грамоте 1607 г. Иов живо описал свои злоключения в день переворота 1 июня. «… Множество народа царствующаго града Москвы, — писал он, — внидоша во святую соборную и апостолскую церковь (Успенский собор. — Р.С.) со оружием и дреколием, во время святого и божественного пения… и внидоша во святый олтарь и меня, Иева патриарха, из олтаря взяша и во церкви и по площади таская, позориша многими позоры…»[48] С многочисленными подробностями описывает расправу «История о первом патриархе». Когда Иова притащили на Лобное место, повествует автор «Истории», «мнози» в толпе «плакаху и рыдаху», тогда как другие ругали и били пленника; те, кто хотел убить Иова, стали одолевать тех, кто плакал, но тут на площадь прибежали «воры», побывавшие на патриаршем дворе; они кричали: «Богат, богат, богат Иов патриарх, идем и разграбим имения его!» Толпа бросилась грабить патриаршие палаты, и жизнь Иова была спасена.[49]
Достоверность приведенного рассказа невелика, поскольку первая биография («Житие»)Иова была составлена в весьма позднее время (после 1652 г.), и в ней, как справедливо отметил С. Ф. Платонов, невозможно обнаружить непосредственных впечатлений очевидца и современника Смуты.[50]
Можно предположить, что сторонники Лжедмитрия, захватив патриарха в Успенском соборе, в дальнейшем постарались изолировать его, для чего заключили под домашний арест, как и семью низложенного царя Федора Годунова. Получив весть а перевороте в Москве, Лжедмитрий решил окончательно избавиться от Иова, предварительно использовав авторитет его имени. 5 (15) июня 1605 г. иезуит А. Лавицкий, близкий к особе самозванца, писал в письме следующее: «Теперь новость: московский патриарх признает светлейшего Дмитрия наследственным государем и молит о прощении себе, но москвитяне так на него распалились, что упрямому старцу ничего, кроме смерти, не оставалось…»[51]
Известие насчет признания со стороны Иова было ложью, обычной в устах Отрепьева. Эта ложь предназначалась прежде всего для зарубежных корреспондентов самозванца, а также для уездных городов России.[52] Пустив в ход версию, будто москвичи едва не убили Иова, самозванец желал подготовить умы к расправе с главой церкви. Он действовал, не заботясь о формальностях. Судьба патриарха решилась, когда Лжедмитрий был в 10 милях от столицы.[53] Самозванец поручил дело Иова той самой боярской комиссии, которая должна была произвести казнь Федора Годунова. Церемония низложения Иова как две капли воды походила на церемонию низложения митрополита Филиппа Колычева царем Иваном и его опричниками. Боярин П. Ф. Басманов препроводил Иова в Успенский собор и там велел проклясть его перед всем народом, назвав Иудой и виновником «предательств» Бориса по отношению к прирожденному государю Дмитрию.[54] Вслед за тем стражники содрали с патриарха святительское платье и «положили» на него «черное платье». Престарелый Иов долго плакал, прежде чем позволил снять с себя панагию.[55]
Местом заточения Иова был избран Успенский монастырь в Старице, где некогда он начал свою карьеру в качестве игумена опричной обители.
Казнь низложенного царя Федора Годунова и изгнание из Москвы главы церкви расчистили самозванцу путь в столицу. По дороге из Тулы в Москву путивльский «вор» окончательно преобразился в великого государя. В Серпухове его ждали царские экипажи и 200 лошадей с Конюшенного двора.[56] На пути к Коломенскому бояре привезли Отрепьеву «весь царский чин»: пышные царские одеяния, сшитые по мерке в кремлевских мастерских.[57]
В окрестностях Москвы Лжедмитрий пробыл три-четыре дня. Он постарался сделать все, чтобы обеспечить себе безопасность в столице. Кроме того, Отрепьеву надо было выработать окончательное соглашение с думой, что только и могло гарантировать ему власть.
Основу соглашения с думой составлял пункт, сформулированный самозванцем в его московском манифесте. Лжедмитрий обязался пожаловать бояр и окольничих их «прежними отчинами».[58]
Другие соглашения касались состава думы. Самозванцу пришлось удовлетвориться изгнанием бояр Годуновых. В основном же он должен был сохранить думу в прежнем составе, хотя и получил возможность пополнить ее своими ближними людьми.
Гражданская война принесла с собой черезвычайные потрясения. Возникла особая атмосфера, способствовавшая распространению всевозможных слухов. В день восстания царевич Федор Годунов исчез из дворца. Немедленно возник слух о том, что царевич переоделся в английское платье и намерен покинуть страну в свите английского посла. В момент смерти Бориса Годунова английское посольство находилось на пути к Белому морю. Члены посольской свиты утверждали, что им угрожало насилие, «так как распространявшиеся в народе слухи были тем подозрительнее и опаснее, чем они были многочисленнее и невероятнее». Англичане подслушали толки о том, что Федор Годунов уже обнаружен в посольской свите, вследствие чего и он и посол заключены в оковы и вскоре будут отправлены в Москву.[59]
Голландский купец И. Масса, проделавший путь в Архангельск вскоре после англичан, писал, что он и его спутники также чудом избежали нападений, поскольку русское население высказывало подозрения, что голландцы увезли «казну Бориса и его самого».[60]
